«Ставьте ваши банки! – радировали мы комсомольцам. – Через сорок минут будем у 
вас».

…Наконец под нами зажглась цепочка огней, очертившая точные границы посадочного 
поля. Буква «Т», указывавшая направление ветра, также оказалась выложенной 
самодельными, консервными, факелами.

Примериваясь к крошечному полю, я сделал круг, затем другой и третий. Товарищ 
должен был сесть вслед за мной…

Трудно передать мою радость, когда самолёт приземлился, вернее – «приледнился», 
благополучно, а вслед за мной сел и другой. Мы подкатили к самому краю водной 
пропасти, и обе машины замерли целёхонькие как ни в чём не бывало!

Посадка вышла по всем правилам, как на московском аэродроме. И вот уже к нам 
бегут наши дорогие островитяне, и мы, не разбирая ещё их лиц, обнимаем и целуем 
ребят, как самых родных людей.

Доктора немедленно повели к радисту. А нам тоже нельзя было время терять: море 
кругом было неспокойно. Лёд не очень надёжен. Быстро принялись выгружать ящики. 
Минута промедления могла лишить нас возможности взлететь. Я был так разгорячён, 
что начал поторапливать двух помогавших нам зимовщиков:




– Давай, давай, молодёжь, поворачивайся!… Сесть – полдела. Нам ещё подняться 
надо!

Оба молча пыхтели, пока я не спохватился: ведь ребята ослабели от цинги и так 
еле двигаются, а я им ещё работу дал!

– Отставить! – кричу. – Кто вы тут? Саша и Петя? Бросайте ящики. Сами разгрузим.


Но они ни за что не хотели меня послушаться, и мы чуть не поссорились… Бывает 
же в жизни такое: мечтал попасть к этим ребятам всеми силами души, а 
встретились – и накричал на них.

Как я узнал потом, почти то же самое происходило возле второго самолёта, где 
помогали два других товарища.

Несмотря на эти маленькие недоразумения, весь багаж был разгружен в 
какие-нибудь двадцать минут. Надо было тут же лететь обратно. Моторы работали… 
Но не могли же мы не повидаться с радистом, не зайти хоть на минутку в дом, где 
жила дружная комсомольская семья! К тому же надо было узнать, что думает о 
переломе доктор. И мы пошли в домик зимовки.

Комсомольцы очень беспокоились, чтобы мы не задерживались у них в гостях.

– Ну, пора! – то и дело говорил кто-нибудь из них. – Нет уж, право, скорей 
идите… Вот только ещё минутку – сфотографируем вас на память… Теперь всё! 
Улетайте скорей!…

А погода действительно стояла ненадёжная. То и дело слышался предательский 
треск льда и стук огромных, громоздящихся друг на друга глыб.

Находясь в доме, я так и не разобрал толком, кто из ребят Ваня, кто Петя и кто 
Саша. Запомнился мне только больной радист, ожесточённо споривший с нашим 
доктором: он ни за что не соглашался улетать с нами.

– Не всё ли равно, где лежать! – кипятился он. – Как это я оставлю ребят? Раз 
мы вместе сюда поехали, вместе и вернёмся…

– Но мало ли что! – возражал доктор. – А если возникнет какое-нибудь 
осложнение? Вам надо быть под медицинским наблюдением. В хорошей больнице на 
Большой земле вы выздоровеете быстрее.

– Вы же сказали, что шины были наложены удачно! А теперь, когда вы сами сделали 
гипсовую повязку, остаётся только лежать. Видите, я лежу возле приёмника и 
отлично продолжаю работать! А в больнице что я буду делать? Нет, нет, как 
хотите, я своих ни за что не оставлю, и всё…

В этом споре верх одержал радист. Признаться, мы ему сочувствовали и, глядя на 
эту сцену, испытывали большое желание побыть ещё со славными ребятами, 
познакомиться с ними поближе, поговорить не спеша. Но это было решительно 
невозможно.

Мы оставили комсомольскую семью в прежнем составе и двинулись на аэродром.