Шульце-Бойзен («Старшина»), Харнак («Корсиканец») и Кукхоф («Старик») плохо 
проинструктированные Кобуловым и Коротковым, нарушили элементарное правило 
конспирации: поддерживали линейную связь. Кроме этого, у всех трех агентов был 
один радист.

В октябре 1941 года, потеряв связь из-за некачественной аппаратуры и 
неквалифицированной работы радистов наших агентов в Берлине, разведуправление 
военной разведки и НКВД совершили непростительную ошибку. Резидент в Брюсселе 
Гуревич («Кент») получил по радио шифротелеграмму, в соответствии с которой ему 
надлежало выехать в Берлин с радиопередатчиком. Он передал его «Корсиканцу» и 
«Старшине». По возвращении в Брюссель «Кент» подтвердил по радиосвязи успешное 
выполнение задания и сообщил в Москву информацию, полученную в Берлине, о 
трудностях, которые немцы испытывают в снабжении и пополнении резервами, о 
реалистической оценке немецким командованием провала блицкрига, о возможном 
наступлении противника весной—летом 1942 года с целью овладения нашими 
нефтепромыслами.

Столь ценные сведения, переданные в ноябре 1941 года и подтвержденные спустя 
три месяца, были доложены правительству, но, к сожалению, не сыграли в должной 
мере своей роли, ввиду того, что 13 декабря 1941 года радист и шифровальщик 
«Кента» с кодами были захвачены немецкой контрразведкой и гестапо не составило 
большого труда в 1942 году после краткой разработки арестовать руководителей 
«Красной капеллы» в Берлине и других городах Западной Европы.

5 августа 1942 года мы забросили двух наших агентов-парашютистов в Германию – 
Артура Хесслера и Альберта Барта. Но немцы уже держали под наблюдением группу, 
на связь с которой они были посланы, и их арестовали. Хесслер погиб в гестапо, 
а Барта немцы перевербовали, и он начал вести с нами радиоигру, которую, кстати,
 мы сразу же разгадали. Во время допроса Барт раскрыл нашего агента Вилли 
Лемана («Брайтенбах»), который сотрудничал с нами с 1935 года. Леман был 
сотрудником гестапо и снабжал нас исключительно важной информацией. Он передал 
нам в 1935—1941 годах важнейшие материалы о разработках гестапо по внедрению 
агентуры в среду русских эмигрантов и в коммунистическое подполье. От Лемана мы 
также узнали, какие источники польской контрразведки были перевербованы и 
использовались немцами после разоблачения в 1936 году в Берлине польского 
резидента Сосновского. К тому же последний попал в наши руки в 1939 году и дал 
развернутые ориентировки по возможностям польской агентуры в Германии.

Лемана арестовали на улице и тайно, без суда, казнили. Гестапо сообщило жене, 
что ее муж исчез и его усиленно разыскивают. После войны мы нашли лишь его 
Регистрационную карточку в архивах тюрьмы Плетцензее в Берлине – других следов 
о нем не осталось. Леман в годы войны был единственным офицером гестапо, 
сотрудничавшим с нами.

В архивах гестапо мы обнаружили сведения о «Красной капелле». И хотя имя Барта 
там фигурирует, Леман даже не упомянут. Возможно, это вызвано нежеланием 
бросить тень на гестапо, в рядах которого оказался советский агент. Я не 
исключаю, что гестапо боялось доложить об этом Гитлеру. Барт был взят в плен 
англичанами и передан нам в 1946 году. Его доставили в Москву, судили и 
расстреляли за измену.

Несколько слов о работе группы Зорге («Рамзай») в Токио. К информации, 
поступавшей по этой линии из кругов премьер-министра Коноэ, и высказываниям 
германского посла Отта в Москве относились с некоторым недоверием. И дело было 
не только в том, что Зорге привлекли к работе впоследствии репрессированные 
Берзин и Борович, руководившие Разведупром Красной Армии в 20—30-х годах. Еще 
до ареста Боровича, непосредственного куратора Зорге, последний получил от 
высшего руководства санкцию на сотрудничество с немецкой военной разведкой в 
Японии. Разрешение-то получил, но вместе с тем попал под подозрение, поскольку 
такого рода спецагентам традиционно не доверяют и регулярно перепроверяют во 
всех спецслужбах. В 1937 году исполняющий обязанности начальника Разведупра 
Гендин в своем сообщении Сталину, подчеркивая двойную игру ценного агента Зорге,
 добывающего информацию также для Отта, резидента немецкого абвера в Токио, 
делал вывод, что указанный агент не может пользоваться как источник информации 
полным доверием.

Трагедия Зорге состояла в том, что его героическая работа и поступающие от него 
сведения не использовались нашим командованием. Исключительно важные данные о 
предстоящем нападении Японии на США, о неприсоединении Японии к германской 
агрессии против СССР в сентябре – октябре 1941 года так и осели в наших архивах.
 А дивизии с Дальнего Востока перебросили под Москву в октябре 1941 года лишь 
потому, что у Сталина не имелось других готовых к боям резервных боевых 
соединений. Если же информация Зорге при этом и учитывалась, то не играла 
существенной роли в принимаемом решении. Сообщения о том, что японцы не 
намерены воевать с нами, регулярно поступали с 1941 по 1945 год от наших 
проверенных агентов, занимавших должности советника японского посольства в 
Москве и начальника службы жандармерии Квантунской армии, который передавал нам 
документальные данные о дислокации японских соединений в Маньчжурии. Кроме 
всего прочего, нам удалось расшифровать переписку японского посольства в Москве