ответственности за это убийство, а потом в его непосредственной организации. 
Коллег и знакомых Николаева причислили к зиновьевской оппозиции. Затем Сталин 
решил отделаться от Ягоды и тех должностных лиц, которые знали правду. Они тоже 
оказались притянутыми к заговору и были уничтожены. Позднее Ягоду сделали 
главным организатором убийства Кирова и, как рассказывал мне Райхман, Сталин, 
боявшийся разглашения личных мотивов «теракта» Николаева, даже распорядился 
установить негласный надзор за вдовой Кирова до самой ее кончины.

В подобной обстановке сказать правду о Кирове было немыслимо. Никто в верхних 
эшелонах власти не мог помешать Сталину использовать это убийство в своих целях.
 Впоследствии дело Кирова замалчивалось в угоду политическим соображениям или 
использовалось для того, чтобы отвлечь внимание общественности от ухудшавшегося 
экономического и политического положения. Каждое новое расследование, 
подчиненное требованиям политической конъюнктуры, только плодило ложь, еще 
больше затрудняя для будущих поколений возможность реконструировать 
действительные события.

Я убежден: убийство Кирова было актом личной мести, но обнародовать этот факт – 
означало нанести вред партии, являвшейся инструментом власти и примером высокой 
морали для советских людей. До сегодняшнего дня истину продолжают скрывать, и 
Киров остается символом святости для приверженцев старого режима.




Репрессии в НКВД


В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось 
что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, 
с каждым днем становился все ургюмее. Он оставил привычку проводить воскресные 
дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, 
тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас 
явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, 
гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, 
недействительны. Ходили слухи, что Берия уменьшительно-ласково называл Ежова 
«мой дорогой Ежик» и имел обыкновение похлопывать его по спине, однако его 
дружеское поведение было чисто показным. На Лубянке люди казались сдержанными и 
уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная 
комиссия из ЦК.

Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил ноябрь, 
канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый 
телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. 
Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.

– Павел Анатольевич, – услышал я, – вас срочно вызывает к себе первый 
заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже 
ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и 
Пассов.

Жена крайне встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.

На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот 
приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил 
пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил,
 как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но как ни 
поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным 
тоном он объявил, что Пассов и Шпигельглаз арестованы за обман партии и что мне 
надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника 
Иностранного отдела, то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду 
докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я 
ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу.

– Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову 
такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.

Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова. Некоторые были 
просто поразительны. Например, справка на Хейфеца, тогдашнего резидента в 
Италии. В ней говорилось о его связях с элементами, симпатизирующими 
идеологическим уклонам в Коминтерне, где тот одно время работал. Указывалось 
также на подозрительный характер его контактов с бывшими выпускниками 
Политехнического института в Йене (Германия) в 1926 году. До сих пор помню 
резолюцию Ежова на справке: «Отозвать в Москву. Арестовать немедленно».

Следующий документ – представление в ЦК ВКП (б) и Президиум Верховного Совета о 
награждении меня, Судоплатова Павла Анатольевича, орденом Красного Знамени за 
выполнение важного правительственного задания за рубежом в мае 1938 года, 
подписанное Ежовым. Тут же находился и неподписанный приказ о моем назначении 
помощником начальника Иностранного отдела. Я отнес эти документы Меркулову.