Прошу извинить за то, что я Вас побеспокоил. Разрешите пожелать Вам всего 
наилучшего. Да здравствует наша ленинская партия! Да здравствует коммунизм! 
Прощайте!.."

В тюрьме меня навестил полковник Иващенко, заместитель начальника следственного 
отдела КГБ, который приехал ввиду предполагавшейся амнистии одного из 
заключенных, талантливого математика Пименова. Иващенко, которого я знал по 
прежней работе, рассказал, что хотя шансов на пересмотр наших дел нынешним 
руководством и нет, но можно определенно утверждать: как только кончится срок 
заключения по судебному решению, нас выпустят. Сталинской практике держать 
важных свидетелей в тюрьме всю жизнь или уничтожать, казалось, пришел конец.

Первым подтверждением этого стало освобождение академика Шария – его срок 
кончался 26 июня 1963 года. Он был арестован в тот же день, что и Берия, десять 
лет назад. Мы договорились, что он, если его выпустят, свяжется с семьей 
Эйтингона или моей и произнесет фразу:

«Я собираюсь начать новую жизнь».

В нетерпении мы ждали от него сигнала. Несмотря на все уверения, мы все же 
сомневались, что его выпустят и позволят вернуться домой, в Тбилиси. Через две 
недели от жены поступило подтверждение – профессор Шария нанес ей короткий 
визит. Она помнила его еще по школе НКВД, тогда это был представительный, 
уверенный в себе профессор философии. Теперь она увидела глубокого старика. 
Однако Шария оставался до конца своих дней в здравом уме и твердой памяти и 
занимался философией в Грузинской Академии наук. Умер он в 1983 году.

В 1964-м освободили Эйтингона, и он начал работать старшим редактором в 
Издательстве иностранной литературы. После отставки Хрущева был освобожден 
Людвигов. Он устроился на работу в инспекцию Центрального статистического 
управления. Жена надеялась, что и меня тоже досрочно освободят, но ее просьба 
была немедленно отклонена.

Ко мне в камеру перевели Мамулова. До того как нас арестовали, мы жили в одном 
доме и наши дети вместе играли, так что нам было о чем поговорить. Между тем 
Эйтингон снова становился нежелательным свидетелем – на сей раз для Брежнева, 
не хотевшего напоминаний о старых делах. Ему явно не понравилось, когда во 
время празднования 20-й годовщины Победы над Германией он получил петицию за 
подписью двадцати четырех ветеранов НКВД– КГБ, в том числе Рудольфа Абеля (пять 
из них были Героями Советского Союза), с просьбой пересмотреть мое дело и дело 
Эйтингона. Новые люди, окружавшие Брежнева, полагались на справку генерального 
прокурора Руденко по моему делу. В ней утверждалось, что, являясь начальником 
Особой группы НКВД, учрежденной Берией и состоявшей из наиболее верных ему 
людей, я организовывал террористические акции против его личных врагов. Все 
подписавшие петицию выразили протест, заявили, что и они были сотрудниками 
Особой группы, но никоим образом не принадлежали к числу доверенных лиц Берии. 
Они требовали, чтобы для подтверждения обвинительного заключения и приговора 
были приведены конкретные примеры преступлений и террористических актов. Беседа 
ветеранов в ЦК закончилась безрезультатно, но накануне XXIII съезда партии они 
подали новое заявление и прямо обвинили прокурора Руденко в фальсификации 
судебного дела, моего и Эйтингона. К ним присоединились бывшие коминтерновцы и 
зарубежные коммунисты, находившиеся в годы Великой Отечественной войны в 
партизанских отрядах.

Давление на «инстанции» все нарастало. Бывший министр обороны Болгарии, 
служивший под началом Эйтингона в Китае в 20-х годах, от нашего имени обратился 
к Суслову, но тот пришел в неописуемую ярость.

– Эти дела решены Центральным Комитетом раз и навсегда. Это целиком наше 
внутреннее дело, – заявил ему Суслов, отвечавший в Политбюро за внешнюю 
политику, а также за кадры госбезопасности и разведки.

В Президиуме Верховного Совета СССР был подготовлен проект Указа о моем 
досрочном освобождении после того, как я перенес уже второй инфаркт и ослеп на 
левый глаз, но 19 декабря 1966 года Подгорный, Председатель Президиума 
Верховного Совета, отклонил это представление. Я оставался в тюрьме еще полтора 
года.

Лишь в 1992 году мне передали копии архивных материалов по этой странице в моей 
жизни. Даже меня, умудренного жизненным опытом и, как говорится, видавшего виды,
 поразили следующие слова из справки по моему делу: "Комиссия КГБ, КПК при ЦК 
КПСС, Прокуратуры, ознакомившись и изучив материалы по Судоплатову П.А., ввиду 
исключительного характера дела, своего мнения по нему не высказывает, вносит 
вопрос на рассмотрение руководства Президиума ЦК КПСС и Верховного Совета СССР.

Мой младший сын Анатолий, аспирант кафедры политической экономии, как член 
партии ходил в ЦК КПСС и Верховный Совет хлопотать о моем деле. Вначале мелкие 
чиновники отказывались принимать его всерьез, но он показал им извещение 
Президиума Верховного Совета СССР, подписанное начальником секретариата