подследственных. Не зная азов оперативной работы, проверки реальных материалов, 
они оказались соучастниками преступной расправы с невинными людьми, учиненной 
по инициативе высшего и среднего звена руководства страны. Как результат 
возникла целая волна арестов, вызванных воспаленным воображением следователей и 
выбитыми из подследственных «свидетельствами».

Все мы надеялись, что с назначением Берии в декабре 1938 года наркомом 
внутренних дел ввиду его высокого профессионализма и в связи с известным 
постановлением ЦК допущенные перегибы будут выправлены. Понятно, что эта 
надежда была наивной, но мы искренне верили тогда в порядочность и безусловную 
честность наших непосредственных руководителей. Мы знали, к примеру, что 
Слуцкий и Шпигельглаз отправляли из Москвы и устраивали на жительство жен и 
детей некоторых наших коллег, подвергшихся аресту, чтобы они, в свою очередь, 
не стали жертвами репрессий.

Из поездки я вернулся в Москву немало озадаченный слухами о творившихся на 
Украине жестокостях, о которых мы услышали от своих родственников. Я никак не 
мог заставить себя поверить, к примеру, что Хатаевич, ставший к тому времени 
секретарем ЦК компартии Украины, был врагом народа. Косиор, якобы состоявший в 
контакте с распущенной Коминтерном компартией Польши, был арестован в Москве. 
Подлинной причиной всех этих арестов, как я думал тогда, были действительно 
допущенные ими ошибки. В частности, Хатаевич во время массового голода дал 
согласие на продажу муки, составлявшей неприкосновенный запас на случай войны. 
За это в 1934 году он получил из Москвы выговор по партийной линии. Может быть, 
думал я, он совершил еще какую-нибудь ошибку в этом же роде. Повторяю снова: 
увы, я был наивен.

В Москве Пассов и Шпигельглаз сообщили, что меня ожидает новое назначение: 
должность помощника начальника Иностранного отдела. Это назначение, однако, 
подлежало еще утверждению ЦК партии, поскольку речь шла о руководящей должности,
 входившей в номенклатуру. И хотя приказа о моем новом назначении не 
последовало, фактически с августа по ноябрь 1938 года я исполнял эти 
обязанности.




Испанское золото


Начало моей новой работы нельзя было назвать удачным. Я быстро понял, что мой 
начальник Пассов не имел никакого опыта оперативной работы за границей. Для 
него вопросы вербовки агентов на Западе и контакты с ними были настоящей «terra 
incognita». Он полностью доверял любой информации, полученной от агентуры, и не 
имел представления о методах проверки донесений зарубежных источников. Опыт его 
оперативной работы в контрразведке и в области следственных действий против 
«врагов народа» не мог ему помочь. Я был просто в ужасе, узнав, что он подписал 
директиву, позволявшую каждому оперативному сотруднику закордонной резидентуры 
использовать свой собственный шифр и в обход резидента посылать сообщения 
непосредственно в Центр, если у него могли быть причины не доверять своему 
непосредственному начальнику. Лишь позднее стало понятным, почему такого рода 
документ появился на свет. На Пленуме ЦК партии в марте 1937 года от НКВД 
потребовали «укрепить кадры» Иностранного отдела. Преступность этого требования 
заключалась в том, что им прикрывалось желание руководства страны избавиться от 
ставшего неугодным старого руководства органов советской разведки.

В 1936 году испанские республиканцы согласились сдать на хранение в Москву 
большую часть испанского золотого запаса общей стоимостью более полумиллиарда 
долларов. Кроме того, весной 1939 года в Мексику пароходом республиканцами были 
вывезены из Франции также и большие ценности. В марте 1939 года Агаянц прислал 
в Центр из Парижа телеграмму, в которой сообщал, что в Москву отосланы далеко 
не все испанское золото, драгоценные металлы и камни. В телеграмме указывалось, 
что якобы часть этих запасов была разбазарена республиканским правительством 
при участии руководства резидентуры НКВД в Испании.

О телеграмме немедленно доложили Сталину и Молотову, которые приказали Берии 
провести проверку информации. Однако когда мы обратились к Эйтингону, резиденту 
в Испании, за разъяснением обстоятельств этого дела, он прислал в ответ 
возмущенную телеграмму, состоявшую почти из одних ругательств. «Я, – писал он,
 – не бухгалтер и не клерк. Пора Центру решить вопрос о доверии Долорес 
Ибаррури, Хосе Диасу, мне и другим испанским товарищам, каждый день рискующим 
жизнью в антифашистской войне во имя общего дела. Все запросы следует 
переадресовать к доверенным лицам руководства ЦК французской и испанской 
компартий Жаку Дюкло, Долорес Ибаррури и другим. При этом надо понять, что 
вывоз золота и ценностей проходил в условиях боевых действий».

Телеграмма Эйтингона произвела большое впечатление на Сталина и Берию. 
Последовал приказ: разобраться во взаимоотношениях сотрудников резидентуры НКВД 
во Франции и Испании.