присутствовало более десяти человек, он вдруг впал в настоящую истерику из-за 
телефонного звонка генерала Блохина, начальника комендатуры МГБ. Помню, как он 
буквально прокричал в телефон:

Вы обязаны действовать по закону. Никто не давал вам права втягивать меня в 
ваши дела!

Повесив трубку, он пояснил:

– Не выношу этих звонков Блохина. Вечно просит, чтобы я подписывал приказы о 
приведении в исполнение смертных приговоров. Говорит, что существует на этот 
счет инструкция. Почему я должен иметь ко всему этому какое-то отношение и 
подписывать эти бумаги?! Есть Верховный суд, пусть Блохин действует по закону.

Никто не ответил. В кабинете повисло неловкое молчание.

Игнатьев легко заводил уголовные дела против ни в чем не повинных людей. Позже 
я понял, что он действовал не по собственной инициативе, а выполнял приказы, 
полученные свыше от Сталина, Маленкова и других.

Когда ТАСС объявил о том, что широко известные в стране врачи и ученые-медики 
обвиняются в организации сионистского заговора с целью убийства Сталина и всего 
Политбюро путем неправильного лечения, я счел это провокацией, продолжением 
ранее начатой антисемитской кампании. Когда ко мне попали материалы с 
обвинениями против Эйтингона, я узнал, что он якобы обучал врачей-заговорщиков 
ведению террористических действий против Сталина и членов советского 
правительства. В этой связи, говорилось в обвинительном заключении, Эйтингон 
держал у себя в кабинете мины, взрывные устройства, закамуфлированные под 
обычные электроприборы. Между тем все прекрасно знали, что это были образцы 
оперативной техники, постоянно находившейся в нашем распоряжении.

В те дни Москва была буквально наводнена слухами, один страшнее другого: 
еврейские врачи и фармацевты пытаются травить простых советских людей. 
Поговаривали и о возможных погромах. Меня охватило беспокойство, когда дети – 
им тогда было десять и двенадцать лет, – вернувшись из школы, рассказали нам об 
этих слухах. Жена и я оказались в весьма трудном положении: детям 
высокопоставленных сотрудников органов госбезопасности было крайне рискованно 
выступать против наглых антисемитских высказываний, поскольку любой спор просто 
привлек бы внимание к ним и их родителям. Это наверняка стало бы известно 
«наверху» – партийным органам, державшим под контролем все сферы общественной 
жизни. Наши дети ходили в школу вместе с детьми Маленкова и Кагановича – это 
значило, что школа была под постоянным наблюдением. Наши дети не могли даже 
позволить себе сказать, что Ленин и Сталин всегда были против проявлений 
антисемитизма, поскольку такого рода высказывание было бы немедленно 
истолковано совсем в ином духе и до неузнаваемости искажено.

Жена и я посоветовали сыновьям говорить, что нужно быть особенно бдительными, 
нельзя распространять слухи, которые являются провокацией. Нам всем приходилось 
тогда придерживаться официальной версии в изложении событий, которую давала 
газета «Правда», а в ней не было и намека на погромы. А распространение слухов 
– это игра с огнем, опасная в особенности потому, что она на руку врагам народа.
 Другое дело – чувство негодования по отношению к предателям и конкретным 
террористам, учили мы своих детей. Интересно, думал я, как они скажут это на 
пионерском сборе? Вскоре после этого разговора позвонил директор школы и 
поблагодарил за прекрасное воспитание детей. По его словам, он находился в 
довольно трудном положении: ведь в школе училось немало еврейских детей. 
Директор сказал жене: выступление ваших детей на пионерском сборе, что 
распространение слухов является провокацией, вызвало одобрительный гул и 
разрядило напряженную обстановку.



Постепенно кампания, раздувавшаяся вокруг «сионистского заговора», стала явно 
выходить из-под контроля ее организаторов. Рюмин и Игнатьев поддержали 
обвинения министра государственной безопасности Грузии Рухадзе в адрес Берии, 
что он скрывал свое еврейское происхождение и тайно готовил заговор против 
Сталина в Грузии. Было ясно, что Берия первый в сталинском списке на 
уничтожение. К августу 1952 года кончилось так называемое «крымское дело», 
тянувшееся с 1948 года, – все арестованные члены Еврейского антифашистского 
комитета, кроме Лины Штерн, и бывший заместитель министра иностранных дел 
Лозовский были расстреляны. По моему мнению, Хейфеца оставили в живых лишь для 
того, чтобы он мог свидетельствовать против Берии и Молотова, когда придет 
подходящее время предъявить им обвинения в установлении связи с кругами 
международного сионизма, под диктовку которых было инициировано предложение 
создать еврейскую республику в Крыму.

Мое мнение основано на чтении материалов дела Абакумова, с которыми я 
познакомился в военной прокуратуре через сорок лет после описываемых событий, и 
книги Кирилла Столярова «Голгофа», посвященной обстоятельствам гибели Абакумова.
 Я всегда считал, что Рюмин занимался расследованием «дела врачей» до самой