Хотя Борис Николаевич Ельцин передал Леху Валенсе документы и дело о польских 
военнопленных вроде бы уже закрыто, покров тайны все еще не сброшен до конца. В 
извлеченных из архивов КГБ документах нет сведений, как планировалась и 
проводилась эта акция. Даже те, кто активно занимался вербовкой польских 
офицеров, не представляли, какая судьба ожидает военнопленных, отказавшихся 
сотрудничать с НКВД. Я предполагаю, что об этом знал Райхман, имевший отношение 
к польским делам.

Официальное сообщение правительства гласило, что польские военнопленные, 
находящиеся в лагерях, попали в руки немцев и были расстреляны. Действительно, 
некоторые польские офицеры были убиты из немецкого оружия. Тогда многие, и я 
тоже, поверили этой версии.

Впервые я услышал, что польских военнопленных расстреляли мы, от генерал-майора 
КГБ Кеворкова, заместителя генерального директора ТАСС в 80-х годах. Он сказал, 
что Фалин, заведовавший Международным отделом ЦК КПСС, в 70-х годах получил 
выговор от Андропова за проявленный интерес к катынскому делу и предложение 
начать новое расследование. Меня поразило, что, по словам Кеворкова, в ЦК 
больше всего были озабочены тем, чтобы возложить всю ответственность за это 
дело только на НКВД и скрыть, что уничтожение польских офицеров было проведено 
по решению Политбюро.

Говоря о преступном массовом уничтожении польских военнопленных и попытках 
Хрущева и Горбачева скрыть эту трагедию, надо отметить и то обстоятельство, что,
 возможно, расстрел поляков в 1940 году был своего рода мщением, сведением 
счетов с ярыми антисоветчиками, польскими офицерами, за уничтожение сорока 
тысяч (по разным данным разные цифры) наших военнопленных в польских 
концентрационных лагерях после поражения Красной Армии в 1920 году под Варшавой.


В 1953 году меня и Эйтингона обвинили в том, что мы организовывали ликвидацию 
неугодных Берии людей с помощью ядов на специальных конспиративных квартирах, в 
загородных резиденциях и эти убийства преподносили как смерть от несчастных 
случаев. Абакумов также обвинялся в уничтожении неугодных ему людей. Вопреки 
требованиям закона, ни в обвинительном заключении, ни в приговоре по нашим 
делам не фигурировали имена «наших жертв». И это не было случайностью или 
результатом небрежной работы следователей – они свое дело знали. Жертв просто 
не было, не существовало. В сведении личных счетов Берии и Абакумова с их 
противниками ни я, ни Эйтингон участия не принимали.

Все тайные ликвидации двойных агентов и политических противников Сталина, 
Молотова, Хрущева в 1930—1950 годах осуществлялись по приказу правительства. 
Именно поэтому конкретные боевые операции, проводимые моими подчиненными 
совместно с сотрудниками «Лаборатории-Х» против врагов, действительно опасных 
для советского государства, как тогда представлялось, ни мне, ни Эйтингону в 
вину не ставили. Абакумову, лично отдававшему приказы от имени правительства о 
проведении операций, они также не ставились в вину. Берия же в 1945 – 1953 
годах не имел к этим делам никакого отношения и даже не знал о них.

Вся работа «Лаборатории-Х», не только научная. была хорошо известна как тем, 
кто занимался расследованием дела Берии и Абакумова, так и правительству и ЦК 
партии, наблюдавшим и направлявшим ход следствия по этим делам и определявшим 
его содержание.

В обвинительном же заключении по моему делу утверждалось, что именно я наблюдал 
за работой сверхсекретной токсикологической лаборатории, которая 
экспериментировала с ядами на приговоренных к смерти заключенных в период с 
1942 по 1946 год. Это обвинение было снято при моей реабилитации, поскольку в 
архивах ЦК КПСС и КГБ обнаружили утвержденное правительством Положение, 
регулировавшее всю деятельность этой лаборатории и порядок отчетности об ее 
работе. «Лаборатория-Х» мне не была подконтрольна. Я не мог ни отдавать приказы 
ее начальнику Майрановскому, ни использовать яды против кого-либо, ни тем более 
проводить с ними эксперименты на людях. И сейчас показаниями, выбитыми у 
Майрановского, якобы участника сионистского заговора в МГБ, которого никогда не 
существовало, пытаются спекулировать, чтобы дискредитировать меня и Эйтингона. 
Причем делают это Ваксберг, Бобренев – профессиональные юристы и Петров из 
«Мемориала», отдающие себе отчет в том, что использование потерявших 
юридическое значение показаний и протоколов, не подписанных обвиняемыми и 
подсудимыми, против реабилитированных людей, выставляет их в самом неприглядном 
свете, превращает в соучастников фальсификации уголовных дел.

При нынешнем взгляде на эти события нельзя не иметь в виду и другое важнейшее 
обстоятельство. Практика тайных ликвидации политических противников и 
агентов-двойников была неприятным, но неизбежным атрибутом «холодной войны» и 
авторитарного правления. Она регламентировалась специальным решением не 
партийных органов, а правительства, объявленного в приказах как по линии 
органов Госбезопасности, так и военной разведки. В Положении о задачах службы 
разведывательно-диверсионных операций, подлежащих неукоснительному и 
бесприкословному выполнению, было прямо записано, что «служба осуществляет