Абакумов прямо обвинил меня и Эйтингона в «преступных махинациях»: мы вызволили 
своих «дружков» из тюрьмы в 1941 году и помогли им избежать заслуженного 
наказания. Сказанное возмутило меня до глубины души: речь шла о клевете на 
героев войны, людей, преданных нашему делу. Охваченный яростью, я резко оборвал 
его.

– Не позволю топтать сапогами память героев, погибших в войне, тех, которые 
проявили мужество и преданность своей Родине в борьбе с фашизмом. В присутствии 
представителя Центрального комитета я докажу, что дела этих чекистов были 
сфабрикованы в результате преступной деятельности Ежова, – заявил я в 
запальчивости.

Кузнецов (он знал меня лично – мы встречались на соседней даче, у вдовы 
Емельяна Ярославского), вмешавшись, поспешил сказать, что вопрос закрыт. 
Обсуждение на этом закончилось, и я ушел.

Вернувшись к себе, я тут же вызвал в кабинет Серебрянского, Зубова, Прокопюка, 
Медведева и других сотрудников, подвергавшихся арестам и увольнениям в 1930-х 
годах, и предложил им немедленно подать в отставку. Особенно уязвимым было 
положение Зубова и Серебрянского, чьи дела вел в свое время Абакумов.

В июле 1946 года – впервые за восемь лет – я взял отпуск и отправился с женой и 
детьми под Ригу, на прибалтийский курорт Майори. Вначале мы жили в военном 
санатории, но известный латышский писатель Вилис Лацис, одно время бывший 
народным комиссаром внутренних дел Латвии, а затем председателем Совета 
Министров, пригласил нас в свою резиденцию. Когда я вернулся в Москву после 
отпуска, начальник секретариата Министерства госбезопасности Чернов сообщил мне,
 что 4-е управление, которым я руководил, расформировано. Поскольку нашего 
подразделения больше не существовало, я получил указание от министра 
представить ему свои предложения по использованию личного состава. У меня 
фактически не было возможности маневра: с одной стороны – Молотов, намеренный 
создать Комитет информации, а с другой – Абакумов, министр госбезопасности.

Я все еще являлся руководителем разведывательного бюро Спецкомитета 
правительства по атомной проблеме. От Огольцова я узнал: Абакумова раздражало, 
что я до сих пор занимаю этот пост и имею прямой доступ в Кремль. Он ничего не 
мог с этим поделать, поскольку атомная проблема не относилась к его компетенции.


Новый Комитет информации, как предполагалось, должен был объединить военную и 
политическую разведки, что не могло не затронуть работу Специального 
разведывательного бюро по атомной проблеме, которое занималось координацией 
деятельности ГРУ и МГБ по сбору разведданных, связанных с ядерным оружием. Чем 
же должно было заниматься данное подразделение теперь? В конце 1946 года этот 
вопрос стоял ребром, а мне все никак не удавалось переговорить с Берией, 
который был заместителем главы правительства и членом Политбюро. В конце концов 
я позвонил ему и спросил, каким должен быть статус и кому должно подчиняться 
разведывательное бюро Спецкомитета правительства по «проблеме номер один» в 
связи с организацией Комитета информации.

Ответ Берии озадачил меня.

– У вас есть свой министр для решения таких вопросов, – резко бросил он и 
повесил трубку.

Я понимал, что если у меня все еще есть министр – Абакумов, то он никогда не 
поддержит меня.

Вот почему я тут же предложил, чтобы функции 2-го разведывательного бюро были 
переданы Комитету информации. Учитывая важность атомной проблемы, этими 
вопросами должен был заниматься самостоятельный отдел научно-технической 
разведки. На должность начальника отдела научно-технической разведки я 
рекомендовал назначить Василевского. Федотов, который вначале сменил Фитина в 
должности начальника разведки МГБ а потом стал заместителем Молотова в Комитете 
информации, согласился, но Василевский проработал всего несколько месяцев. Его 
убрали из Комитета информации во время антисемитской кампании, начавшейся в 
стране, позволив, правда, выйти в 1948 году на пенсию в звании полковника по 
выслуге лет.




Создание спецназа мирного времени


Мое служебное положение было определено лишь осенью 1946 года, когда решением 
ЦК и правительства была создана спецслужба разведки и диверсий при Министре 
госбезопасности СССР (с 1950 года она называлась Бюро МГБ No 1 по диверсионной 
работе за границей), и я был назначен начальником, а Эйтингон моим заместителем.