этой стране не сошлись с данными, приведенными на конференции главой советской 
делегации. 

В полдень 30 ноября карта поступила ко мне с категорическим приказом: 
"Проверить". Никаких материалов по Югославии под рукой не было. Пришлось срочно 
связываться с А. А. Грызловым. Тот продиктовал мне самые последние сведения о 
положении дел в Югославии. Выяснилось, что карта Черчилля была менее точной, 
чем наша. Но Сталин, насколько мне известно, в дальнейших своих беседах с 
Черчиллем уже не возвращался к этой теме. 

Запомнилась мне также церемония передачи Почетного меча, присланного королем 
Англии в дар Сталинграду, 29 ноября Черчилль от имени короля вручал меч И. В. 
Сталину. На этом торжественном акте присутствовал и Рузвельт. Сюда же были 
приглашены члены делегаций всех трех стран, служащие нашего посольства, 
советские офицеры и солдаты. Черчилль произнес короткую речь. Сталин принял и 
поцеловал меч. 

Во время конференции Черчиллю исполнилось 69 лет. По этому случаю в английской 
миссии был дан большой обед. Виновник торжества, не выпуская изо рта 
традиционной сигары, сидел за столом, имея справа Рузвельта, а слева Сталина. 
Перед ним стоял огромный пирог с горящими свечами по числу прожитых лет. В 
честь Черчилля было произнесено тогда немало тостов, в том числе и Сталиным. 

В обычные же дни работы конференции главы правительств и члены делегаций 
обедали по очереди то у Сталина, то у Рузвельта, то у Черчилля. Обеды эти были 
очень поздними (по московскому времени почти в 20 часов), когда мы успевали уже 
и отужинать. Рузвельт не всегда задерживался после обеда. Чаще он сразу же 
удалялся в свои апартаменты, а Сталин и Черчилль подолгу вели так называемые 
неофициальные беседы. Зато Рузвельт любил встречаться со Сталиным в полдень, до 
заседания конференции, и эти их встречи немало способствовали успеху 
официальных переговоров. 

Никто не сомневался, что гитлеровская разведка в Тегеране знает о конференции, 
чему, кстати, немало способствовала помпезная встреча У. Черчилля. Однако на 
диверсии гитлеровцы не отважились. Охрана бдительно несла службу, а сами иранцы 
были настроены миролюбиво, даже сердечно, особенно к советским людям. Это 
вытекало из стремления обеих стран жить в дружбе и согласии. 

Мне, понятно, очень хотелось посмотреть Тегеран. И однажды такой случай 
представился. Служащие посольства предупредили, что появляться на тегеранских 
улицах в военной форме не следует. Кто-то принес мне плащ и шляпу. Я облачился 
в них поверх военного обмундирования. Плащ был длинен. Шляпа не лезла на голову,
 но я сделал с ней что мог и в обличье заправского детектива отправился на 
машине в путешествие по вечернему Тегерану. Непривычно было видеть ярко 
освещенные центральные улицы, разноцветные огни рекламы. Поражали контрасты: 
великолепие дворцов знати с пышными садами и парками, со множеством цветов и 
ужасающая нищета на окраинах столицы, где закрытые чадрой женщины брали воду 
прямо из грязных арыков. 

Поездка моя длилась каких-нибудь полтора часа. И я, конечно, видел Тегеран 
только мельком. 

Обратный путь в Москву по окончании конференции был проделан прежним порядком: 
на самолете Грачева - до Баку и поездом - до Москвы. Я, по обыкновению, собирал 
и докладывал обстановку. Разговоры, естественно, вращались вокруг конференции. 

Через несколько дней из теплой осени мирного Ирана мы прибыли опять в военную 
зиму родной Москвы. 

После Тегеранской конференции каких-то особых указаний Генеральный штаб не 
получал. Однако все задания, исходившие из Ставки, были явно рассчитаны на то, 
чтобы наши союзнические обязательства в связи с перспективой открытия второго 
фронта выполнялись в полном объеме. Основное место в этих заданиях, естественно,
 занимал разгром гитлеровской военной машины и более скромное подготовка к 
войне с Японией. 

Конечно, мы не забывали, что природа антигитлеровской коалиции противоречива и 
таит в себе всякие неожиданности. Особенно много сомнений порождал 
обусловленный на Тегеранской конференции срок открытия второго фронта. Ведь еще 
там, в Тегеране, он подвергался всевозможным оговоркам со стороны союзников. 
Поэтому и Ставка и Генштаб следовали девизу: на союзников надейся, а сам не 
плошай! 

Среди множества вопросов, определявших в ту пору практическую работу Генштаба, 
возникал и такой: нужны ли поправки к плану зимней кампании, разработанному в 
сентябре 1943 года? 

Если говорить о политической цели предстоящих операций советских войск, то она 
состояла прежде всего в полном освобождении нашей страны от немецко-фашистских 
захватчиков. Под их пятой находилась теперь только 1/3 ранее оккупированной