опасность миновала: лодка подходила к берегу. 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 

Одно окно хаты Янки Коржа выходило во двор. 

Днем дядюшка Янка, мастер портняжных дел, пропадал в мастерской, а под вечер, 
придя домой, снимал затрепанный, с глубокими карманами халат, обнажался по пояс 
и плескал на себя деревянным черпаком прохладную воду. После он лежал на 
топчане, давал отдых мозолистым, со скрюченными пальцами рукам и спине, которая 
все чаще ныла от многолетнего сидячего положения. 

Перед заходом солнца, следуя давней примете, что в эту пору спать вредно, 
дядюшка Янка вставал и совершал короткие шествия по пригуменью, а чаще, в 
ненастную погоду, почитал за удовольствие сесть у распахнутого окна, что 
выходило во двор, и вдыхать густой, пропитанный запахами прелых листьев и трав, 
воздух, глядеть на предзакатное солнце, которое, будто на приколе у деревьев, 
долго висело, не желая уходить за горизонт. 

Когда Марылька прибежала с реки, Янка лежал на топчане и дремал. При каждом 
вздохе сизые усы его потешно отдувались. 

- Папаня, слышишь? Встань! - потеребила за плечо Марылька. - Сам же наказывал 
будить... Солнце заходит! 

- Ой, что это со мной? Заспался. - И, приоткрыв один глаз, поглядел на 
румянившееся окно, вяло, со стоном приподнялся. 

Обычной домашней одеждой Янки были белая посконная рубаха и такие же белые, 
плотно облегавшие костлявые ноги штаны, которые делали его похожим на старого 
отставного гусара. Но теперь, едва принялся он шнурками из сыромятной кожи 
засупонивать свои грубые башмаки, как дочь подбежала к нему, велела надеть 
новую куртку и синие брюки, которые он обычно заправлял в краги. Янка 
запротивился было, заявив, что такое добро даже и в престольные праздники жалко 
носить, но Марылька с крайним нетерпением метнула на него укоряющий взгляд, 
сказала, чтобы не срамился при людях. 

- При каких людях? - ворчливо спросил Янка. - Что мне, в костел, на 
громадянский сход топать? 

Марылька, однако же, не ответила. Сняв со стены под образами деревянную 
шкатулку, она отыскала ключ, открыла им высокий, обитый полосками жести сундук 
и с охапкою нарядов убежала в смежную комнату. 

И оттуда, как ручеек, зажурчал ее голос: 

Пойду, пойду, Ясю милый, 

Пойду замуж за тебе. 

Буду я тебе любити, 

Буду дуже целовати. 

Скоро Марылька вернулась и стала посреди прихожей: вот, мол, полюбуйся, какая 
нарядная! 

Платье на ней было вышито цветами, рукава повыше локтей собраны в букет. 
Похоже: те самые ромашки и голубые колокольчики, что растут летом у них на 
приречном лугу, были перенесены на ее наряды. 

- А матуля где? - спросила вдруг Марылька и, узнав, что мать ушла к соседке, в 
хату председателя колхоза Громыки, наказала отцу, чтобы сидел у окна и, как 
только появятся важные гости, немедля дал об этом весть. 

- А я пойду Громыку предупрежу, - добавила она и выпорхнула из хаты. 

"Птушка", - улыбнулся вслед ей старый Янка, а потом подумал: "Кому же забота 
идти до нас? Чудно даже! Но ежели пожалуют, то, понятное, дело, не какие-нибудь 
паны ясновельможные, а свои сябры... Им-то наша доля не чужда. Нехай едут, 
побачат, как мы живем-можем". 

Но все же он принялся стягивать с себя узкие штаны, чтобы облачиться во все 
новое. 

Погодя немного скрипнула сенная дверь, и Янка, на миг позабыв, что стоит почти 
нагишом, в одной рубахе, произнес второпях: 

- Заходьте до нас, коли ласка!