- Живут, как миленькие. Зарок дали не браниться, - ответил Гнездилов и увидел 
на пороге Владимира: - Чего улыбаешься? Неправду говорю? 

Подгулявшим гостям ни пить, ни есть уже не хотелось. Руки лениво тянулись к 
рюмкам. Вскоре на столе появился песочный торт, приготовленный хозяйкой. За 
чашкой кофе рассказывали анекдоты, такие, что женщины стыдливо прятали глаза. 
Лена Гребенникова выждала удобную минуту и запела. Поначалу она пела свободно и 
легко, но под конец не вытянула высокую ноту и в смущении замахала руками. 

- Как соловушка! Душевно поздравляю! - хвалил Гнездилов и громче всех хлопал в 
ладоши. 

Только ее муж не разделял восторга. Он хмурился. 

- Печально это слышать, - к удивлению всех, заявил он. 

Сказав так, Иван Мартынович вовсе не хотел обидеть жену. Чистый, дарованный 
самой природой голос ее всегда вызывал у Ивана Мартыновича радостное, почти 
детское восхищение; он надеялся когда-нибудь увидеть свою Леночку на сцене, но 
как ни уговаривал пойти учиться, жена чего-то медлила, колебалась. И время было 
упущено. Гребенников склонил голову и, глядя вниз, внятно повторил: 

- Очень печально... 

- Вы обижаете жену, - заметил ему Гнездилов. - У нее же талант. Да, да. Талант 
оперной певицы. 

- Был когда-то... - нехотя проговорил Иван Мартынович. - Время потеряно. И его 
не вернуть. 

Николай Федотович, не найдясь сразу, что ответить, пожевал губами. 

- Время всегда можно наверстать. Мы, военные... Туда-сюда, смотришь и в 
генералах. 

- Бросьте! - перебил Гребенников. - Думать о чинах - на это каждый горазд, а 
вот ум никогда не приобретается ни рангами, ни служебным положением. У иных 
даже плешь, а поглядишь... 

Слова полкового комиссара, как бичом, хлестнули Гнездилова. Он резко привстал, 
тяжелое кресло отскочило от его ног и грохнулось на пол. 

- Кто вам дал право оскорблять? - багровея, закричал Гнездилов. - Я вам покажу 
плешь!.. 

Поднялся переполох. Гости повставали из-за столов. Желая успокоить Николая 
Федотовича, они наперебой доказывали, что эти слова не имеют к нему прямого 
отношения и потому не должны его волновать, но полковник был неумолим. 

- Вы забыли, в каком доме находитесь! - весь трясясь, кричал Гнездилов. - И 
прекратите мне грубить! 

Гребенников покривил рот в усмешке. 

- Я не грублю, горькую правду говорю, - вопреки ожиданиям, все так же спокойно 
проговорил Иван Мартынович. - Чины, ранги - разве об этом нам нужно думать? 
Николай Федотович, не туда ты гнешь... - И полковой комиссар махнул рукой, 
покачиваясь, зашагал в прихожую к вешалке. Минутой позже он уже шел темным 
переулком. 

Было морозно. Под ногами скрипел сухой, как крахмал, снег. Там и тут в домах 
огнисто переливались окна, гремела музыка, но ко всему этому, казалось, 
безразличен был Гребенников. 

Лена шла позади, не переставая укорять мужа: 

- Что ты наделал? Понимаешь ли, что ты наделал?! 

Иван Мартынович не отвечал, шел молча, перекипая от злости. Морозный воздух 
хватал за лицо, и постепенно нервы успокаивались. Припомнил недавнюю ссору в 
шалаше, как наяву увидел горящий блеск в глазах Шмелева и будто только сейчас 
понял - многое сближает его с комбригом. "Как мне не хватает тебя, 
Григорьевич!" - подумал он и отвернул лицо от колючего, стылого ветра. 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

Елка валялась изломанной во дворе. Ее выбросил, несмотря на протесты жены, 
Гнездилов. Выбросил сразу, едва разошлись омраченные гости. Хмель скоро вылетел 
из головы, и, ложась спать, Николай Федотович чувствовал себя как будто 
немножко помятым и не переставал думать о случившемся.