- В бою время не считают, - отвечал бровастый румынский солдат в зеленой 
длиннополой шинели. 

Восстание стихало, как уставший выметать из своей утробы расплавленную лаву 
вулкан. Кругом лежал только пепел. Гарью войны шибало в ноздри, ею были 
пропитаны улицы, листья деревьев и стены домов. 

Утром 28 августа радио Бухареста передало сообщение румынского верховного 
командования о том, что в столице сопротивление гитлеровских войск прекратилось 
и установилось спокойствие. 

Ждет не дождется маршал Антонеску, когда его вызволят. Видимо, румынский 
золотник для Гитлера был не особенно дорог. Все эти дни Антонеску находился на 
окраине Бухареста; в районе Ватра Луминоасэ, в небольшом двухэтажном домике, 
бывшей конспиративной квартире Центрального Комитета коммунистической партии 
Румынии. Вместе с ним из королевского дворца привезли сюда и его 
сообщников-министров. Теперь все они, разумеется, считались бывшими. Арест есть 
арест. Упрятав их в потайное место, коммунисты исключали возможность побега 
диктатора и его подручных. 

Антонеску поместили на верхнем этаже, остальных - на нижнем. Советские 
журналисты, прибывшие сюда 31 августа взять интервью у маршала Антонеску, 
поднялись по шаткой, прогибающейся лесенке и застали его за несколько необычным 
занятием. Диктатор, продавший Гитлеру народ и армию, как кур с потрохами, 
властелин, возомнивший себя правителем великой Румынии за счет приобретения 
чужих территорий, стоял теперь у окна, ловил мух и давил их. Не правда ли - 
подходящее занятие для маршала! 

Посол же немецкий фон Киллингер отсиживался в своем особняке. Днями раньше он 
был спокоен за себя и за персонал посольства, знал, что территория, где стоит 
особняк, принадлежит Германии, а стало быть, его, посла, никто не тронет. Пусть 
и враждующая страна, пусть кругом все горит и рушится, - фон Киллингер на 
что-то еще надеялся, хотя нервы у него сдали. Пока гремело восстание, фон 
Киллингер метался по кабинету, заглядывал в окна, звонил, требовал, грозил 
потопить страну в крови... Звонили ему, справлялись, когда придет подмога из 
Берлина, и, когда донесли, что сопротивление немецких войск в Бухаресте уже 
подавлено, посол понял, что все пропало. Тотчас фон Киллингер, порывшись 
зачем-то в ящиках стола и что-то бросив в огонь в камине, вышел из кабинета. Он 
позвал личную секретаршу - белокурую свою любовницу - и удалился с нею в 
затененную спальню. 

Под утро 30 августа глухо прозвучали два выстрела из спальни посла... 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 

Стрелы на военных картах распарывали балканскую территорию. Штаб 3-го 
Украинского фронта еще был на колесах, перемещаясь в Чернаводу, а командующий 
Толбухин и начальник штаба Бирюзов уже осели в этом тишайшем румынском городе, 
прикорнувшем у прибрежных дунайских камышей и ракит. Штабист продолжал усердно 
чертить на карте направления ударов в глубь Балкан, а Толбухин, сидя рядом и 
порой взглядывая на карту, угрюмо молчал. Противоречивые чувства владели им. 

"Болгары и русские... славяне... И столкнуться на поле брани, убивать друг 
друга? Как же это можно?" - думал он. 

Хмурясь, Федор Иванович смотрел на карту, пятнисто исполосованную, как шкура 
леопарда, желтыми полосами, и вздыхал, отводя глаза от карты. Просил принести 
ему бумаги на подпись, которые не имели никакой срочности, требовал оперативную 
сводку, позабыв, что с утра она лежит у него на столе, принимался читать и 
откладывал, медленно потирал заметно опухшее от болезни лицо и опять обращал 
взгляд на начальника штаба, непреклонно и сурово склонившегося над картой, 
хотел что-то спросить, но не спросил, только вновь вздохнул, болезненно морщась.
 

Решив накоротке передохнуть, начальник штаба отложил на время карандаш, 
потянулся, выпрямляя затекшую спину, потом поглядел на командующего усталыми 
глазами, в которых таился не то укор, не то осуждение, и не преминул заметить, 
что с диабетом шутить нельзя, и, жалеючи, посоветовал Федору Ивановичу не 
пропускать, вовремя делать уколы. 

- Меня не это волнует. 

- Что же? 

- Как мы можем оружие против них обращать? Кто они нам? Болгарские трудящиеся, 
все-таки, можно сказать, наши братья... 

- Вон ты о чем, Федор Иванович, - колючие брови у начальника штаба подскочили и 
сломались. - Душа у тебя, как я замечаю, слишком мягкая, не под стать