диру полка Соколов.
      – Да! Серьезный дефект. А что будем делать? – неуверенно спросил Иванов.
      – Надо еще раз проверить. Если подтвердится, то со всех самолетов нужно 
будет снять сдвижную часть фонаря, летать без нее, – заявил Соколов.
      Вижу, Виктор Петрович в раздумье. Понимаю, что такое решение командиру 
части взять на себя непросто.
      – Товарищ командир полка, летчики при повреждении самолета окажутся в 
капкане. Пикирующую или горящую машину они на большой скорости не смогут 
покинуть. Это психологически будет отрицательно воздействовать, скажется и на 
боевой активности. Я твердо считаю: надо снимать сдвижную часть фонаря и летать 
без нее, – поддержал я Соколова.
      – Но это уменьшит максимальную скорость полета «мига», – размышлял вслух 
командир полка, понимая, какую ответственность он берет на себя, поддерживая 
эти предложения.
      – Скорость уменьшится незначительно, но зато у летчиков сохранится 
гарантия покинуть самолет в критических случаях. А это важнее.
      – Хорошо! Я посоветуюсь с инженерами, сам лично слетаю, а потом дам 
указание. О дефектах на завод надо сообщить немедленно.
      Через несколько часов техники сняли с машин сдвижную часть фонаря. Это 
впоследствии спасло жизнь многим летчикам.
      К обеду пришло сообщение, что звено Фигичева совершило вынужденную 
посадку на строящуюся летную площадку. Летчики приземлились благополучно 
недалеко от Котовска. Лишь одна машина получила незначительное повреждение. К 
ним тут же выехала автомашина с техсоставом и бензозаправщик. Вся эскадрилья с 
надеждой посматривала в направлении Котовска, ожидая прилета звена. А с меня 
словно сняли огромную тяжесть.
      С юговостока показались три самолета. При подходе к аэродрому мы 
рассмотрели: летел УТИ4, эскортируемый двумя «Чайками». Помяли, что прилетел 
командир дивизии с инспектором Сорокиным, выполняющим роль шефпилота.
      Позвонили в эскадрилью по телефону и вызвали меня на командный пункт. Я 
шел и думал: какоето особое задание или на разговор с командиром дивизии? 
Личной вины за вчерашний день за собой не чувствовал.
      У командного пункта стоял с явно недовольным видом Осипенко. Рядом с ним 
Иванов. Не успел я доложить о прибытии, как командир соединения с раздражением 
спросил:
      – Где твоя эскадрилья?
      От вопроса я даже несколько опешил.
      – Что молчишь? Почему растерял группу?
      – Шесть самолетов готовь) к выполнению боевой задачи. Звено Фигичева уже 
производит посадку, – кивнул я в сторону полосы. – Через полчаса оно будет 
также готово к выполнению задания. Летчик Семенов погиб вчера в воздушном бою.
      – Почему ты растерял вчера свою группу?
      – Группа рассыпалась при возвращении с задания ночью. В этих условиях 
оторвалось звено Фигичева и, не найдя в темноте своего аэродрома, село 
вынужденно, – попытался объяснить обстановку.
      – Какая ночь?.. Иванов! Что он говорит? Сумерки путает с ночью.
      – При грозовой облачности темнота наступает почти на полчаса раньше. Об 
этом хорошо знает каждый летчик и метеоролог. Когда нам приказали вылететь на 
задание, этого не учли, – ответил я, стараясь отвести удар от Иванова.
      – Это ты знаешь!.. А как наш Су2 сбил, не помнишь?
      – В этом я виноват! Но за этот проступок уже рассчитался шестью сбитыми 
вражескими самолетами.
      Разговор дальше пошел, как говорят, вкрутую. Я не сдержался, заговорил о 
неразумном использовании истребителей, о распылении сил. Вызвал нарекания 
командира соединения.
      – Иванов! Эскадрилью ему доверять нельзя. Подготовь приказ о снятии его с 
комэска! – сделал вывод Осипенко.
      – Он заместитель. До возвращения Соколова исполнял обязанности командира,
 – пояснил Иванов.
      – И с заместителя надо снять. Понизить до командира звена. Пусть сначала 
научится управлять звеном!
      Чувствуя, что в раздражении я зарвался, попросил разрешения идти. 
Осипенко махнул на меня рукой и направился на командный пункт. А я поспешил в 
эскадрилью.
      – Ну, как поговорили? – спросил меня при возвращении Соколов.
      – Надолго в памяти останется эта беседа.
      – Чем же закончился разговор?
      – Осипенко остался командиром дивизии, а я стал командиром звена.
      – Зачем спорил?
      – А! Хотел правду высказать… Сейчас бы в бой.
      – С таким настроением воевать нельзя. Злость приводит к необдуманным 
действиям. Надо успокоиться, – посоветовал Соколов.
      Как раз в это время к командиру эскадрильи подошел Фигичев, доложил о 
прибытии. Соколов прервал его и строго спросил:
      – Почему от ведущей пары ушел?
      – А куда же он нас вел? – кивнул Фигичев в мою сторону.
      – Я сел на свой аэродром! А вот ты куда ушел со своим звеном, и почему 
сел в поле, вынужденно? – с раздражением спросил я.
      – Товарищ Фигичев! Чтобы это было в последний раз! – предупредил Соколов.
 – На ХалхинГоле за такие действия отдавали под суд! Вас спасает только то, 
что самовольный поступок обошелся без тяжелого летного происшествия, – 
предупредил Соколов.
      На смуглом лице Фигичева появилось виноватое выражение. Даже бакенбарды 
на щеках опустились. Видимо, только сейчас он начал осознавать свой поступок. 
Слова Соколова его напугали.
      – Вам понятно? – повысил голос комэск,
      – Понятно, товарищ старший лейтенант!
      – Идите и готовьте звено к вылету!
      Мы с