Там лежали убитые и раненые. Среди них я увидел бритую голову Новикова. Он тоже 
лежал среди моряков и здоровой рукой показывал единственному у пушки 
израненному краснофлотцу на немецкий катер, который приближался с 
противоположной стороны. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. 
Немецкий катер ушел в сторону. Я начал подавать снаряды.

«Молодцы, ребята! Так их, гадов!» – слышал я голос Новикова. Не знаю, сколько 
часов длился бой, много ли времени я подавал снаряды, только вдруг почувствовал 
ожог в груди и ощутил на теле кровь. Понял, что я еще раз ранен и отполз в 
сторону. Мое место занял другой, тоже раненый краснофлотец.

Я перевязал рану куском мокрой гимнастерки. И тут снизу донесся треск и 
зашумела вода. Катер немного прошел по инерции и остановился…

«Новая беда с мотором», – решил я и пополз к люку.

«Что там?» – спросил Новиков, пытаясь подняться и снова падая на палубу. Видимо,
 он получил еще одно ранение или обессилел от потери крови. Я заглянул в 
моторное отделение, увидел разбитый мотор, убитого моториста и воду, быстро 
прибывающую через пробоину в корпусе.

«Мотор разбит, через десять минут катер затонет», – доложил я генералу.

«Флаг не спускать!» – из последних сил произнес Новиков и поник головой.

Наш катер раскачивался на волне, борта опускались все ниже и ниже.

Теперь палуба катера почти сровнялась с водой, и волны обмывали тела убитых и 
раненых. Стало тихо. Я увидел, что один из немецких катеров подходит к нам на 
малом ходу, между нами осталось уже меньше кабельтова.

«Плен, позор!» – пронеслось в голове, и я упал без сознания…

…Очнулся на корме немецкого катера. Рядом лежали еще несколько человек. Над 
нами стояли немецкие матросы с автоматами и курили. Я спросил соседа, 
краснофлотца-радиста: «Что с катером?» – «Затонул», – ответил он.

Близко к полудню, так показывало палившее солнце, катер подошел к Ялте. 
Немецкие матросы вынесли нас на берег и положили на песок пляжа. Те из нас, кто 
был в сознании, могли видеть, что с немецких катеров снимали убитых и раненых и 
грузили в санитарные машины.

«А все-таки, братцы, мы их пощипали», – снова услышал я слабый голос Новикова, 
и стало не так больно за наше поражение.

Немцы отправили своих убитых и раненых, а потом пришли за нами, и солдаты 
втащили нас в кузов. Полуторка побежала по опустевшим ялтинским улицам, 
поднимаясь куда-то в гору. В кузове сидели солдаты с автоматами. На крутом 
подъеме редкие прохожие, старики и женщины, завидев нас, полуголых и 
окровавленных, в изумлении останавливались, смотрели вслед, махали рукой и 
вытирали слезы…

Вскоре мы оказались в симферопольской тюрьме.

«Так вот, друзья мои, – сказал Новиков. – Как видно, в этом казенном доме мы с 
вами расстанемся надолго, а может быть, и навсегда. Одно прошу, не поминайте 
лихом и всегда помните: вы защитники нашей родины, лишь временно, повторяю, 
временно разоруженные».

Нас разместили в разных камерах, и я больше никогда не встречал генерала 
Новикова. Я хороша запомнил его последние слова, и всюду в немецких лагерях, 
где мне пришлось быть, я боролся с фашизмом.

Генерал Новиков прошел через тюрьмы и концлагеря с честью и достоинством, не 
склонив головы перед врагами.

Сегодня при въезде в Балаклаву висит мраморная дощечка: «Улица Новикова. 
Наименована в 1961 году в память генерала Советской Армии, героически 
защищавшего Севастополь, погибшего в застенках гестапо в 1943 году».


Позднее было много написано и сказано о трагических последних днях Севастополя, 
но мне думается, наиболее убедительными, доказательными и точными свидетелями 
будут некоторые документы тех дней. Читателю, знающему детали севастопольской 
обороны, нетрудно будет уяснить истину из текста этих документов, понять, что 
происходило в действительности.

Из последнего донесения, отправленного вице-адмиралом Октябрьским в Москву – 
Сталину и в Краснодар – Буденному: