с артиллерией без прикрытия. Вообще это не дивизия, это срам. Как может быть 
такая дивизия. Я у Тухачевского спрашивал, как вы, человек, называющий себя 
знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность дивизии 
довести до 7 тыс. человек и вместе с тем требовать, чтобы у нас дивизия была 60.
.. 40 гаубиц и 20 пушек, чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, 
такую-то артиллерию, столько-то минометов? Здесь одно из двух, либо вы должны 
всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны 
только технику поставить. Он мне говорит: «Тов. Сталин, это увлечение». Это не 
увлечение, это вредительство, проводимое по заказам германского рейхсвера.

Вот тот же Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до 
конца, то он не поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи 
последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, 
сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают. 
Эти же люди были не что иное, как невольники германского рейхсвера, 
завербованные шпионы, и эти невольники должны были катиться по пути заговора, 
по пути шпионажа, по пути отдачи Ленинграда, Украины и т. д. Рейхсвер, как 
могучая сила, берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди 
должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник.

Те командовали, давали приказы, а эти в поте лица выполняли. Этим дуракам 
казалось, что мы такие слепые, что ничего не видим. Они, видите ли, хотят 
арестовать правительство в Кремле. Оказалось, что мы кое-что видели. Они хотят 
в Московском гарнизоне иметь своих людей и вообще поднять войска. Они полагали, 
что никто ничего не заметит. Оказалось, что мы кое-что видели.

И вот эти невольники германского рейхсвера сидят теперь в тюрьме и плачут. 
Политики! Руководители!

Второй вопрос — почему этим господам так легко удавалось завербовать людей? Вот 
мы человек 300—400 по военной линии арестовали. Среди них есть хорошие люди. 
Как их завербовали?

Сказать, что это способные, талантливые люди, я не могу. Сколько раз они 
поднимали открытую борьбу против Ленина, против партии при Ленине и после 
Ленина и каждый раз были биты. И теперь подняли большую кампанию и тоже 
провалились. Не очень уж талантливые люди, которые то и дело проваливались, 
начиная с 1921 г. и кончая 1937 г. Не очень талантливые, не очень гениальные.

Как это им удалось так легко вербовать людей? Это очень серьезный вопрос. Я 
думаю, что они тут действовали таким путем — недоволен человек чем-либо, 
например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так 
свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не 
управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. 
Очень трудно иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда 
его не выдвигают.

Начинали с малого, с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры 
такие: вот, ребята, дело какое. ГНУ у нас в руках, Ягода в руках, Кремль у нас 
в руках, т. к. Петер-сон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже у нас. 
Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, 
остаться на бобах. И многие слабые, не стойкие люди думали, что это дело 
реальное, черт побери, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это 
время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука,
 а ты останешься на мели. (Веселое оживление в зале.)

Третий вопрос — почему мы так странно прошляпили это дело? Сигналы были. В 
феврале был Пленум ЦК. Все-таки, как-никак, дело это наворачивалось, а вот 
все-таки прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных. В чем тут дело? 
Может быть, мы малоспособные люди или совсем уже ослепли? Тут причина общая. 
Конечно, армия не оторвана от страны, от партии, а в партии, вам известно, эти 
успехи несколько вскружили голову; когда каждый день успехи, планы 
перевыполняются, жизнь улучшается, политика будто бы неплохая, международный 
вес нашей страны растет бесспорно, армия сама внизу и в средних звеньях, 
отчасти в верхних звеньях, очень здоровая и колоссальная сила, — все это дело 
идет вперед, поневоле развинчивается, острота зрения пропадает, начинают люди 
думать, какого рожна еще нужно? Чего не хватает? Неужели же еще при этих 
условиях кто-нибудь будет думать о контрреволюции? Есть такие мыслишки в 
головах. Но общая обстановка, рост наших сил, поступательный рост и в армии, и 
в стране, и в партии, вот они у нас притупили чувство политической бдительности 
и несколько ослабили остроту нашего зрения.

Успехи одни. Это очень большое дело — успехи. И мы все стремимся к ним. Но у 
этих успехов есть своя теневая сторона — самодовольство ослепляет. Вот тут 
говорили о сигнализации, сигнализировали. Я должен сказать, что сигнализировали 
очень плохо с мест. Плохо. Если бы сигнализировали больше, если бы у нас было 
поставлено дело так, как этого хотел Ленин, то каждый коммунист, каждый 
беспартийный считал бы себя обязанным о недостатках, которые замечает, написать 
свое личное мнение. Он так хотел. Но отсюда не все видно. Думают, что центр 
должен все знать, все видеть. Нет, центр не все видит, ничего подобного. Есть