Человек извлек изза пазухи засаленный автодорожный атлас, открыл нужный 
лист, чтото напряженно соображая. Вид человека был ужасен: грязная камуфляжная 
одежда, дикая борода, засаленные космы шевелюры. И – дикий блеск в глазах.
     Нет, отлеживаться придется до сумерек. А там… Может быть, чемто съестным 
доведется разжиться в этой Ольховке. Может быть…
     В обнимку с автоматом он забылся чутким сном в кустах. Пришел сон, 
тревожный и призрачный. Снилась маленькая Людмилка. Вот она, сидя на диване, 
протягивает ему розового зайца. Такую забавную куклуперчатку. «На уку… На уку 
одеть… Заесь…» – лепетала ему во сне дочка, прося надеть зайца на руку и 
поиграть с ней. Человек проснулся, оскалив зубы, сморщившись, словно от дикой 
боли.
     Сколько прошло с тех пор? Всего два месяца. Тогда, в июне, НАТО в первый 
раз бомбило Москву. Крылатая ракета целилась явно в казармы бригады внутренних 
войск на Подбельского. Но чтото засбоило в ее мозгах – и «томагавк» врезался в 
многоквартирный дом брежневской постройки. Тогда, когда сам человек спешил 
домой с работы. Восемьсот килограммов взрывчатки превратили дом в груду щебня. 
И там, под обломками, осталось все, что было у человека – жена и дочь, книги, 
рукописи, жалкие сбережения.
     Он смог сохранить рассудок, разгребая окровавленными руками бетонные 
обломки, бросаясь на скрученные прутья арматуры, слушая стоны изпод завалов. А 
потом разжился вот этим старым АКМ, вырвал коечто из разрушенного склада и 
двинул прочь из обезумевшей столицы. С одной мыслью: на юг! Туда, где еще могут 
быть люди, готовые драться…
     В первые дни было сравнительно легко. Тогда удалось подкрасться к группке 
мародеров и расстрелять их, добыв койкакое золотишко, еду, патроны и даже 
пачку долларов. Тогда его вырвало жестоко – до желчи. Превозмогая 
головокружение от запаха теплой крови, он обшарил одежду убитых, забрав все 
ценное. К сумке с консервами и хлебом он не мог притронуться еще два дня.
     Он уходил из обезумевшего города, и ветер трепал остатки старого 
рекламного плаката на обочине: «Третье тысячелетие – время любви, мира и 
согласия».
     А потом был долгий путь из Москвы. На остатках энергии батареек карманный 
приемник приносил обрывки информации. На ультракоротких волнах царствовали 
возникшие оккупационные станции. Какието ушлые мальчики и девочки с русскими 
именами игриво сообщали сводки «сил ООН» – в промежутках между вечной эстрадой. 
Гораздо больше толку было от передач на английском языке – от Бибиси. 
Демократия в России победила окончательно. Единой страны больше не было: 
образовались Поволжская федерация, Центророссия, Северокавказский союз, 
Ингерманландия – вкупе с Сибирской и Дальневосточной республиками. Откудато, 
как тараканы из щелей, бойко повылазили многочисленные президенты и прыткие 
молодые политики. Шли бесконечные интервью с «простыми людьми», бурно 
радующимися наступившей новой эре и прощанию с имперским прошлым. И лишь иногда 
говорили о боях с группами партизан на Брянщине и гдето на юге… Хоронясь по 
лесам и заброшенным домам, он чувствовал возникновение какойто новой жизни 
вокруг. Встреченная на опушке бабка сначала до смерти его испугавшись, потом 
перекрестила его, поделившись тремя круто сваренными яйцами. Причитая, 
рассказала, что в их поселке уже обосновалась новая полиция. Те же омоновцы, 
подчиненные комендатуре Полицаи…
     – А вообще у нас немцы стояли, милок.
     – Какие немцы, мама? Америкосы.
     – Не, сынок, немцы. С черными орлами на рукавах. И говорят, как лают: 
«нихт», «лос», «цурюк»…
     – Понятно. Бундесвер.
     – Чего, сынок?
     – Нет, ничего…
     Первых американцев он убил через две недели. Осторожно пробравшись во тьме 
к околице какогото села на звуки рэпа, человек с автоматом заглянул в полоску 
света, пробивающуюся сквозь занавеску небольшого окна. Взгляд выхватил комнату 
со скромным убранством, заставленный тарелками с едой стол, на нем две бутылки 
виски. На диване в углу двое – негр и белый – увлеченно пользовали мясистую 
бабу. Все трое животно постанывали. Рядом на стуле, сваленные в кучу, 
громоздились камуфляжные куртки, у стены он заметил винтовку М16, стоящую 
стволом вверх. На всю мощь гремел невидимый магнитофон.
     Саданув в стекло прикладом и сорвав занавеску, человек ударил внутрь 
комнаты короткими очередями. Благо, громкая музыка помогла. Кровавая строчка 
пересекла спину бабы. Второй американец успел только обернуться. Перед глазами 
мелькнуло искаженное страхом лицо, бобрик стриженных щеткой волос. Коротко 
дернулся «калаш» – и янки рухнул ничком на залитую кровью пару.
     Не помня себя, человек оказался внутри. Дрожащими руками схватил кусок 
копченой говядины со стола, запихнул в рот, лихорадочно жуя и давясь. В 
схваченный баул полетели незнакомые ему гранаты, пистолет с двумя обоймами, 
буханка хлеба, бутылка спиртного, упакованный в пластик полевой паек. Туда же 
он запихал и чужие мундиры. Все, пора уходить, пока никто не всполошился. 
Сквозь рев магнитофона он расслышал, как гдето неподалеку страшно завыла 
собака.
     Выбравшись через окно, он побежал к лесу. Задыхаясь, нырнул под его 
сосновый полог, и потом что есть сил бежал дальше, спотыкаясь о валежник, 
натыкаясь на стволы деревьев. Упал, в кровь разбив лицо. Боль отрезвила его. 
Остановившись, человек рванул «молнию» сумки, достал виски и почти сорвал 
пробку. Он вылил на свой след почти половину содержимого. Как он не подумал