пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного.
Голиков молчал.
— Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам 
скоро
придется принять 3?й корпус, — сказал В. М. Мулин.
Распростившись, я уехал в дивизию.
Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Ф. И. Голиковым и В. М. 
Мулиным,
а решения из Москвы не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил 
обо мне
в Москву свое отрицательное мнение, которое сложилось у него на основании 
лживого
донесения Юнга. А я, откровенно говоря, отчасти даже был доволен тем, что не 
получил
назначения на высшую должность, так как тогда шла какая?то особо активная охота 

на
высших командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют
выдвинуть человека на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как 
“враг
народа” и мается бедняга в подвалах НКВД.
Несмотря на то, что кругом шли аресты, основное ядро командно?политического 
состава
дивизии работало требовательно, с полным напряжением своих сил, мобилизуя 
личный
состав дивизии на отличное выполнение задач боевой подготовки. И что особенно
радовало — это то, что партийная организация частей дивизии была крепко 
сплочена и
пресекала любую попытку каких?либо клеветников ошельмовать того или иного
коммуниста, командира или политработника.
Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня
командиром 3?го конного корпуса. Командиром 4?й кавалерийской дивизии вместо 
меня
назначался И. Н. Музыченко.
Передав дивизию И. Н. Музыченко, я через пару дней выехал в город Минск и 
вступил в
должность командира 3?го конного корпуса.
По прибытии в корпус меня встретил начальник штаба корпуса Д. Самарский. Первое,

 о
чем он мне доложил, — это об аресте как “врага народа” комиссара корпуса Юнга, 
того
самого Юнга, который написал на меня клеветническое донесение Ф. И. Голикову.
Внутренне я как?то даже был доволен тем, что клеветник получил по заслугам — 
“рыл
яму для другого, а угодил в нее сам”, как говорится в народной пословице.
Недели через две мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех 
частях
корпуса и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в 

связи
с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно?политического
состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся 

служба
личного состава. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались 
терроризировать
требовательных командиров, пришивая им ярлыки “вражеского подхода” к воспитанию
личного состава. Особенно резко упала боевая и политическая подготовка в частях 

24?й
кавалерийской дивизии. Дивизия стояла в районе города Лепель, и ее 
жилищно?бытовая
и учебная базы были еще далеки от завершения. На этой основе возникало много
нездоровых настроений, а ко всему этому прибавились настроения, связанные с 
арестами
командиров.
Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров 
с
целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. 
Пришлось
резко вмешаться в положение дел, кое?кого решительно одернуть и поставить 
вопрос так,
как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде 
случаев
допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые
беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посыпались донесения 

в
округ с жалобой к Ф. И. Голикову, письма в органы госбезопасности “о вражеском
воспитании кадров” со стороны командира 3?го конного корпуса Жукова.
Через неделю командир 27?й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков сообщил мне о
том, что в дивизии резко упала дисциплина и вся служба. Я спросил его, а что 
делает
лично командир дивизии Белокосков? Он ответил, что командира дивизии сегодня
вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму. По
телефонному разговору я поня