К исходу 31 января войска 2-й ударной армии переправились через реку Луга. Враг 
оказывал яростное сопротивление. Особенно упорно оборонял он город Кингисепп, 
где нам приходилось отбивать буквально каждый дом. Все же 109-й корпус в 
результате умелого обходного маневра и ночного штурма 1 февраля овладел городом.
 

Продолжая энергичное преследование противника, 3 февраля войска армии вышли к 
реке Нарве, а на отдельных участках наши передовые отряды на плечах противника 
переправились на западный берег и захватили небольшие плацдармы. 

До середины февраля шли ожесточенные бои, в результате которых мы расширили 
плацдарм по фронту до 18 и в глубину до 15 километров. Однако армия не 
выполнила задачу овладеть рубежом станции Иыхви, Атсалама, Иыуга, Кауки, а в 
дальнейшем железной дорогой от Озели до Муства. Не сумели мы к 17 февраля 
освободить и город Нарву. Военный совет фронта по этому поводу выразил большое 
неудовольствие. Не раз после этого пришлось мне выслушивать справедливые упреки 
командующего фронтом. 

Главной причиной неудачи явилось не столько сопротивление врага, сколько 
серьезные недостатки в организации наступления и в управлении войсками со 
стороны штабов, командиров всех степеней, и прежде всего командарма и 
командиров корпусов. Немалую роль сыграли также наши благодушие и обольщение 
успехами боев до выхода к реке Нарве. 

Во второй половине февраля на нарвском плацдарме попал под сильный обстрел 
генерал армии Л. А. Говоров. Случилось это так: он приехал ко мне на НП и 
предложил отправиться в корпус генерала Н. П. Симоняка. 

- Товарищ командующий, днем по плацдарму ездить опасно, - предупредил я. 

- Ничего, я старый артиллерист, знаю, как стреляют немцы, - хладнокровно 
произнес Говоров, поглаживая коротко подстриженные жесткие усы. - Поехали. 

Мы отправились на двух автомашинах. В передней ехал Говоров, во второй я. За 
рекой Нарвой противник заметил нас и открыл огонь. Но все же нам удалось 
благополучно проскочить до командного пункта генерала Симоняка. Командующий 
фронтом неторопливо вышел из автомобиля. Он был, как всегда, совершенно спокоен,
 словно и не заметил недавней опасности. 

Обратно возвратились вечером, когда стемнело. Генерал Говоров остался ужинать. 

Мы зашли в столовую Военного совета. Пока официантка накрывала на стол, я вышел 
в соседнюю комнату и неожиданно услышал из-за неплотно прикрытой двери 
негромкий смех командующего. Это было необычно. Говоров редко смеялся, и мало 
кто замечал улыбку на его строгом, волевом лице. 

Вернувшись в столовую, я увидел, что командующий фронтом забавляется с кошкой. 
Наверное, у меня был очень удивленный вид, потому что Говоров тотчас же оборвал 
смех, словно смутившись, и сказал немного суховатым тоном: 

- Эта кошка хоть кого заставит смеяться. Ишь ты - служит, как собака! 

Больше в тот вечер он ни разу не улыбнулся и даже не взглянул на кошку. А 
укладываясь спать, распорядился: 

- Все-таки запретите своим офицерам без особой нужды днем ездить по плацдарму. 
Это действительно опасно. 

В начале марта, когда быстро наступившая весна за несколько дней согнала снег, 
а в землянках стало особенно сыро и неуютно, мы наметили произвести смену 
гвардейского корпуса, оборонявшегося на плацдарме. 

Этот трудный участок должен был занять 109-й стрелковый корпус 
генерал-лейтенанта Н. И. Алферова. Дивизии корпуса были укомплектованы личным 
составом почти до штатной численности. Находясь в армейском резерве, люди 
хорошо отдохнули. 

Смена частей проходила, разумеется, ночью. Корпус переправлялся на плацдарм по 
четырем мостовым переправам. Две дивизии были уже на западном берегу Нарвы, а 
генерал Алферов со своим штабом и с дивизией второго эшелона направлялся к 
переправам, когда гитлеровцы нанесли внезапный удар по флангам корпуса. 

Услышав шум близкого боя, я не сразу понял, что происходит. 

Попытался связаться с Н. И. Алферовым, но безуспешно, очевидно, сопровождавшие 
его радисты не включили радиостанцию. Оставшийся на старом командном пункте 
начальник штаба корпуса полковник Максимовский ничего не мог доложить: 
обстановка на плацдарме ему тоже была не ясна.