- Это бывшая восемьдесят вторая мотострелковая. 

- Из Монголии? - оживился я. 

- Так точно, из Монголии, - подтвердил Пигаревич. 

Я ее хорошо знал. 82-й мотострелковой дивизией мне довелось командовать в 
1939-1940 годах, когда выписался из госпиталя после ранения в боях на 
Халхин-Голе. 

Сейчас я встретил в ней немало бывших сослуживцев. Они обступили меня, 
рассказывали о боях под Москвой, вспоминали погибших товарищей. 

Командир дивизии гордился своими гвардейцами: 

- Хорошо воюют, умело. Можете быть уверены, товарищ командующий, гвардейцы не 
подведут. 

Полковник Акимов говорил медленно, сильно заикался. Дефект речи был у него 
последствием контузии. Полковник тяжело переносил этот свой недуг, нервничал и 
от этого заикался еще больше. Впрочем, это не мешало ему бывать в частях, по 
душам беседовать с солдатами. 

Много времени проводил в частях и комиссар дивизии Клименко. Участие старших 
командиров в воспитательной работе давало положительные результаты. Дисциплина 
в дивизии была крепкой, солдаты и сержанты ясно понимали свои задачи. 

Из 3-й гвардейской мотострелковой я отправился в дивизию генерал-майора 
Лебеденко. Он тоже был моим знакомым по службе в Забайкалье. В 1929 году 
Лебеденко командовал дивизионом бурят-монгольской кавалерии, а позднее 
кавалерийской бригадой. 

В штабе дивизии я не задержался и вместе с Лебеденко направился в один из 
батальонов второго эшелона. Мы уже почти доехали до него, как вдруг наша машина 
резко накренилась. Я выглянул из кабины и увидел, что слетело заднее колесо. 

Лебеденко принялся ругать водителя за то, что тот плохо осмотрел автомобиль 
перед выездом. Солдат-шофер хмуро выслушивал справедливые замечания 
рассерженного генерала, переминался с ноги на ногу. 

Понимая, что на ремонт машины уйдет порядочно времени, я предложил идти дальше 
пешком. Чтобы сократить путь, мы двинулись напрямик через перелесок, пересекли 
неглубокий овраг и попали в какой-то густой кустарник. Лебеденко чертыхался 
вполголоса, поминая недобрым словом шофера, из-за которого приходилось теперь 
бродить по кустам, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. 

- Не заблудились ли мы? - спросил я комдива. - Что-то слишком долго идем. 

- Нет, не заблудились. - ответил Лебеденко, впрочем, не очень уверенно. 
Батальон расположен вон в той рощице. 

Мы на минуту остановились, прислушались. Тишина. Только птицы задорно щебечут в 
кустах. Даже не верится, что недалеко отсюда передний край. 

Пройдя метров триста, заметили траншею, зигзагом пересекающую поле. Из нее 
виднелось несколько солдатских голов. На бруствере был установлен ручной 
пулемет. 

- Вот кстати! - обрадовался генерал Лебеденко. - Сейчас спросим, где тут третий 
батальон. 

Но прежде чем мы успели это сделать, солдаты закричали: 

- Товарищи командиры, прыгайте в траншею, фашисты могут обстрелять! 

Мы последовали совету, хотя и не понимали, почему здесь нужно опасаться 
фашистов. Все объяснил молодцеватый сержант, командир пулеметного расчета. 
Оказалось, что мы попали в траншею первой позиции, а роща, к которой мы так 
спокойно направлялись, находилась у гитлеровцев. 

Генерал Лебеденко смущенно покашливал, слушая объяснения сержанта. 

Пошли по траншее, отрытой на совесть, в полный профиль. Землянки для личного 
состава были перекрыты бревнами в два - три наката и тщательно замаскированы. 
Отрыты были также водоотливные канавки, так что в траншее весенняя вода почти 
не застаивалась. 

Навстречу нам уже спешили командир батальона, комиссар и инструктор политотдела 
дивизии старший политрук, высокий, немного сутулый, в очках с толстыми стеклами.
 Он только что провел в батальоне беседу о международном положении.