приходилось видеть на Юго-Западном фронте в первые месяцы войны. Сейчас здесь, 
в Подмосковье, творилось нечто подобное. Мне скоро пришлось оставить свою 
"эмку", безнадежно застрявшую в хвосте длинной колонны грузовиков, орудий и 
танков, и пешком пройти вдоль всей этой вереницы машин. 

В голове колонны пятнадцать или двадцать бойцов обступили грузовик, который 
прочно засел в глубокой выбоине. Под колеса машины они подкладывали жерди и 
доски, но больше надеялись на силу своих плеч. 

Наконец буквально на руках солдаты вытолкнули грузовик на относительно ровный 
участок дороги. Я забрался в кабину к водителю - молодому парню в измазанной и 
терпко пахнущей бензином шинели. 

Проехали километров десять, пока не наткнулись на новую "пробку". Я снова пошел 
вперед, в голову колонны, и на попутной машине проехал еще несколько километров.
 

Такой способ передвижения не обеспечивал ни скорости, ни удобства. Под вечер я 
устал, проголодался и замерз в своем кожаном пальто: апрель под Москвой выдался 
не слишком теплым. 

Доехав до очередной "пробки", увидел в стороне от дороги костер, у которого 
сидели солдаты. Подошел, остановился, прислонившись спиной к стволу березы. 
Сидевшие у огня не обратили на меня никакого внимания: мои зеленые генеральские 
звезды и защитного цвета фуражка не бросались в глаза. 

Я стоял и слушал неторопливый солдатский разговор. А разговор этот был 
невеселым. 

- Да, с харчем плохо стало, - говорил высокий худощавый солдат, ковыряя 
палочкой тускло красневшие угли. - Подвела распутица. Который день ни хлеба, ни 
сухарей. И приварка маловато. 

- Вчера подвезли кухню, - хмуро отозвался другой, - а суп такой, что крупинка 
за крупинкой гоняется, догнать не может. Да сегодня и этого нет. 

Перематывавший портянки сержант успокоительно сообщил: 

- Скоро будет. Кухня уже на подходе. Сухари тоже везут. 

- Вот ведь, и Москву отстояли, и немец вроде хвост поджал, - снова заговорил 
высокий солдат. - Так на тебе - распутица. А на голодный живот воевать не 
больно сподручно... 

Начал накрапывать дождь. Я стал подумывать о том, чтобы где-нибудь устроиться 
на ночлег, отдохнуть и подкрепиться. Оглядевшись, заметил большие каменные 
строения, обнесенные зубчатой кирпичной стеной, над которой возвышалась 
церковная колокольня. Это был древний Колычевский монастырь. По преданию, в 
1812 году войска Наполеона устраивали в нем конюшню. 

Сейчас над воротами бывшего монастыря белел флажок с красным крестом. Очевидно, 
здесь размещался какой-то госпиталь. 

Выйдя на довольно широкий мощенный булыжником двор, я почти столкнулся с 
немолодым седоватым человеком с тремя шпалами на петлицах и комиссарскими 
звездами на рукавах шинели. Он взглянул на меня, остановился, но тотчас же чуть 
не бегом поспешил обратно. Я не успел даже его окликнуть, а за ним уже хлопнула 
массивная входная дверь. 

"Что за чудеса? Чего это он так переполошился?" - недоумевающе подумал я. 

В это время дверь снова открылась. Появился военврач 1 ранга, низенький и 
толстый. Он старательно, но неумело печатая шаг, пошел мне навстречу, приложил 
руку к фуражке и доложил: 

- Товарищ командующий, вверенный мне подвижной полевой госпиталь развернулся на 
новом месте и приступил к приему раненых и больных. 

- Откуда вы знаете, что я командующий армией? 

- А вот наш комиссар с вами знаком. Старший батальонный комиссар, тот самый 
немолодой седоватый человек, которого я первым увидел во дворе госпиталя, 
подтвердил: 

- В Чите вас встречал, товарищ генерал. Я там служил до войны. Нам уже сообщили,
 что едет новый командарм, и фамилию назвали. Я вас сразу и узнал. 

Утром на полуторке, предоставленной мне начальником госпиталя, я продолжал свой 
путь. "Пробок" на дороге стало меньше. На колеса грузовика были ^надеты цепи 
противоскольжения, так что мы сравнительно быстро прибыли в деревню, где