запасную лошадь. 

- Чего ты кричишь? - сказал я. - Взял бы да и объехал стороной. Мне и так 
пешком идти не больно приятно. 

- А ты далеко ли идешь? 

- На разъезд. 

- Ладно, садись верхом, если умеешь, - предложил солдат. - Только подожди, я 
пересяду на лошадь командира дивизиона. А то, неровен час, собьешь ей спину, 
пехота, отвечай потом за тебя. 

- Ну если ты так беспокоишься за коня, я и пешком дойду - до разъезда недалеко. 
Слезай закурим. 

У меня с собой были хорошие папиросы - подарок ленинградцев. Солдат закурил, со 
вкусом вдыхая пахучий голубоватый дым, и пустился в рассуждения: 

- Ты, земляк, видать, близко к начальству ходишь, коли такие папиросы куришь. В 
ординарцах небось состоишь? 

- Встречаюсь иногда и с начальством, - уклонился я от прямого ответа. Беседа 
начинала меня интересовать. 

Но тут со стороны разъезда показался всадник. Я узнал в нем работника штаба 
дивизии. Подъехав к нам, он доложил: 

- Товарищ командующий, на разъезд для вас высланы лошади. Может, прикажете 
подать сюда? 

Мой попутчик опешил и так это бочком, бочком подался в сторону. Я остановил 
его: 

- Куда ты? Нам же по пути, сам говорил. 

- Виноват, товарищ командующий, не признал. Извините, может, что ляпнул не так. 


- Извиняться тебе нечего, - успокоил я его, - пойдем вместе, побеседуем дорогой.
 

Солдат оказался словоохотливым и смекалистым. Он очень правильно оценивал 
обстановку на фронте. 

- Трудно сейчас солдатам? - спросил я. 

- Очень трудно, - вздохнув, подтвердил артиллерист. - Но не сомневайтесь, 
товарищ командующий, выдержим. Каждый понимает: за Ленинград бьемся, за всю, 
можно сказать, страну. Тут уж на трудности не смотри, дело не шуточное. Я так 
полагаю: скоро мы погоним фашистов из-под Ленинграда. Пусть сегодня не удалось, 
завтра удастся. Как партия сказала, так и будет. Я-то, конечно, по 
малограмотности беспартийный, но партии крепко верю. 

Мы расстались недалеко от штаба дивизии. Солдат направился к себе в батарею. На 
прощание я отдал ему свою пачку папирос. 

Командир дивизии не сообщил мне ничего утешительного. Потери в полках были 
весьма значительными. Начались перебои с доставкой продовольствия. О том, что 
не хватает снарядов, мне было известно, потому что я сам чуть не по штукам 
распределял их между дивизиями. В связи с наступившей сырой погодой больше 
стало простуженных и больных. 

В невеселом настроении вернулся я в штаб армии. Судя по донесениям, поступавшим 
из других дивизий, и там положение было не лучше. Предпринимать дальнейшие 
попытки наступления на Любань в условиях распутицы, без соответствующей 
серьезной подготовки было явно нецелесообразно. 

В начале апреля соединения армии перешли к обороне. А 22-го числа того же 
месяца я получил новое назначение и уехал на Западный фронт. 

Я долго думал, стоит ли включать в свои воспоминания рассказ о неудачной, 
оставшейся незавершенной Любаньской операции, и решил, что стоит. Учиться нужно 
не только на успехах, но и на неудачах, делая из них правильные выводы. 

Анализируя наступление 54-й армии, должен признать, что я как командующий, 
командиры дивизий и бригад допустили тогда немало ошибок. Если бы их не было, 
операция привела бы к иным результатам. Это убедительно подтвердилось год 
спустя, когда советские войска успешно прорвали блокаду Ленинграда.