средством - стопкой горилки, приправленной чудовищной порцией перца. 

- Ты, дед, с каких это пор в милосердных братьях-то состоишь? огорошил его 
Доватор. - Я твою "профилактику" знаю. Тоже мне гомеопат нашелся! 

"Совсем занедужил генерал, - решил Шаповаленко, - и слова-то якись непотребные".
 

- Отвечай, чего молчишь? Есть такая наука, профилактика называется, слыхал? 

- Слыхал. 

- А хирургию знаешь? 

- Это що живым ноги отрубают? Така лехция мне известна... 

- Вот-вот, правильно. Ступай, веди коней. Поедем в Добрино. Мы там сегодня 
устроим фашистам "лехцию". Внушим им "профилактически", что ни одно совершенное 
преступление безнаказанным не остается, и хирургически докажем на саблях. 
Понял? 

- Понял. 

На самом деле Шаповаленко все понял по-своему. Вместо того чтобы привести коней,
 он побежал в медчасть и поднял на ноги всех врачей. По дороге он шепнул об 
этом и дежурному по штабу, а тот по телефону передал в штаб армии. 

- Очень сильно заболел. Собирается ехать к немцам и делать им хирургическую 
операцию. 

По пути из медчасти Филипп Афанасьевич завернул к Шубину. 

- С генералом плохо, товарищ комиссар. 

- Что такое? - встревоженно спросил Шубин. 

- Занедужил. Ой, як занедужил, беда! Говорит всякие несуразности. Собирается 
ехать к немцам на лехцию. А у самого глаза горят, як два угля. 

- Врача вызвали? 

- Так точно, побудку сделал усем... 

- Да, плохо дело. 

Шубин, быстро накинув на плечи бурку, вышел вслед за Шаповаленко. 

На квартиру они пришли одновременно с врачом и тихонько открыли дверь. Курганов,
 сидевший в передней, предупредил их, что генерал спит. 

В ожидании коня Лев Михайлович, одетый в теплую бекешу и бурку, присел на 
кровать и уснул. Голова его в низко надвинутой на лоб кубанке лежала на подушке,
 ноги в белых валяных сапогах были опущены на пол. Шубин осторожно поднял их и 
бережно положил на кровать. Выйдя из комнаты, он категорически запретил кому бы 
то ни было будить генерала. 

Но Льва Михайловича все-таки разбудили. В одиннадцатом часу утра он сквозь сон 
услышал шум. С протяжным звуком скрипнула дверь. 

Доватор открыл глаза. 

В комнату с запахом морозной свежести вошли командарм Дмитриев, член Военного 
совета Лобачев и Шубин. Последним через порог перешагнул незнакомый полковник в 
шинели с синими кавалерийскими петлицами. На боку его чеканным серебром 
поблескивала кавказская шашка. Полковник был смугл, худощав, с черными вразлет 
бровями. 

Доватор вскочил и растерянно, точно провинившийся курсант, взял под козырек. 

- Да он совсем молодцом выглядит! - весело крикнул Лобачев. - Человек отдыхает, 
при полном боевом, а вы толкуете, что болен! Ну, как себя чувствуешь, генерал 
Доватор? 

- Спасибо, товарищ дивизионный комиссар. Я себя хорошо чувствую. Так заснул 
крепко, что, кажется, все на свете проспал... - укоризненно посматривая на 
Шубина, ответил Доватор. 

Михаил Павлович с какой-то особенной радостью успокоительно кивнул ему головой, 
давая этим понять, что с ночной операцией все обстоит благополучно; потом, 
улыбнувшись, он сделал рукой такой жест, как будто говорил, что произошли