Кушнарев. 

- А що ж о порубанных думать? 

- О каких порубанных? - недоуменно пожимая плечами, спросил Кушнарев. 

- Да о тех, що под Крюковом стоптали. Да що о них, товарищ старший лейтенант, 
думать! Фашистская падаль. Згинуть, да и все - туда им и дорога. Только жалко - 
русскую землю поганят. А вы о них душу ломаете. Торба разгневанно закусил 
мундштук папиросы и ожесточенно смахнул с бурки упавший на шерсть пепел. 

- Я ломаю о них душу? О порубанных? 

Перегнувшись через угол стола, Кушнарев приблизил лицо ближе к Захару. Оно было 
хмурое, утомленное и неузнаваемо страшное. Но Торбу, обладавшего железными 
нервами, смутить было трудно. 

- Да есть такие хлипкие: побывал в бою, и начинает его сумность одолевать. А вы 
разве хлипкий? На войне батек да мамок нема. 

- Вздор ты говоришь, Захар Торба! 

Кушнарев резко положил руку на стол и, облегченно вздохнув, продолжал: 

- Я бы не только батальон, а всю эту проклять гитлеровскую сжег и пепел по 
ветру пустил. У меня не то, браток, на душе. Пойдем погуляем, я тебе расскажу. 

И увел Кушнарев Захара Торбу в лес. Сели под тень молодого размашистого дубка. 

- Ты напомнил мне о батьке, о маме. А я как раз о них и думал. Были у меня и 
батька, и мама, и девушка Настя, и братишки маленькие, глупенькие... На берегу 
Азовского моря голяком бегали, крабов за клешни вытаскивали, батьке моему 
рыбацкие сети путали. А когда я приезжал в отпуск, верхом на меня садились и 
фуражку мою пограничную примеривали. На войну со мной просились. А вот пришла 
война, батька ушел с партизанами. Явились гитлеровцы, мать повесили, над 
девушкой Настей надругались и в море со скалы бросили, а за ней и братишек. Вот 
о чем я думаю, младший лейтенант Захар Торба. Старик мне пишет: "Осиротели, 
сынок. Ты не забудь, что нам с тобой надо долго отплачиваться, а фашизму 
расплачиваться". Вот, комвзвода, мы и отплачиваем. Да разве есть в мире такая 
цена, чтобы смыть детскую да материнскую кровь? Скажи мне, Захар, есть такая 
цена, за которую бы вернули тебе любимую девушку? 

- Нет такой цены, товарищ старший лейтенант! - глухо отозвался Торба. - Вы меня 
извините, что я плохо о вас подумал. Зараз вы мне такое рассказали - у меня 
внутри все жгутом крутится. К клинку тянет, рубав бы еще страшней, чем рубали 
вы под Крюковом. Зараз мне хочется вас за брата считать. Давайте, Илья Петрович,
 побратаемся. У нас такой, у казаков, обычай есть: поменяемся шашками, вы 
возьмите мою, а я вашу, и будет у нас кровное побратимство, нерушимое до самой 
смерти. 

Встали два советских воина друг против друга, торжественно поцеловали клинки и 
передали друг другу. 

После этого Захар стал относиться к Кушнареву не только как к своему командиру, 
но и как к старшему брату - с глубоким уважением и чуткой заботливостью. Он 
по-хозяйски следил за его двумя конями, тренировал Ракету, бранил коноводов за 
всякую нерадивость. Приглядываясь к умному и требовательному командиру, он 
перенимал и быстро осваивал военный опыт кадровика. Взвод, которым он 
командовал, стал лучшим в эскадроне по дисциплине и боевой готовности. В бою, 
если предстояло выполнение сложной задачи, Захар охотно шел первым. Если 
Кушнарев готовился проводить разведку лично, Торба тотчас же собирался вмеете с 
ним. 

- Нет, ты останешься, - пробовал возражать Кушнарев. 

- Почему я должен оставаться? 

- Потому, что ты со мной на днях ходил, а командир второго взвода отдыхал. 

- Тю! - Торба презрительно сморщился. - Не отдыхал. Або мы сюда на курорт 
приехали? 

- Но людям-то отдых должен быть? 

- Это Павлюку-то с Бусловым? Подите и скажите, чтоб они оставались. Подите!.. - 
угрожающе кивал Торба через плечо. - Они уже сидят, ждут, колысь вы придете и 
бай-бай их уложите. Если не возьмете, тогда они меня загрызут. Я один раз так 
зробил. Ушел со вторым отделением в разведку. Да и работенка-то попалась так 
себе: грузоподъемность мостов проверял и броды через реку Ламу. Ушел, а их не 
побудил. Прихожу, а они мне бойкот устроили: не разговаривают, официальный