домов, подымаясь от пожарищ, темными полосами расстилался дым. В воздухе стоял 
смрад от сгоревшей резины, тряпок, бензина. Коноводы рысью подводили эскадронам,
 дравшимся в пешем строю, лошадей. Сквозь шум и сутолоку раздавались командные 
выкрики: 

- Первый взвод, по коням! Равняйсь! 

Слышался цокот подков, скрип седел. 

- Это - первый? Где комэска первого? Товарищи, никто не видал комэска один? - 
раздался голос Криворотько. 

- Наверное, в голове колонны! Погоняй... Тут четвертый, - отвечали ему. 

Криворотько стегнул коня и поскакал дальше. Около школы он увидел Доватора 
верхом на коне, окруженного колхозниками. Женщины, зябко кутаясь в шали, 
наперебой рассказывали о бесчинствах гитлеровских мародеров. Тут же был и Петя. 
Он с затаенным восторгом смотрел на командира в широченной бурке. Пете очень 
хотелось поговорить с командиром и попросить его кое о чем, но он не решался. 

- Что же нам делать? Как быть? Научите, товарищ командир, спрашивали женщины. 

- Надо помогать партизанам бить фашистов, - говорил Лев Михайлович. Война 
всенародная. Не давайте врагу ни куска хлеба. Что нельзя спрятать уничтожайте, 
уходите в лес. Мы придем, освободим вас. Надо бороться с гитлеровцами, не щадя 
жизни. Мы хозяева своей земли. Нельзя падать духом! 

Слова Доватора глубоко западали в душу Пети. Он расхрабрился и хотел было 
вступить в разговор с командиром, но в это время подъехала большая группа 
кавалеристов. Зрелище было поразительное: все в одинаковых черных бурках, а у 
одного командира тонконогая лошадка выкидывала такие кренделя, что Петя и рот 
раскрыл. "Самый главный, наверное", - подумал он. Об этом свидетельствовал и 
кончик золотой шашки, торчавшей из-под бурки, и шпоры на тоненькой серебряной 
цепочке. Однако Петя тотчас же убедился, что мнение его ошибочно. Командир, 
разговаривавший с женщинами, начал сердито расспрашивать подъехавших и даже 
покрикивать. 

- Почему раньше времени начали действовать? Почему зажгли дом, когда было 
приказано осветить ригой? - спрашивал Лев Михайлович. 

- Не знаю, товарищ полковник! - Осипов недоуменно посмотрел на Доватора. Он сам 
был удивлен, когда загорелся третий от края дом и началась преждевременная 
стрельба. 

- Сгорела усадьба Авериных, - сказала одна из женщин. 

- Надо выяснить, - приказал Доватор. 

- А я знаю, кто запалил! - звонко выкрикнул Петя. 

- Откуда ты знаешь? - Осипов нагнулся с седла. Он смотрел на Петю добрыми 
прищуренными глазами. Его тяжкое горе сегодня как-то притупилось оно 
растворилось в опьяняющем, горячем чувстве мести, в заботе о делах, в чувстве 
воинского долга. 

- Аверина, тетка Марфа, сама запалила, а я ей солому подтаскивал! Дяденька, 
товарищ командир! - Петя умоляюще смотрел то на Доватора, то на Осипова. - 
Возьмите меня в армию!.. Мы с теткой Марфой фашиста вилами запороли!.. 

Осипова передернуло от слов мальчика. Он взглянул на Доватора, потом на Петю. 

- Антон Петрович, проверь-ка сам, что там случилось, - встретившись с ним 
взглядом, приказал Доватор. 

Он уже догадывался, что случилось. Катя ему рассказала, что ее мать поклялась 
спалить дом вместе с немкой, но он тогда не придал этому значения. Лев 
Михайлович, склонившись с седла, спросил: 

- Как тебя зовут, сынок? 

- Петр Иванович Кочетков, - охотно ответил Петя. - Мне уже девять аль десять! - 
добавил он, поблескивая глазами. 

- Расскажи, Петр Иванович, как фашиста запороли, - сказал Доватор. 

- Мы солому натаскали и дверь в горницу дрючком подперли, а немец зашел и 
кричать начал. Тетка Марфа вилами солому хотела брать и еще хотела принести из 
риги, а он увидел... - Но досказать Петя не успел. 

На полном галопе в группу всадников врезался Криворотько. Подъехал к Осипову и