сделал несколько выстрелов из автомата. 

Бросив на дороге ведра, схватив визжавшую девочку за руку, женщина побежала к 
хате. Исчез и мальчик. Белоголовый теленок с веревочкой на шее истекал кровью, 
повалившись на бок и судорожно дрыгая копытами. 

- Айн моме... - Немец остановился вдруг на полуслове. Шагах в десяти от него 
лежал дед Рыгор. 

- Русь! Вставайт! - скомандовал гитлеровец. - Што сдесь телает крязный 
старикашек? 

- Бульбы подкопать ходил... Стрельба - сробел, да и лег, - отряхивая штаны, 
ответил дед Рыгор. 

- Тут не бульба, а капуста, а? 

Шаповаленко лежал метрах в пятнадцати. Правой рукой он сжимал автомат, а левой 
вцепился в дерн, как в гриву коня, и вырвал вместе с комьями земли пучок травы. 


Налетел ветер, конопля закачалась. Семя, налитое маслянистым соком, дождем 
сыпалось на кубанку, за воротник гимнастерки, в открытый магазин автомата. 

В огороде покачивались подсолнухи на высоких крепких ногах, с поникшими вниз 
зелеными шапками. А среди кочанов капусты перед светловолосым гитлеровцем стоял 
дед Рыгор... 

Филипп Афанасьевич видел его ширококостую спину и висевший на плече мешок с 
картошкой. 

- Ви знайт, што такой запретный зон? Приказ генерала фон Штрумф за прокулок по 
этот, говорят по-русски, зон полагает пук, пук... 

Вилли, денщик генерала Штрумфа, знал русский язык не хуже своего господина. 

Штрумф дрессировал денщика на совесть. Ночи заставлял его просиживать за 
изучением иностранных языков и стенографии. 

Вилли не только лакей, раболепно преданный господину, но и его доверенное лицо. 


Офицеры, окружающие генерала, побаиваются Вилли. Даже полковник Густав Штрумф, 
старший сын генерала, порой с опаской поглядывает на отцовского лакея. 

- Ви, значит, испугался стрельпа и лежаль? 

Дед Рыгор молча кивает головой. 

Желтые под белесыми ресницами глаза Вилли суживаются, точно его начинает 
клонить ко сну, но неотступно следят за каждым движением жертвы. 

Он дотрагивается стволом автомата до груди деда Рыгора, кивает головой через 
плечо и отрывисто говорит: 

- Ком!.. 

Шаповаленко несколько раз порывался вскочить, броситься на растрепанного 
гитлеровца, крикнуть: "Хенде хох!" - и утащить его в кусты: это был бы 
драгоценный "язык", умеющий объясняться по-русски. Но на крики Вилли и на 
выстрелы подошло человек пять немцев. Прислонясь к стене сарая, они равнодушно 
понаблюдали за действиями денщика и ушли. 

Филипп Афанасьевич понимал, что риск велик. Да и строго было приказано: ни в 
коем случае не поднимать шума и не обнаруживать себя. Но уж слишком была 
заманчива перспектива захватить живьем или убить этого самодовольного 
гитлеровца в зеленых подтяжках, который тыкал пальцами старику в глаза, 
кривлялся и гримасничал, как обезьяна. Да и жаль было деда Рыгора: ему 
предстояла тяжелая участь... Перед глазами так и стояла скупая, мужественная 
улыбка его... 

Шаповаленко решительно сдернул с головы перепутанные плети гороха, которыми он 
замаскировал папаху, усилием воли подавляя волнение, схватил зубами пузатый 
стручок, разгрыз его и тут же выплюнул. Осторожно приподнявшись, приглушенным 
шепотом повелительно сказал: 

- Хальт! - и вскинул автомат к плечу. 

Вилли нервно вздрогнул, повернул голову: на краю конопляника стоял усатый казак 
в черной папахе и целился ему в лоб.