что не было даже обычных в таких случаях суеты и шума. Красноармейцы обступили 
«обезлошадевшую» повозку и потащили по непролазной грязи. Воспользовавшись 
заминкой, я подъехал к невысокому худенькому лейтенанту, который отдавал 
распоряжения еле слышным, хриплым от усталости голосом, спросил его, что это за 

часть и куда следует.
      Он медленно повернул голову. Совсем еще юное лицо строго и угрюмо.
      — А кто вы такой и почему вас интересует наша часть? — Воспаленные глаза 
с подозрением ощупывали меня.
      Я назвал себя. Лейтенант потребовал предъявить документ. Только 
убедившись, что я именно тот, за кого себя выдаю, он доложил, что это полк 
193й стрелковой дивизии совершает перегруппировку с целью занять рубеж для 
новой (бог знает какой уже по счету) контратаки.
      Пока мы разговаривали, красноармейцы, услышав, что я еду из Киева, 
обступили меня. Я взял у адъютанта коробку «Казбека», раскрыл и протянул бойцам.

 Коробка мгновенно опустела. Стоявший рядом со мной черноволосый старшина с 
забинтованной шеей с наслаждением затянулся.
      — Хорошо! Хоть и не моршанская махорочка, но все же табачок. А то мы 
давно уже без курева. Пятый день из боя в бой. Осатанели фашисты, так и прут. 
Тут отбросим их, они там лезут. Последние трое суток почти не спали. Прикурнешь 

на минуту между атаками, и снова на ногах.
      Я спросил о его ране.
      — Шею задела пуля. Наш фельдшер — тогда он еще жив был — осмотрел рану, 
залил ее йодом и сказал, что жить буду. Одно плохо: обзора кругового не имею. 
Смотреть могу только вперед. Так что когда наступаю, то без оглядки.
      Последние его слова вызвали оживление. Красноармейцы еще теснее обступили 

нас. Чувствовалось, что бывалый старшина пользуется большим уважением.
      Спрашиваю, почему не идет в медсанбат. Старшина ответил не сразу. Пытался 

еще раз затянуться, но от папиросы остался один мундштук. Он швырнул его в 
грязь, по привычке придавил ногой.
      — Знаете, товарищ полковник, иной раз так тяжко бывает, что хочется все 
бросить и бежать в медпункт. Но как вспомнишь, что фашисты уже к Киеву 
подбираются, тянут свои грязные лапы к моему родному «Арсеналу», на котором я 
до службы в армии работал, как подумаешь, что их кованые сапоги могут затопать 
по Крещатику, то, поверьте, и рана перестает болеть, и про усталость забываешь. 

Да разве я один такой? Вот, смотрите, — не поворачивая головы, старшина обвел 
рукой вокруг, — тут каждый третий ранен, но никто не помышляет уходить в тыл. 
Нам вчера командир нашей дивизии хорошо разъяснил: в Киеве женщины, дети, а 
перед городом совсем мало войск. Получается, что на нас очень надеются. Вот мы 
из последних сил и крепимся.
      Стоявший рядом совсем юный боец, смущаясь от всеобщего внимания, сказал 
вдруг:
      — Многих товарищей мы недосчитались в последних боях. Неделю назад в 
нашем батальоне было более полтысячи человек. Сейчас половины их нет. А из 
командиров в живых остались лишь единицы. — Вот он, — боец указал рукой на 
знакомого уже мне худенького лейтенанта, руководившего невдалеке вытаскиванием 
застрявшего орудия, — до начала боев был командиром взвода, а теперь уже 
командует батальоном.
      …Думы о делах на фронте не покидали меня в это летнее утро, когда я, 
обгоняя колонны войск, с трудом пробирался в Киев. С горечью отмечал, что 
артиллерии в частях не такто много, все чаще против танков приходится 
применять бутылки с горючей жидкостью. Каким мужеством, какой самоотверженной 
любовью к Родине нужно обладать, чтобы с бутылкой, наполненной бензином, 
бросаться навстречу стальному чудовищу?! Только в пламени революции, в 
смертельной борьбе против ее врагов, в героике социалистического строительства 
мог возникнуть такой чудесный людской сплав, который не может сейчас разбить 
вся мощь фашистской военной машины.
      Конечно, как при плавке стали бывает шлак, так и при закалке людских 
характеров неизбежны издержки. Встречались и у нас люди не только чудесного 
сплава, как тот бывалый старшина, о котором я упоминал. Был и шлак. В огне 
испытаний он всплывал на поверхность. Но этот мусор сдувался ветром войны.
      Мы въехали в город. Несмотря на раннее утро и частые авиационные налеты, 
улицы были заполнены народом. На всех перекрестках сооружались баррикады, 
противотанковые препятствия. Трудились мужчины, женщины, подростки.
      Останавливаем машину возле одной из баррикад. Распоряжался здесь сурового 

вида старик, с вьющейся шевелюрой цвета мыльной пены и желтыми от табачного 
дыма вислыми усами. Познакомились. Он оказался кадровым рабочим «Ленинской 
кузницы». Старик охотно рассказал, что уже строил баррикады на улицах Киева. 
Это было в петлюровские и гетманские времена. Так что опыт у него есть, потому 
ему сейчас и доверили руководить работами, а в помощь выделили молоденького, но 

знающего свое дело младшего командира — сапера.
      Поглаживая заросшие седой щетиной щеки, старый ветеран труда сказал, что 
все опытные рабочие сейчас по суткам не выходят из цехов, даже обедают у своих