сваями, так же несет смолой от баркасов, сохнущих на сухопутье, обративших к 
солнцу свои черные днища. Правда, в бакинском порту все заглушал запах нефти, и 
на воде, где стояли под погрузкой наливные суда, отсвечивали огромные пятна 
нефти, они были как перламутровые помои. Но точно так же, как некогда в Баку, в 
здешнем порту околачивается портовый люд, который предлагает свои мозолистые 
руки и не умеет ничего, кроме как переносить, подымать и опускать тяжести. 

Стоило отвернуться от пристани, от портовой набережной и обратить взгляд на 
город, как сходство между Баку и Генуей сразу улетучивалось. В Баку их казарма 
находилась в Черном городе, там при малейшем ветре срываются пыльные бури, 
пропахшие нефтью, а сама пыль смешана с копотью, и потому листва редких 
худосочных деревьев черная. А Генуя лежит на ярко-зеленых холмах, дома весело 
раскрашены, и издали может показаться, что город сплошь населен беззаботными 
курортниками. 

День выдался не по-ноябрьски теплый. Солнце успело прогреть камни города. Ни 
дуновения ветерка, - если не смотреть на море, то и не догадаешься, что стоишь 
на берегу. Вода в гавани как голубое зеркало. Застыли, как неживые, веерные 
пальмы на бульваре. Брезентовые тенты над витринами магазинов не шелохнутся. 
Недвижимы цветастые полотняные зонтики над столиками уличного кафе. Воздух не в 
силах покачивать синие очки у дверей "Оптики", шевелить золотой крендель у 
кондитерской. 

Он шел неторопливым шагом человека, который не знает, когда ему удастся 
отдохнуть и где именно. 

В торговой галерее, куда вновь привела его дорога, закрывались магазины. Без 
нескольких минут семь. Приказчики, лавочники вооружились длинными шестами с 
крючком на конце. Снимали, уносили товары, выставленные снаружи. Вышел толстяк 
с лицом цвета ветчины и снял связку бутылок с оливковым маслом, висевшую над 
дверью в бакалейную лавку, снял головки сыра и еще что-то. 

Железным грохотом провожала и оглушала Этьена торговая Генуя, заработавшая себе 
ночной покой. Цепляли наверху баграми железные гофрированные шторы, и они 
громоподобно низвергались, закрывая стеклянные витрины. Иные шторы опускались 
до самого тротуара, а легшие на землю замки принимались стеречь опустевшие 
притихшие магазины. В других местах железные шторы были приспущены не до самого 
низа, в щели еще пробивался яркий свет, но увидеть Этьен мог только ноги 
лавочников. 

Старички букинисты складывали в пакеты и перевязывали бечевками свою 
обтрепанную, зачитанную кочевую библиотечку. Рядом стояла тележка, на которую 
они грузили книги. Каждый вечер старички увозили библиотечку на ночлег, чтобы 
утром впрячься в тяжелую тележку снова, снова распаковывать и раскладывать еще 
более постаревшие книги. И так каждый день, каждый день, кто знает, сколько лет 
подряд... 

Узенькая улочка св. Луки пересекает старый город параллельно набережной. Высоко 
над головами прохожих сохнет разноцветное белье. Улочка сдавлена высокими 
домами, и каменные плиты, которыми она выстлана, не видят солнечных лучей. 

Улочка вымощена так, что желобки для стока воды тянутся вдоль стен, а мостовая 
посередке, она же тротуар, чуть почище и посуше. Но нет такого ливня, который 
мог бы промыть улицу и унести все нечистоты, все помои, всю вонь, всю грязь, 
все миазмы. 

К стойкому запаху гнили и тухлятины примешаны запахи прокисшего вина, немытого 
тела и дешевых духов. Где и когда Этьен еще бродил по такой убогой и 
нечистоплотной улочке? Пожалуй, только в Неаполе. А где такие улочки содержатся 
в музейном порядке? Пожалуй, в старой Вене, в Кракове. А где и когда он 
разгуливал по еще более узкой улочке? В Германии, в старом, уютном Бонне. Там 
улочка так и называется Мышиная тропка. В Праге, на Градчанах, выжила со времен 
средневековья франтоватая Злата улочка. Однако современные алхимики живут вовсе 
не в домиках, сошедших со старинной гравюры или декорации, а под охраной 
часовых, за семью замками... Даже в Париже сохранился узкий-узкий переулок 
Кота-Рыболова. Там в угловом доме приютилась самая маленькая парижская 
гостиница, она выходит на набережную Сены. В гостиничке всего две комнаты. 
Этьен слышал, что комнаты очень дорогие: богачи заказывают их за много месяцев 
вперед. У аристократов и миллионеров считается модным останавливаться в 
гостинице в переулке Кота-Рыболова. 

"Сегодня я за модой не гонюсь. Хоть какую-нибудь комнатенку! Но даже в самую 
захудалую гостиницу, вроде "Аурелио", дверь закрыта. Найти бы какие-нибудь 
меблированные комнаты, что ли? Но в подобном заведении нельзя переночевать 
одному и при этом не вызвать подозрения..." 

Горланят продавцы контрабандных сигарет, сигар, табака. Из-под полы продают 
часы, бритвы и бритвенные лезвия "жиллет", продают все, вплоть до коллекций 
порнографических открыток.