еще раньше, мать, страдая от одышки, карабкалась по каменным кручам, с трудом 
поспешая за овцами". 

Жаль, очень жаль, что носки не куплены в каком-нибудь галантерейном магазине. 
Ему было бы легче, если бы их не связала мать. 

Вот он остался в одном носке, а еще через день обувал оба башмака на босые ноги.
 Зябко зимой в башмаках без носков! 

"Так и ревматизм недолго нажить, - встревожился он и тут же горько вздохнул: - 
Пожалуй, не поспеет ко мне ревматизм..." 

Вечером следующего дня, когда в тюремном коридоре зажегся тусклый фонарь, 
надзиратель вошел в камеру к Паскуале, принес кувшин с водой. 

Заключенный стоял под оконной решеткой, стоял, на цыпочках, прислонившись к 
стене, с бурым, набрякшим лицом, а голова неестественно склонилась на плечо. В 
сумерках надзиратель не сразу увидел серый крученый шнурок, который тянулся от 
решетки к шее. 

С криком: "Нож, скорее нож!" - надзиратель выбежал в коридор, тут же вернулся в 
камеру, перерезал шнурок, и тело Паскуале безжизненно осело. Надзиратель с 
трудом поднял его, уложил на койку, - не думал, что щуплый человек окажется 
таким тяжелым! 

Прибежали тюремный врач, начальник тюрьмы, но все попытки вернуть к жизни 
подследственного Эспозито были безуспешны. И тогда позвали священника. 

Предсмертная записка Паскуале: 

"Не прошу у тебя прощения. Знаю, прощения не заслуживаю. 

Стыдно дожить до седых волос и не научиться держать язык за зубами. 

Я только прошу помолиться за меня. И не в Дуомо, а в церкви святого Августина. 
Помолись за меня, дочь моя Джаннина, когда тень моя пройдет перед твоими 
глазами в Девятый день и в день Сороковой! 

Знаю, что самоубийство является виной, караемой создателем, этот судия 
наказывает и после смерти. Наложить на себя руки - большой грех, а больше всего 
я виноват перед твоей матерью, перед тобою, Джаннина, и перед твоим патроном. 

Трудно умереть, когда хочется жить. А я дожил до того, что хочется умереть, и 
этот грех еще больше, чем первый..." 

Паскуале сам осудил себя и сам привел приговор в исполнение. 

49 

Джаннина отправилась в церковь ранним утром, сегодня - день Девятый. Она взяла 
со столика в церковном приходе девять больших свечей и опустила деньги в кружку.
 Чем свечи длиннее, тем дороже, и каждый сам подсчитывает, сколько с него 
причитается. Вряд ли сыщется воровка, которая поставит богу свечу, тут же 
украденную. Ну, а возле той кружки стоит копилка с надписью: "Для святых душ", 
туда тоже полагается опускать монеты. 

Не один час простояла Джаннина в тот день коленопреклоненная, обратя взгляд на 
икону, на трепетное пламя свечей. 

Она решила пробыть в церкви весь день, замаливая тяжкий грех отчима, испрашивая 
милость божью для матери и винясь в своих грехах. Все в ней плакало, кроме глаз.
 

Недавно она призналась на исповеди своему старому падре Лучано, что не любит 
жениха, с которым обручена. Падре Лучано советовал молиться одновременно и за 
Тоскано, и за себя, чтобы окрепло родство их душ. Сегодня она пыталась молиться 
за Тоскано, призвать божье благословение к его делам. Но сердце ее оставалось 
холодным к этой мольбе, слова не ложились на губы и полное равнодушие, даже 
раздражение против Тоскано делали молитву несостоятельной. 

Первые свечи уже отгорели, она второй раз купила и зажгла самые длинные свечи...
 

Вдруг в церкви стало оживленно - зашаркали по каменным плитам, послышался 
чей-то вкрадчивый и веселый шепот, служка открыл вторую половину входной двери 
и оставил ее распахнутой настежь: свадьба! 

Не хотелось быть свидетелем чужого счастья, когда на душе так муторно, тревожно.
 Но взяло верх женское любопытство, и она решила остаться на чужой свадьбе.