раздеваясь, валился на нары. 

Однажды, подбросив дров в топку, я прилег отдохнуть и не заметил, как уснул. 
Сколько проспал - не знаю. Вскочил, как ужаленный, от удара. Надо мной стоял 
мастер. Я не сразу понял, почему он бранится. Оказывается, топка погасла, 
температура в котле упала, сушилка не работала... 

Ну, думаю, выгонят. Но все обошлось. Правда, на следующий день мастер объявил, 
что меня переводят подмастерьем в кузницу. Я обрадовался. 

- Плакать надо, а ты смеешься, дурак! - вскипел мастер и в сердцах сплюнул. У 
порога сушилки он остановился, повернулся ко мне и дал последнее наставление, 
пригрозив увесистым кулаком: - Да смотри и там не натвори чего-нибудь, а то я 
тебе быстро мозги вправлю! 

Несмотря на такое грозное предупреждение, душа моя пела от радости: меня не 
выбросили на улицу, не лишили заработка! 

В кузнице мне понравилось. Кузнец Петр Антонович Чачин был добряком и большим 
знатоком своего дела. Он прекрасно чинил плуги, бороны, жнейки и готов был 
научить меня своему ремеслу. Однако недолго проработал я в кузнице: из дому 
пришла весть о том, что заболела мать, младшие остались без присмотра. Пришлось 
взять расчет и уехать домой. 

Но в родном селе я не засиделся. Едва матери полегчало, подался в Симбирск на 
заработки. Там проработал около года на кирпичном заводе братьев Смирновых. 

По воскресным дням любил ходить с товарищами на берег Волги. Она неудержимо 
влекла к себе своим широким простором. Особенно красива была Волга вечером и 
ночью, когда шли по ней освещенные огнями пароходы. Я подолгу засиживался с 
дружками на крутом берегу, любуясь могучей рекой. 

Мой брат Ефим, тоже работавший в Симбирске, решил со своим товарищем Сергеем 
Дементьевым податься в Астрахань, а оттуда в Мумры. Уговорили и меня. 

Мы отплыли из Симбирска на пароходе "Добрыня Никитич", обосновались на верхней 
палубе. Солнце медленно садилось за горизонт. "Добрыня Никитич" шел с креном на 
левый борт, далеко разбрасывая водяные брызги. 

Легкий ветерок подхватывал их, мелкой росой обдавал нас. 

"Добрыня" тащился как черепаха. Стояла летняя пора, мелководье, и капитану на 
мостике приходилось глядеть в оба: путь преграждали перекаты, крутые заструги, 
посреди реки белели косы-завалихи. Как ни плелся наш пароход, мне казалось, что 
быстроходнее его нет на Волге. Но вот позади нас появился сначала дымок, а 
потом силуэт "Амазонки", трехпалубного заднеколесного парохода, очень легкого 
на ходу. Ближе к носу у него торчали две узкие трубы, из-за чего он получил у 
волгарей прозвище "коза". Расстояние между нами быстро сокращалось. Наконец 
"Амазонка" догнала "Добрыню". Пассажиры "Амазонки" не то дружески, не то с 
насмешкой махали шапками и котелками. Мне было обидно за наш пароход... 

Последний поворот реки - и взору открылся широкий плес, упирающийся в высокий 
гористый берег. Жигули! Пассажиры высыпали из кают на палубу. 

Рядом со мной стояли Ефим и Сергей. Они вполголоса разговаривали. 

- Приедем в Астрахань, сядем на другой пароход и через день будем в Мумрах, - 
говорил Ефим. 

- А в Мумрах что делать будем? - спросил Сергей. 

- Как что? Пойдем прямо к Ивану Елкину и к Леонтию Тюленеву, будем с ними 
рыбачить. 

Речь шла о наших дальних родственниках, которые еще в 1900 году уехали из 
Шатрашан и поселились в Мумрах. 

- Ничего, Сережа, - успокаивал товарища Ефим, - устроимся в Мумрах не хуже 
других. 

Я уснул крепким сном на чистом волжском воздухе. Когда проснулся, утренняя заря 
уже согнала с реки туманную дымку. 

Пароход стоял у большой пристани. Брата не было, он ушел в город за хлебом. 
Сергей готовил завтрак. 

- Где стоим? - спросил я. 

- Самара, - коротко ответил Сергей.