говорил один из выступавших, - чтобы на одном оперативном направлении 
наносились два главных удара, чтобы войска били растопыренными пальцами, 
распылялись силы и заведомо ставился под угрозу срыва успех самой операции?" 

- Выслушав всех критиков нашего предложения, Сталин вновь обратился ко мне с 
вопросом: продолжаю ли я настаивать на своем? Я ответил, что продолжаю 
настаивать, потому что наш план разработан всесторонне, с учетом всех 
существующих обстоятельств и ожидаемых последствий, что весь руководящий состав 
фронта исползал буквально на животе передний край, так что знаком с обстановкой 
не по чьим-то докладам. В плане заключено всесторонне продуманное и наиболее 
целесообразное использование сил для наступления в сложных и очень своеобразных 
условиях заболоченной местности. И еще я посчитал себя обязанным доложить 
Верховному, что в предложенном нами решении заключено коллективное мнение не 
только командования фронта, но и командующих армиями, командиров многих 
соединений. Решение принято на основании данных тщательной разведки 
расположения сил и средств противника, анализа их возможностей. 

Мое заявление вызвало новую волну критических замечаний. Меня даже кое-кто 
попытался призвать к благоразумию, ссылались на военные авторитеты. Приводились 
примеры из военной истории... Сталин внимательно слушал выступления, курил, 
временами вроде бы сочувственно кивал головой. 

Когда я, выслушав все эти упреки, заявил, что, относясь с полным уважением к 
военным авторитетам, продолжаю стоять на своем, Сталин проявил явные признаки 
раздражения. "Однако вы упрямый человек! - произнес он с осуждением. - Идите в 
соседнюю комнату, подумайте!" 

Вышел я, сел в тишине изолированной комнаты и думаю. Впрочем, о чем, собственно,
 я должен еще был думать? Ведь по-другому-то у нас все равно ничего не 
получалось! Однако для прочности позиции еще раз перебрал в памяти все, что мы 
здесь оценивали, взвешивали, вырабатывая окончательный вариант, и снова пришел 
к решению - стоять на своем до конца! 

Минут через двадцать меня вызвали в кабинет Верховного. Сталин, как только я 
вошел, дал знак собравшимся прекратить разговор и спросил: "Ну как, переменили 
вы свое решение?" "Нет, - говорю, - товарищ Сталин. Наше решение твердое и 
неизменное и я прошу утвердить его в представленном виде. Если вы его считаете 
ошибочным, а, следовательно, меня неспособным правильно оцепить обстановку, 
принять грамотное решение - прошу освободить меня от командования фронтом, 
поскольку ни у меня лично, ни у Военного совета фронта иного решения нет". 

По той напряженной тишине, которая наступила в кабинете, по тому, что кто-то 
сочувственно вздохнул, словно уже проводив меня с должности, я понял, что 
сейчас решится все и, очевидно, далеко не лучшим для меня образом. И еще 
подумал, что кто-то другой или придет к нашему решению, или провалит операцию. 
Так что отступать от того, в чем был убежден, не намеревался ни на шаг. 

"Вот что, товарищ Рокоссовский, - сказал в этот момент Сталин, на этот раз, как 
всегда, спокойно, без раздражения. - Пойдите подумайте еще раз. Хорошенько 
подумайте!" 

Вышел я снова в соседнюю комнату, которую успел уже рассмотреть во всех 
подробностях, и, как ни странно, почувствовал вдруг такую уверенность в своей 
правоте, что, не ожидая приглашения, сам вернулся в кабинет Верховного. Теперь, 
как мне показалось, Сталин посмотрел на меня с каким-то пристальным 
любопытством. Я оценил это по-своему и решил, что придется мне в лучшем случае 
снова командовать армией. "Ну, так что же вы решили?" - спросил Сталин. Здесь 
Константин Константинович на минуту умолк, явно переживая вновь происшедшее. 
Потом продолжил: - Я сказал, что настаиваю на принятии нашего решения, другого 
не вижу и, пока отвечаю за успех действий фронта, буду стоять на своем! 

Пожалуй, я только в этот момент почувствовал, что в кабинете жарковато. Сталин 
рассматривал меня с нескрываемым любопытством. Потом поводил в воздухе черенком 
трубки, точно подчеркивая свои слова, и произнес: "Вот это мне нравится! 
Чувствуется, что в человеке есть твердая внутренняя убежденность в своей 
правоте, ясное понимание и обстановки, и возможностей фронта, вера в успех... 
Не то, что некоторые наши военачальники. Скажешь ему: "Может, лучше так?" - и 
он соглашается. Скажешь ему: "А, может быть, лучше этак?" - он опять немедленно 
соглашается. И не поймешь такого человека, есть ли у него что-то свое, какое-то 
убеждение, собственное мнение? От таких начальников не жди хорошего. 
Командующий должен быть убежден в правильности своего единственного решения, 
должен уметь и отстоять его. Поведение Рокоссовского - хороший тому пример! - 
Потом, обращаясь ко мне, Сталин произнес, как отрубил: - Ваш план утверждаю и 
желаю успеха!" 

- И как вы реагировали на это? - спросил я тогда у Константина Константиновича. 


- Наверное, в первый раз за всю службу в армии захотелось расстегнуть 
воротничок кителя! - рассмеялся К. К. Рокоссовский.