тумбочке располагался керогаз, на котором стоял чайник».

«Она была мягкая и стеснительная, эта Катя, – продолжал дальше рассказчик. – 
Ввиду исключительных заслуг Зорге, в нарушение всех инструкций и предписаний, 
ей было разрешено писать мужу письма без перевода и обработки цензурой. „Без 
правки и с ее ароматом“, – так говорил Зорге перед своим отъездом. Екатерина 
писала по-французски, и с чтением ее писем Рихард мог справиться сам. Он же 
писал по-немецки, и я был невольным свидетелем интимных нежных выражений, 
естественных в семейной переписке. И мне и ей было неловко, когда я деревянным 
голосом озвучивал ласковые слова, сидя за накрытым скатертью столом, на котором 
стояли чашки с чаем и скромное угощение».

Как-то раз перед 7 ноября Иванов пришел в ней в очередной раз. Катя пошла в 
булочную за угощением к чаю, а он остался. Просматривал книги на этажерке, 
перелистывал семейный альбом, где были и фотографии Рихарда. Вернувшаяся Катя 
тихонько спросила: «Неужели ваш Рихард такая личность, что никто в Москве не 
может обойтись без его услуг там, за рубежом? Он ведь так давно не был в 
отпуске…» И тут же, оборвав себя, пошла заваривать чай.

Примерно в то же время о разрешении приехать в Москву просил и Рихард, но ему 
отказали. Почему – об этом потом…

«В другой раз она, рассказывая, что Рихард рекомендовал ей изучать немецкий или 
другой европейский язык, спросила, может ли она когда-нибудь стать помощницей 
Рихарда в его опасном деле? Подобные вопросы не входили в мою компетенцию. А 
говорить от себя не хотелось. Поэтому я многозначительно показал пальцем на 
потолок: „Все зависит от начальства и Господа Бога“. Мой жест она поняла и к 
этой теме больше не возвращалась».

В последний раз они виделись с Михаилом Ивановым в декабре 1940-го, накануне 
Нового года. «Встреча была продолжительной, говорили о разном. Я сообщил, что 
на определенное время вынужден покинуть Москву. В ее глазах засветился немой 
вопрос: „Туда?“ Я молча кивнул. Пожелав Кате счастья в Новом году и успехов в 
работе на ее заводе „Точизмеритель“, я попрощался. В тот раз вниз, до вахтера, 
Екатерина Александровна меня не провожала, а, постояв на ступеньках верхнего 
этажа, подняла руку и осенила меня прощальным жестом, как крестным знамением, 
так издавна провожали в далекий путь на Руси…»

Но они увиделись еще раз. Через несколько дней, уже в январе, Иванов уезжал в 
Японию. На Ярославском вокзале, перед посадкой в транссибирский экспресс он, 
перед тем, как сесть в вагон, окинул взглядом здание вокзала, толпу на перроне… 
И на соседней платформе увидел женщину в шубке и белом полушалке. Это была Катя.
 Заметив его внимание, она помахала рукой…

…Катю арестовали 4 сентября 1942 года, почти через год после ареста Рихарда. 
При обыске из «предосудительного» нашли только карту Москвы и нательный крестик.
 Впрочем, провал Зорге был тут ни при чем, и арестована она была вовсе не как 
ЧСИР («член семьи изменника Родины»). На следствии речь о Рихарде не шла, и 
после освобождения она была уверена, что с мужем все в порядке.

На самом деле Катю арестовали по оговору одной из родственниц. По крайней мере, 
так утверждается в публикации газеты «Московский комсомолец» «Подвиг жены 
разведчика». «МК» – не то издание, которому можно верить безоговорочно и даже с 
оговорками, тон статьи вызывает еще меньше доверия, да и сама она изобилует 
мелкими фактическими ошибками. Однако будем надеяться, что выдержки из 
следственного дела, приведенные там, подлинные.



Из показаний Гаупт Елены Владимировны, 1910 года рождения. Уроженки Свердловска,
 арестованной в мае 1942 года. 

«Я хотела скрыть участие в моей шпионской организации и деятельности моей 
родственницы Екатерины Максимовой. В мае 1937 г. я приехала в г. Москву и 
остановилась у Е. Максимовой на ул. Софийская набережная, № 34, кв. 74. Она 
жила там, занимая одну большую комнату, записанную на фамилию „Фрогт“, как я 
увидела из счета, поданного ей комендантом дома. Квартира ей стоила свыше 100 
рублей. Я спросила ее, как ей хватает на жизнь своего заработка, она отвечала, 
что у нее есть другие источники дохода, и стала мне показывать кое-что из своих 
вещей, часы и еще несколько золотых вещей, а также нарядные платья. Я спросила, 
откуда она их взяла, она отвечала, что ей подарил все это Циша Фрогт. Я 
спросила, где он работает и много ли получает. Она ответила уклончиво, что по 
работе он часто бывает за границей в длительных командировках и лишь изредка 
приезжает в Москву. Она сказала, что мне поможет заработать денег, и предложила,
 под видом сбора статистических данных, дать некоторые сведения по своей работе.
 Затем она выдала мне 500 рублей и велела написать расписку, как счет получения 
аванса».