|
случившуюся на Иртыше. Почему?
- Многому она меня научила.
- А чему именно?
- У большевиков есть правило: нет таких крепостей, которых они не могли бы
взять. Вот этому и научился. Когда в эту войну создавалась острая ситуация,
вставали препятствия, которые казались непреодолимыми, я вспоминал историю на
Иртыше и начинал искать выход и находил. А ведь сколько было таких случаев и у
меня и у моих соседей по фронтам Великой Отечественной войны!
СЛУШАЯ ЛЕНИНА...
Когда была взята Чита, комиссару бронепоезда "Грозный" не было еще двадцати
трех лет.
Учитывая заслуги и боевой опыт, его назначают комиссаром стрелковой бригады, а
потом и дивизии. Большевики Дальнего Востока избирают Конева своим делегатом на
X съезд партии.
Долго, очень долго шли тогда с Дальнего Востока в Москву поезда. В длинном этом
пути люди знакомились, завязывали дружбу. В вагонах складывался свой особый
дорожный быт.
Соседом по купе у комиссара дивизии Ивана Конева оказался тоже молодой комиссар
одного из славных дальневосточных партизанских отрядов Александр Булыга. Поезд
целый месяц тащился с Дальнего Востока в Москву. Познакомились, разговорились.
Над губами юношеский пушок. Но у обоих за плечами изрядный военный опыт. Есть
что вспомнить, есть о чем потолковать. Едут, беседуют. По очереди бегают на
полустанках с чайником за кипятком. Оба любят литературу. Отправляясь в длинную
дорогу, набили вещевые мешки книгами. Читают. Спорят о прочитанном. Поют.
Знакомство переходит в дружбу надолго.
Мне привелось видеть их вместе много лет спустя на Калининском фронте в разгар
первого нашего зимнего наступления. Там снова встретились бывшие соседи по купе
того дальневосточного поезда: один, Иван Конев, - уже генерал-полковник,
командующий фронтом; другой, Александр Булыга, ставший уже известнейшим нашим
писателем Александром Фадеевым. Оба видные общественные деятели: один, Конев, -
кандидат в члены Центрального Комитета партии, другой, Фадеев, - член ЦК.
Сидели в избе за дощатым столом. Сидели и вспоминали тот долгий путь,
проделанный в дальневосточном "экспрессе". Фадеев своим хрипловатым тенором
запевал песню "По долинам и по взгорьям", Конев подтягивал. Я смотрел на них и
думал: ведь оба они помнят и "штурмовые ночи Спасска" и "волочаевские дни". Оба
видели, как шли вперед наши дивизии, как партизанские отряды занимали города. И
еще думалось о том, как крепка мужская дружба, сложившаяся в те героические
годы, и как необыкновенно молодеют лицом и душой люди, приникая к своему
славному прошлому.
И припомнилось: когда мы шли после этой встречи по глубокой, протоптанной в
сугробах тропинке, Фадеев, оглядываясь, сказал нам, военным корреспондентам,
гуськом тянувшимся за ним:
- Если вы хотите узнать, что такое военная косточка, смотрите на командующего -
настоящая военная косточка. - Потом уточнил: - Советская военная косточка...
А вечером Фадеев рассказывал нам, как вместе с Иваном Коневым приехал он в 1921
году в Москву, как разместились они на соседних койках в 3-м Доме Советов.
Рядом оказались они и в зале съезда, а потом допоздна бродили по Москве, вдвоем
переживая первую встречу с Владимиром Ильичем Лениным.
Когда пришла весть о кронштадтском мятеже, они вместе в числе 300 добровольцев
- делегатов и гостей съезда - отправились в Петроград на подавление мятежа.
Фадеев шел с пехотинцами по льду штурмовать Кронштадтскую крепость, Конева
использовали по специальности артиллеристом. Он направлял огонь батареи с косы
Лисий Нос.
И в эти горячие боевые дни оба они горевали об одном: не услышат доклад
Владимира Ильича, доклад, который должен определить дальнейший путь страны. Но
когда мятежный гарнизон Кронштадта сложил оружие и те из делегатов, которые
остались живыми, вернулись в Москву, им, пропахшим пороховой гарью,
забинтованным, Владимир Ильич сделал доклад об итогах работы съезда.
Иван Конев слушал Ленина с огромным вниманием. Он родился в деревне. Он имел
опыт общения с вологодскими, костромскими, сибирскими мужиками. Слушал,
сопоставлял. Сравнивал с тем, что сам наблюдал и знал, и поражался ленинской
дальновидности и принципиальности. Он аплодировал вместе со всеми и, вспоминая
столько лет спустя те давние минуты, этот спокойный, уравновешенный человек, не
|
|