Игорь Дмитриевич Овсяный 
      
Тайна, в которой война рождалась… (Как империалисты подготовили и развязали 
вторую мировую войну)
      

      

      
     «Надо объяснить людям реальную обстановку того, как велика тайна, в 
которой война рождается…»
    В.И. Ленин
      
Глава I.
Антикоммунизм – черное знамя агрессоров
      
Гитлер «уничтожает» марксизм
      
      Берлин, 27 февраля 1933 г. Массивное здание рейхстага. На фоне тусклого 
неба – мрачные силуэты конных рыцарей, взгроможденных на карниз. Закованные в 
тяжелые доспехи, они своими копьями угрожают всем четырем сторонам света. Дух 
тевтонских походов витает над рейхстагом.
      Но что это? Из широких окон, подпаливая хвосты рыцарским кобылам, вместе 
с клубами черного дыма вырываются языки пламени. Горящее здание окружено 
кордоном эсэсовцев. Появляется Геринг. Он на ходу отдает распоряжения. 
Пожарники тянут шланги. Но тонкие струи воды лишь усиливают буйство пламени. К 
Герингу подбегает старший брандмайор Берлина Темп.
      – Команда вызвана слишком поздно… Надо объявить сбор всех пожарных частей 
города.
      – Я запрещаю! – орет в ответ Геринг.
      – Смотрите, – кричит один из штурмовиков, показывая на окна. – Вот они!
      В клубах дыма мелькают фигурки людей. Эсэсовцы открывают пальбу по окнам.
      Группа штурмовиков выводит из горящего здания раздетого до пояса и 
перемазанного в саже человека. Это Ван дер Люббе. Кто-то поясняет, что свою 
рубашку он смочил керосином и использовал для поджога. Задержанного связали и 
увезли в полицию.
      Прибывают Гитлер, Геббельс и фон Папен. Они необычайно возбуждены, 
отблески огня скачут на их лицах.
      – Это перст божий, – выкрикивает Гитлер, обращаясь к Папену. – Теперь 
никто не помешает нам уничтожить противников железным кулаком! 
Национал-социализм спасет Европу от коммунизма!
      Гитлера окружает группа журналистов. Особого внимания удостоен известный 
пронацистскими симпатиями корреспондент лондонской газеты «Дейли экспресс». 
Геринг представляет Дельмара «фюреру».
      – Вы свидетель новой великой эпохи в немецкой истории, – заявляет ему 
Гитлер. – Этот пожар – ее начало!
      С грохотом рушится огромный стеклянный купол. К небу вздымается огненный 
столб, хлопья пепла кружатся в воздухе…
      На следующее утро «Прусское агентство печати» опубликовало официальное 
сообщение.
      
      «В понедельник вечером возник пожар в рейхстаге… Налицо, несомненно, 
самый серьезный из всех бывших до сих пор в Германии случаев поджога. Как 
показало полицейское расследование, во всем здании рейхстага, от подвального 
этажа до купола, были заложены горючие материалы… Удалось схватить одного из 
поджигателей. Это 24-летний каменщик Ван дер Люббе из Лейдена, в Голландии; он 
имел выправленный надлежащим образом голландский паспорт и объявил себя членом 
голландской коммунистической партии.
Этот поджог является самым чудовищным из всех террористических актов 
большевиков в Германии».
      
      На самом деле речь шла о невиданной в истории провокации реакционных сил. 
Пожар рейхстага был использован нацистами как предлог: для ликвидации в стране 
остатков буржуазно-демократических свобод. Нацистская пропаганда начала бешеную 
травлю коммунистов. Поджог, утверждала она, должен был явиться сигналом к 
«восстанию».
      Геринг, тогда министр внутренних дел Пруссии, выступил с призывом к 
физической расправе со всеми политическими противниками фашистского режима. 
«Надо спасти Германию, – взывал он на митинге. – Не моя задача устанавливать 
справедливость. Моя задача – истреблять и уничтожать! Если полицейский при 
исполнении служебных обязанностей употребит огнестрельное оружие, он будет взят 
под мою защиту, независимо от последствий применения оружия. Но если кто-либо 
из них по ошибке не использует оружия, то будет наказан».
      Последовали массовые облавы. 3 марта 1933 г. гитлеровцам удалось схватить 
на нелегальной квартире в Шарлоттенбурге вождя немецких коммунистов Эрнста 
Тельмана. Несколькими днями позже был арестован находившийся в Германии 
болгарский революционер Георгий Димитров. Тысячи коммунистов и демократов были 
убиты без суда и следствия, десятки тысяч заключены в концентрационные лагеря.
      5 марта в обстановке разнузданного террора, демагогии и мошенничества 
фашистов состоялись выборы в рейхстаг. Чтобы запугать народ, нацисты устроили 
парад своих головорезов. И все же более половины избирателей – 22 млн. человек 
– высказались против фашизма. Коммунистическая партия получила почти 5 млн. 
голосов. Но гитлеровцы арестовали депутатов-коммунистов и объявили их мандаты 
недействительными.
      Новый рейхстаг принял закон о наделении Гитлера чрезвычайными 
полномочиями, разрешавшими ему отменять или игнорировать положения конституции. 
В следующем месяце было создано гестапо (государственная тайная полиция). 
Гитлеровцы сосредоточили в своих руках всю полноту власти.
      Прогрессивная международная общественность разоблачила грубую провокацию 
нацистов, задуманную с целью создать предлог для разгрома коммунистической 
партии, поднимавшей немецких трудящихся на борьбу против фашизма. Как 
выяснилось позже, провокацией руководил Геринг. Для реализации своих преступных 
планов гитлеровцы использовали некоего Маринуса Ван дер Люббе, человека с 
больной психикой. За несколько лет до описываемых событий он состоял в 
Коммунистической партии Голландии. Его арест в горящем рейхстаге должен был 
доказать наличие «международного коммунистического заговора».
      Материалы Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками 
показывают, с какой тщательностью и цинизмом готовилась провокация. Как сообщил 
свидетель Гизевиус, «фюрер» в общих чертах высказал желание провести 
какое-нибудь крупное «пропагандистское» мероприятие. Геббельс взял на себя его 
разработку… Пиротехники составили специальный раствор. Для проникновения в 
здание использовали подземный ход, который вел от дворца тогдашнего президента 
рейхстага Геринга. Десять самых благонадежных членов СА1 прошли необходимую 
подготовку для совершения поджога. Насколько известно, ни один из них не 
остался в живых. Многих убрали якобы за участие в путче Рема 30 июня (1) (См. 
Указатель основных использованных источников.).
      
Кому это было нужно?
      
      Придя к власти в январе 1933 г., гитлеровцы еще не стали хозяевами 
положения в стране. Несмотря на преследования и террор, коммунисты продолжали 
мобилизовывать массы на борьбу против фашизма. 7 февраля 1933 г. в нелегальной 
обстановке под Берлином близ Нидерлеме открылся пленум ЦК КПГ с участием Эрнста 
Тельмана, Вильгельма Пиками Вальтера Ульбрихта. В докладе Э. Тельман поставил 
задачу проявить максимальную активность на выборах 5 марта, разоблачить 
гитлеровское правительство, как правительство капиталистов и помещиков, 
правительство империалистической войны. Предостерегая массы от парламентских 
иллюзий, Э. Тельман указывал, что устранить гитлеровцев можно только 
революционным путем. Он призывал партийные организации продолжать совместные с 
социал-демократическими рабочими забастовки и демонстрации. Доклад ориентировал 
коммунистов на сплочение всех сил, выступающих против гитлеровской тирании.
      Развитие политической обстановки свидетельствовало о том, что гитлеровцы 
не могли рассчитывать на существенные изменения по сравнению с предыдущими 
выборами (6 ноября 1932 г.). Тогда КПГ одержала крупный успех, собрав около 6 
млн. голосов. Несмотря на социальную демагогию, которая сочеталась с кровавыми 
репрессиями в отношении противников фашизма, крутого поворота в пользу 
нацистской партии не произошло в массах. Под руководством коммунистов 
антифашисты давали все более решительный отпор гитлеровцам. В таких условиях 
нацисты обратились за помощью к крупному капиталу.
      За неделю до поджога рейхстага, 20 февраля, Гитлер выступал перед 25 
крупнейшими промышленниками и банкирами. Он обещал «окончательно повергнуть 
марксизм», раз и навсегда покончить в Германии с демократическими институтами, 
а предстоявшие выборы сделать «последними выборами на следующие десять, а может 
быть, и 100 лет». Подтвердив выдвинутую фашистами программу внешнеполитической 
экспансии, Гитлер заверил, что «вопрос о восстановлении вермахта будет решаться 
не в Женеве2, а в Германии».
      Затем поднялся «пушечный король» Густав Крупп и от лица присутствовавших 
поблагодарил Гитлера за то, что он дал «такое ясное представление о своих 
идеях». Выразив готовность оказать нацистам неограниченную поддержку, Крупп 
сказал: «Рур предоставит все, что необходимо».
      Совещание закончилось символической сценкой. Один из его организаторов, 
Шахт, обошел со шляпой аплодировавших слушателей, собирая векселя с 
размашистыми подписями. По его собственному свидетельству, в тот день 
гитлеровцы получили на проведение «предвыборной кампании» 3 млн. марок. «Для 
выборов мы достали очень крупную сумму, которая сразу избавила нас от всяких 
забот финансового характера», – отметил в своем дневнике Геббельс.
      Опираясь на поддержку монополий и банков, гитлеровцы развернули 
наступление на коммунистическую партию. Предлогом стала состряпанная ими 
провокация с поджогом рейхстага.
      Приход фашистов к власти явился началом наиболее мрачного периода в 
истории немецкого народа. Была установлена диктатура самых реакционных и 
агрессивных, разбойничьих кругов германского финансового капитала.
      Приведя к власти фашистскую партию, германские империалисты поставили 
перед ней задачу «уничтожить» марксизм, вытравить из сознания народа 
свободолюбивые, демократические традиции, морально растлить и оболванить 
миллионы немцев, сделать их послушным орудием осуществления агрессивных 
замыслов.
      Свою хищническую природу германский империализм проявил еще в конце XIX – 
начале XX века. Это выразилось, в частности, в деятельности различных 
шовинистических и милитаристских организаций, проповедовавших «тевтонский 
патриотизм» и культ войны. Характерной была деятельность «Пангерманского союза»,
 созданного в 1891 г. В описке его членов фигурировали имена крупнейших 
магнатов финансов и промышленности кайзеровской Германии – Гугенберга, Кирдорфа,
 Круппа, Тиссена. Призывая к установлению гегемонии немцев в Европе и во всем 
мире, идеологи «пангерманизма» предлагали «изгнать русских с побережья Черного 
моря», славян – с юга Европы, огромные пространства к востоку от Германии 
превратить в поле ее колонизаторской деятельности. На западе в состав «новой 
Европы» замышлялось включить Францию и большинство других государств.
      С трибуны политических собраний и университетских кафедр, на банкетах 
промышленников и банкиров, в школьных аудиториях пропагандировалась идея 
продолжить начатую Бисмарком политику «железа и крови», создать «мировую 
империю тевтонского племени». «Наша цивилизация, – призывал один из лидеров 
пангерманизма, граф Готлиб, – должна воздвигнуть свои храмы на горах трупов, 
океанах слез, на телах бесчисленного множества умирающих. Иначе быть не может».
      Важный шаг на пути осуществления своих целей германские империалисты 
рассчитывали сделать, добившись победы в первой мировой войне. Под предлогом 
обеспечения «безопасности» на будущее, предусматривалось расчленение России и 
отторжение от нее обширных территории (Прибалтики, Польши, Украины, Крыма, 
Кавказа), подчинение Бельгии, Люксембурга, части северного побережья Франции с 
прилегающим промышленным районом, приобретение колоний.
      Подготовку к тому, чтобы «переиграть» неудачную войну 1914—1919 гг., 
германские правящие круги начали сразу же после поражения. Хотя в период 
Веймарской республики свобода действий милитаристов была в какой-то мере 
ограничена условиями Версальского договора, германские империалисты, охваченные 
жаждой реванша; упорно создавали экономическую и техническую базу для новой 
агрессии.
      Установление в Германии фашистского режима означало, что монополистам 
удалось создать такую форму власти, которая давала полный простор их самым 
необузданным экспансионистским устремлениям.
      
      «Ход политических событий, – писал Крупп Гитлеру 25 апреля 1933 г., – 
полностью соответствует желаниям, которые лично я и члены правления вынашивали 
в течение долгого времени». (2)
      
      
«Дранг нах Остен» – «восточная политика» германского фашизма
      
      День 21 марта 1933 г. начался в Потсдаме необычно. С утра зазвонили на 
колокольнях города. По улицам, увешанным черно-бело-красными знаменами империи 
и огромными полотнищами со свастикой, сновали на автомашинах «штурмовики».
      В центре внимания – Гарнизонная церковь, ковчег всех «доблестей» 
прусского милитаризма. Там, в подземелье, покоятся в бронзовом гробу останки 
Фридриха «Великого». Преклонив колено перед реликвиями былых сражений, 
германские завоеватели из поколения в поколение вдохновлялись здесь примером 
алчного и коварного курфюрста и в копоти свечей им виделись новые походы и 
пожары.
      Тут должно состояться торжественное открытие рейхстага, новый состав 
которого «избран» 5 марта 1933 г. День назначен не случайно. Ведь 21 марта 1871 
г. Бисмарк открыл первое заседание рейхстага Германской империи. Тень 
«железного канцлера», таким образом, тоже пригласили на церемонию.
      В церкви толпятся маршалы, генералы и адмиралы в парадной форме времен 
Империи. В первом ряду – кронпринц и фельдмаршал Макензен, облаченные в форму 
гусаров «Мертвая голова». В темных штатских костюмах – солидные представители 
«делового мира», короли стали и угля, фабриканты пушек и удушливых газов.
      Церемонию начал президент республики Гинденбург, появившийся в 
сопровождении нового премьера Гитлера и председателя рейхстага Геринга. Держа в 
руке каску с шишаком, престарелый маршал (ему за восемьдесят) медленно вышел 
вперед. Поравнявшись с императорской ложей, он торжественно поклонился и 
широким движением маршальского жезла приветствовал пустое кресло Вильгельма II. 
Этим жестом он словно вычеркивал из истории поражение Германии в первой мировой 
войне, события последующих лет и возвращал присутствующих ко временам Империи с 
ее духом господства и завоеваний.
      Надев большие черепаховые очки, Гинденбург зачитал краткую речь. Народ, 
заявил он, «явным большинством высказался за правительство, призванное к власти 
моим доверием». Это означало полное оправдание и одобрение режима кровавого 
террора гитлеровцев. Далее, напомнив о былом «величии» Пруссии, президент 
призвал новое поколение немцев объединиться во имя «гордой и свободной» 
Германии.
      С ответным словом выступил Гитлер. Его многословная и полная дешевой 
патетики речь была еще более откровенно и грубо рассчитана на разжигание 
националистических страстей. Говоря о причинах катастрофы, постигшей страну в 
первую мировую войну, Гитлер повторил лживую легенду, будто поражение было 
результатом «удара ножом в спину», т.е. вспыхнувшей революции. Все более 
распаляясь, он обрушился на «скандальные» условия Версальского диктата. 
Выступление закончилось хвалой в адрес Гинденбурга. Затем Гитлер низко 
поклонился и почтительно схватил руку президента. Многочисленные фотографы 
поспешили запечатлеть «историческое» рукопожатие, символизировавшее передачу 
старым маршалом судеб Германии Гитлеру.
      «День Потсдама» завершился возложением венка на могилу Фридриха II и 
военным парадом. Примкнутые штыки и каски солдат, двигавшихся сомкнутыми рядами 
перед зрителями, символизировали то единство, к какому призывались немцы. Дух 
реванша, которым был отмечен спектакль, отныне стал все больше пронизывать 
жизнь третьего рейха.
      Агрессивные планы германского фашизма Гитлер изложил в своей книге «Майн 
кампф» («Моя борьба»), изданной в 1925 г., а также во второй книге, целиком 
посвященной вопросам внешней политики. О ней узнали лишь после окончания второй 
мировой войны3.
      Развивая провокационный тезис о лишении немецкого народа «жизненного 
пространства», Гитлер утверждал, что политика мира «опасна», так как «ведет 
народ к слабости». С помощью псевдонаучных аргументов из области «расовой 
теории» будущий «фюрер» провозглашал курс на скорейшую подготовку и 
развязывание войны, пределом которой могло быть лишь установление мирового 
господства третьего рейха.
      Уже тогда гитлеровцы вынашивали чудовищные планы физического истребления 
целых народов, чтобы очистить место для германской «высшей расы». Рассуждая о 
судьбах поляков после присоединения их страны к Германии, Гитлер писал: ни в 
коем случае не стремиться путем германизации превратить поляков в немцев. 
Наоборот, фашистское государство должно «проникнуться решимостью либо 
изолировать эти чужеродные расовые элементы, с тем чтобы кровь его собственного 
народа не была снова загрязнена, либо без дальнейших церемоний устранить их и 
передать освободившуюся территорию для граждан его национальности».
      Захватнические замыслы нацистов были прямым продолжением 
экспансионистских идей «пангерманистов». Но теперь третий рейх сделал главным 
звеном разбойничьей программы поход против СССР. Кайзеровская Германия считала, 
будто ее будущее «покоится на морях»; Гитлер провозгласил в «Майн кампф» лозунг 
вернуться на кровавую тропу тевтонских рыцарей, получивший в истории 
наименование «Дранг нах Остен» – «Натиск на Восток».
      «Просторы России явятся нашей Индией», – заявлял Гитлер в кругу своих 
приспешников. Заранее было решено расчленить Советский Союз на четыре 
«рейхскомиссариата» и распределить все посты, включая 1050 «гебитскомиссаров», 
вплоть до Свердловска и Баку. Зигфрид Каше намечался гауляйтером Москвы.
      Курс «Дранг нах Остен» отнюдь не исключал и развертывание агрессивных 
войн на Западе.
      
      «Нам не нужна ни западная, ни восточная ориентация, – писал Гитлер, – нам 
нужна восточная политика, направленная на завоевание новых земель для немецкого 
народа. Для этого нам нужна сила; для этого нам нужно прежде всего уничтожить 
стремление Франции к гегемонии в Европе, ибо Франция является смертельным 
врагом немецкого народа, она душит нас и лишает нас всякой силы».
      
      Речь шла об уничтожении Франции как независимого государства. На ее месте 
гитлеровцы предполагали создать «образцовую» эсэсовскую «Бургундию» со столицей 
в Амьене; главой государства прочили руководителя бельгийских фашистов Леона 
Дегреля. Богатые углем и железом или развитые в промышленном отношении районы 
должны были войти в состав рейха. Кроме того, гитлеровцы детально разработали 
план захвата Англии (операция «Зеелеве»), Швейцарии (операция «Танненбаум»), 
Швеции (операция «Поларфукс»).
      Подобным же образом нацисты намеревались разделаться и со своими 
союзниками. Финляндию намечали включить в состав рейха. Операция 
«Феликс-Изабелла» предусматривала ввод немецких войск в Испанию и Португалию, 
причем Франко хотели заменить генералом Грандесом. В отношении Италии была 
задумана операция «Валькирия». Гитлеровские агенты должны были спровоцировать 
беспорядки, после чего германские войска вошли бы на Апеннинский полуостров, 
арестовали короля и полностью поставили страну под немецкий контроль. За 
Муссолини сохранились бы чисто номинальные функции. Таким образом, «жизненное 
пространство» германского империалистического хищника включало бы весь 
европейский континент, от Атлантики до Урала, от Северного Ледовитого океана до 
берегов Средиземного моря и границ Ирана.
      После основания «тысячелетнего» третьего рейха гитлеровцы мечтали 
приступить к дальнейшим завоеваниям для установления мирового господства 
германского империализма. В качестве очередного этапа намечалась серия операций 
с целью «принять» колониальное наследство Англии и Франции и образовать 
гигантскую империю Великогермании. Как свидетельствует меморандум гауляйтера 
для особых поручений Корсванта (составлен в 1940 г.), туда замышлялось 
включить: в Азии – Индонезию, Новую Гвинею, Британское Борнео, острова в 
Океании, Сингапур, Малайю, французские владения в Индии; на Арабском Востоке – 
Палестину, Трансиорданию, Кувейт, Бахрейн, Ирак, Египет; в Африке – Сенегал, 
Французское Конго, Гвинею, Гамбию, Сьерра-Леоне, Золотой Берег, Нигерию, Южный 
Суда», Кению, Уганду, Занзибар, часть Бельгийского Конго.
      Безопасность империи должна была обеспечивать сеть военных баз, которая 
опоясывала бы весь земной шар. Согласно документу командования германского 
военно-морского флота от 27 июля 1940 г., Германия была намерена захватить 
только на африканском континенте следующие опорные пункты: Дакар, Конакри, 
Фритаун, Дуала, Пуэнт-Нуар, Бома, Занзибар, Дар-эс-Салам, Момбаса, Диего-Суарес,
 острова Фернандо-По, Сан-Томе, Св. Елены, Асенсьон, Пемба, Коморские, 
Сейшельские, Маврикий.
      Рассчитывая на молниеносную победу над Советским Союзом, гитлеровское 
командование еще весной 1941 г. приступило к планированию операций, которые 
последовали бы за осуществлением плана «Барбаросса». Их главные направления: 
удары из Закавказья через Ирак на Египет и из Болгарии через Турцию с выходом 
на Суэц, вторжение в Индию через Афганистан. Подготовку операций на Ближнем 
Востоке и в Юго-Восточной Азии возложили на специально учрежденный штаб «Ф» во 
главе с генералом авиации Г. Фельми. Для подрывных действий в районе намечаемых 
операций были сформированы диверсионные части: «индийский легион» («Асад Ханд»),
 «персидская рота» и др.
      Материалы Нюрнбергского и Токийского процессов свидетельствуют о том, что 
гитлеровцы предусматривали возможность военных действий и против Америки. 
«Северный вариант» включал операцию «Икар» (высадку в Исландии) и проведение 
операций в Атлантике с использованием подводных лодок и авиации. В соответствии 
с «Южным вариантом» намечался захват островов в южной части Атлантического 
океана и затем высадка в Бразилии. Однако главная ставка делалась на то, что 
американскую «линию Мажино» – Атлантический океан удастся «обойти» с помощью 
«пятой колонны», тайно насаждавшейся в странах континента. По свидетельству 
американского буржуазного исследователя Трефусса, который лично опросил ряд 
нацистских главарей, гитлеровцы планировали вторжение в страны Западного 
полушария и захват их с помощью «пятой колонны» после порабощения Европы. 
Накануне войны они приступили к созданию плацдармов в странах Латинской Америки,
 сколачивая там фашистские организации.
      Таковы были агрессивные планы нацистской Германии, безграничные по своей 
алчности, человеконенавистнические по своему существу. Придя к власти, 
гитлеровцы стали форсировать их реализацию. В Европе возник очаг новой мировой 
войны (3).
      
«Хакко Иццу» – «Восемь углов под одной крышей»
      
      Незадолго до описанных событий начал дымиться горизонт и на Дальнем 
Востоке. Взрыв железнодорожного полотна поздно вечером 18 сентября 1931 г. в 
Лютяогоу, севернее Шэньяна (Мукдена), сначала не привлек к себе внимания. 
Южноманьчжурская железная дорога практически находилась во владении Японии и 
охранялась ее солдатами. Те, кто слышал взрыв, решили, что он связан с 
очередными маневрам» японских войск. Как позже установила международная 
комиссия, повреждение было незначительным и не помешало своевременному прибытию 
поезда, следовавшего в южном направлении со станции Чанчунь. Вряд ли кто мог 
тогда предположить, что взрыв послужит сигналом начала войны на Дальнем Востоке,
 которая продлится пятнадцать лет.
      Развитие последующих событий приобретало стремительный характер. Японские 
власти заявили, будто взрыв произвели китайцы. В доказательство они предъявили 
английскому военному атташе трупы двух китайских солдат. В ту же ночь японские 
войска внезапно напали на китайские военные казармы в Мукдене, Чанчуне, 
Сыпингае, Гуичжулине и других городах. На следующий день над Мукденом уже 
развевался государственный флаг Японии. Ее войска приступили к оккупации 
северо-восточных провинций Китая.
      Для оправдания своих агрессивных действий японское правительство заявило, 
будто они вызваны необходимостью «защиты Азии от коммунизма». Захват Маньчжурии 
и образование марионеточного государства Маньчжоу-Го изображались как создание 
плацдарма для обороны «цивилизации». Токио требовало, чтобы западные державы 
предоставили ему мандат на «восстановление порядка» в Китае.
      
      «…Рост коммунизма в Китае, – говорилось в официальном заявлении 
правительства в связи с рассмотрением японо-китайского конфликта в Лиге наций,
 – представляет вопрос огромной важности для европейских государств и 
Соединенных Штатов; по сравнению с ним все другие проблемы теряют всякое 
значение. В то же время Маньчжурия, которая полностью порвала свои отношения с 
Китаем, становится барьером против коммунистической опасности на Дальнем 
Востоке, и каждому государственному деятелю должно быть ясно значение 
Маньчжурии с этой точки зрения».
      
      Архиреакционный характер тогдашнего режима в Японии и его враждебность 
коммунизму, разумеется, ни у кого не вызывали сомнения. Стремясь обеспечить 
себе надежный тыл в подготавливаемой войне, токийское правительство предприняло 
в 1931 г. массовые репрессии против прогрессивных сил, и прежде всего против 
коммунистической партии, действовавшей в глубоком подполье. Тысячи патриотов 
были брошены за тюремную решетку. Что касается «спасения цивилизации» в Азии, 
то здесь коммунистическое пугало использовалось для маскировки агрессивных 
целей японского империализма.
      Движущей силой внешней политики Японии являлись хищнические устремления 
ее монополий. «Дзайбацу» стремились к захвату чужих рынков и источников сырья, 
закабалению и порабощению других народов. Сохранение в общественном строе 
многочисленных элементов средневековья, сочетание развитых капиталистических 
отношений в промышленности, которая отличалась высокой концентрацией капитала, 
с полуфеодальной системой помещичьего землевладения придали политическому курсу 
страны специфические черты.
      В основу идеологии милитаристов было положено два принципа: «Кадо» 
(императорского пути) и «Хакко Иццу» (восемь углов под одной крышей). Они были 
тесно связаны с полурелигиозным культом «Синто». Только раса Ямато (древнее 
название страны), которая происходит непосредственно от богини солнца Аматерасу,
 обладает нравственными качествами, необходимыми для установления на земле 
справедливости и порядка, – такова была суть положенной в его основу доктрины. 
Расе Яма-то, утверждали ее пропагандисты, в лице императора, имеющего 
божественное происхождение, предназначено владеть и править миром. И когда все 
«восемь углов» света будут объединены под одной крышей японской империи, в мире 
прекратятся войны и конфликты, наступит тишина и спокойствие.
      Для пропаганды культа «Синто» и основанной на нем расовой теории широко 
использовались кино, радио, националистическая литература. Со школьных лет 
японцы воспитывались на примере «великого национального героя» Хидеёши, который 
три века назад вторгся со своим войском в Корею и попытался на практике 
осуществить «императорский путь». Памятником его похода являлся сохранявшийся 
на протяжении трехсот лет и упоминавшийся в туристических справочниках высокий 
холм в г. Киото. Как гласит предание, он состоит из носов и ушей, отрезанных у 
38 000 корейских и китайских солдат.
      Многолетняя пропаганда расовой исключительности и «особого призвания» 
Японии, систематически отравлявшая сознание народа, давала свои результаты.
      
      «Каждый японский патриот, – отмечал английский исследователь Кроу, – был 
убежден, что Япония должна завоевать Корею в качестве первого шага к завоеванию 
Китая и завоевать Китай в качестве первого шага к завоеванию всей Азии и 
установлению господства над миром…»
      
      Одним из главных элементов военной политики Японии была подготовка 
агрессии против СССР. Еще в начале XX века ее экспансия на Дальнем Востоке была 
направлена явно против русского государства. Милитаристы стремились отрезать 
нашу страну на востоке от всех выходов к океану, отторгнуть дальневосточные 
земли. В ходе войны 1904—1905 гг., которую японцы начали вероломным нападением 
на русский флот, они захватили южную часть Сахалина. В годы интервенции против 
Советской России японские империалисты оккупировали Дальний Восток и четыре 
года грабили наш народ и творили злодеяния. В конце 1922 г. интервенты и 
белогвардейские части вынуждены были под ударами Красной Армии убраться с 
Дальнего Востока. Однако японские милитаристы не отказались от своих замыслов.
      Характерным документом, рождение которого связано с подготовкой Японией 
новой серии войн и захватов, является так называемый «меморандум Танака». По 
крайней агрессивности и авантюризму изложенных взглядов его можно с полным 
основанием поставить в один ряд с гитлеровской «Майн кампф». Опубликование 
этого секретного документа в китайском журнале в сентябре 1931 г. вызвало 
сенсацию.
      Происхождение «меморандума» таково. В 1927 г. недолгий период временной 
стабилизации капитализма в Японии закончился острым финансовым кризисом. 
Перспектива экономического краха и социальных потрясений, а также размах 
революционных событий в Китае встревожили правящие круги Японии. Наиболее 
реакционная буржуазия приняла решение, наряду с усилением репрессий против 
трудящихся, начать интервенцию в Маньчжурии. Генерал Танака, возглавивший 
правительственный кабинет, летом 1927 г. созвал в Дайрене конференцию с 
участием японских дипломатов, аккредитованных в Китае, руководителей военного 
министерства, Квантунской армии и генерального штаба. Секретный меморандум, 
представленный им императору, излагал программу действий, которую выработали на 
конференции.
      Япония не сможет устранить затруднения в Восточной Азии, если, не будет 
проводить политику «крови и железа», утверждал Танака. Далее он излагал основы 
политики в отношении Маньчжурии и Монголии, причем исходил из задачи превратить 
их в плацдарм для дальнейшей агрессии против Китая и СССР.
      
      «…Для того, чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию 
и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. 
Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малоазиатские страны, Индия, а 
также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда 
поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права.
…Под предлогом того, что красная Россия готовится к продвижению на юг, мы 
прежде всего, должны усилить наше постепенное продвижение в районы Северной 
Маньчжурии, захватить таким путем богатейшие ресурсы этого района страны… В 
программу нашего национального развития входит, по-видимому, необходимость 
вновь скрестить мечи с Россией на полях Южной Маньчжурии для овладения 
богатствами Северной Маньчжурии.
…Чтобы сохранить свою независимость, а также для того, чтобы предостеречь Китай 
и весь мир, мы должны будем когда-нибудь скрестить оружие с Америкой».
      
      Японские официальные круги выступили с опровержением подлинности 
документа. Однако их последующие действия развивались в полном соответствии с 
«меморандумом Танака».
      Захват дальневосточных территорий СССР рассматривался правящей кликой как 
главное условие для установления владычества Японии над всей Азией. С 1928 г. 
военные деятели и генеральный штаб уже начали планировать войну против 
Советского Союза, выжидая лишь подходящий момент для ее развязывания. Этот план 
(кодовое название «Оцу») предусматривал использование территорий Кореи и 
Маньчжурии в качестве плацдарма для операций по захвату Советского Приморья. 
Как показал на Токийском процессе4 генерал-лейтенант Мияке, бывший начальник 
штаба Квантунской армии в 1928—1932 гг., «план операций, которые должны были 
привести к оккупации Маньчжурии, являлся одной из важнейших составных частей 
общего плана операций японских войск против СССР».
      В связи с напряженным положением на маньчжуро-советской границе, 
Советское правительство в конце 1931 г. предложило Японии заключить пакт о 
ненападении. Ее правительство целый год не отвечало, а затем сообщило о своем 
отказе5. Вместе с тем после захвата Маньчжурии оно сразу же приступило к 
подготовке там плацдарма для вторжения на советскую территорию. В соответствии 
с планом «Оцу» намечалось нанести СССР два удара: первый – по направлению на 
Ворошиловск и Владивосток, второй – через Монгольскую Народную Республику в 
районе Читы. Строительство железных и шоссейных дорог, аэродромов и других 
военных объектов велось в точном соответствии с агрессивными замыслами.
      Добиваясь отказа Советского Союза от своих прав на Китайско-Восточную 
железную дорогу6 и подготавливая почву для вооруженного конфликта, милитаристы 
организовывали на КВЖД акты саботажа и диверсий, применяли репрессии к 
советским рабочим и служащим. Граница между «Маньчжоу-Го» и СССР стала местом 
постоянных столкновений, провоцируемых японцами.
      Советским обвинением на Токийском процессе была представлена запись 
беседы, имевшей место в Москве в 1931 г. между бывшим японским послом Хирота7 и 
представителем генерального штаба генерал-майором Харада. Хирота просил 
собеседника передать начальнику генерального штаба, что «нужно занять твердую 
позицию по отношению к Советскому Союзу, приняв решение воевать с СССР в любое 
время, когда это окажется необходимым. Однако целью должна быть не столько 
защита против коммунизма, сколько оккупация Дальнего Востока и Сибири».
      Японские милитаристы не собирались ограничиться планом отторжения 
соседних советских территорий. Превращение Японского моря в «японское озеро» 
должно было служить лишь началом дальнейших завоеваний.
      
      «Япония должна неизбежно столкнуться с Советским Союзом, – заявил Араки8 
на совещании губернаторов префектур в 1933 г. – Поэтому для Японии необходимо 
обеспечить себе путем военного захвата территории Приморья, Забайкалья и 
Сибири».
      
      Такова была «необходимость», ссылаясь на которую японские 
империалистические круги готовили войны против СССР и других государств.
      Под влиянием мирового экономического кризиса 1929—1933 гг., воздействие 
которого на японскую экономику проявилось в особенно тяжелой форме, Япония 
первой из империалистических держав вступила на путь агрессии. Захват ею в 
конце 1931 г. Северо-Восточного Китая (Маньчжурии) означал образование на 
Дальнем Востоке очага новой мировой войны.
      
* * *
      
      Лозунг борьбы против «коммунистической опасности» агрессоры использовали 
для маскировки своих истинных целей. Шумиха по поводу «угрозы большевизма», 
раздувавшаяся буржуазной прессой, служила прикрытием гигантского заговора 
наиболее хищных и разбойничьих кругов международного монополистического 
капитала, стремившихся к установлению мировой гегемонии. Человечество дорого 
заплатило за то, что демагогия реакционеров и милитаристов всех мастей по 
поводу «коммунистической опасности» не была своевременно разоблачена и 
пресечена.
      Суровым напоминанием об этом является летопись преступлений агрессоров, 
предъявленная обвинением на Нюрнбергском и Токийском процессах. Нельзя не 
отметить вывода, к которому пришел один из представителей обвинения от США в 
Нюрнберге доктор Р. Кемпнер: «В действительности эта фраза о коммунистической 
опасности была вымыслом, который в числе прочих вещей привел в конечном счете 
ко второй мировой войне» (4).
      
      
Глава II.
Кто вскормил хищников?
      
Германия – «антисоветская шпага» Запада
      
      После нескольких дней пребывания в загородной резиденции Рокка делле 
Каминате Муссолини вернулся в Рим и вызвал 8 марта 1933 г. статс-секретаря по 
иностранным делам Сувича.
      – Вот идея, которая пришла мне в голову между двумя партиями в кости, – 
деланно небрежно произнес «дуче» и бросил на стол подготовленный им проект 
«Пакта четырех», ставшего прообразом позорной мюнхенской сделки в 1938 г.
      Еще за полгода до выдвижения проекта «Пакта четырех» Муссолини заявил в 
Турине, что «обремененная» большим количеством членов Лига наций неспособна 
обеспечить мир в Европе. Итальянский диктатор предлагал вернуться к практике 
XIX века, когда все вопросы в Европе решались «концертом великих держав». На 
этот раз в «концерте» должны были участвовать четыре державы – Италия, Германия,
 Англия и Франция. Они образуют своего рода «европейскую директорию» для 
проведения политики «сотрудничества и поддержания мира».
      Бросалась в глаза антисоветская направленность пакта. Великую европейскую 
державу – СССР демонстративно отстраняли от какого-либо участия в решении 
европейских проблем. Итальянская печать не делала секрета из того, что было на 
уме у «дуче». «В плане Муссолини, – писала „Трибуна“ в передовой статье 9 
апреля 1933 г., – есть элемент, о котором не говорят или говорят косвенно». 
Этим элементом, пояснила газета, являлось «активное освобождение мира от 
большевизма». Для обсуждения проекта пакта Муссолини пригласил в Рим 
премьер-министра Англии Макдональда и министра иностранных дел Саймона, 
находившихся в Женеве конференции по разоружению. Высокие английские гости 
горячо поддержали инициативу фашистского диктатора. Вскоре Макдональд 
использовал трибуну палаты общин для выступления в поддержку пакта.
      Гитлеровцы с радостью восприняли предложение о «Пакте четырех». Их он 
устраивал как нельзя лучше. Фон Папен заявил, что идея Муссолини «гениальна». 
Немедленно был направлен ответ в Рим: Германия готова тотчас приступить к 
переговорам. Итальянский проект в силу ряда соображений поддержала и 
французская дипломатия. «Пакт четырех» стал одним из центральных вопросов 
международной жизни, на страницах буржуазных газет замелькала мясистая 
физиономия Муссолини с выдвинутой вперед нижней челюстью.
      Какую сенсацию вызвала бы в те дни публикация некоторых секретных 
документов европейских дипломатических канцелярий, ставших известными позже! 
Инициатором пакта являлся вовсе не Муссолини. Демагог и позер, отличавшийся 
непомерным тщеславием, «дуче» присвоил себе «лавры», которые должны были 
принадлежать другому лицу, пожелавшему остаться в тени. Приведем один из 
документов.
      «…Как выясняется, – сообщал из Рима американский посол Лонг 24 марта 1933 
г., – идея создания группировки четырех держав обязана своим происхождением не 
Муссолини, а Макдональду. Перед своей поездкой в Рим последний доверительно 
обсуждал эту идею в Женеве, в частности с некоторыми польскими сотрудниками 
Секретариата Лиги, а они сообщили об этом м-ру Гибсону9.
      По данным этих информаторов, главной заботой Макдональда было создание 
небольшого высшего совета из главных европейских держав, совет заседал бы почти 
непрерывно и принимал бы решения, которые исполнял бы обычный Совет Лиги…»
      Добытая американцами информация оказалась достоверной. В полной мере 
одобряя замыслы Макдональда, правительство США хранило в тайне полученные 
сведения.
      В те дни, когда проект «Пакта четырех» был представлен международному 
общественному мнению, мало кто сомневался, что по духу и целям он являлся чисто 
фашистским документом (это делает «честь» представителю «западной демократии» 
Макдональду, который нашел столь «хорошую» ширму для продвижения своей идеи)..
      Ныне история рождения «Пакта четырех» полностью раскрыта в трудах 
зарубежных и советских исследователей. Американский автор Фарниа, опираясь на 
материалы секретных архивов госдепартамента и опубликованные дипломатические 
документы США и Англии, пришел к выводу: содержащиеся в этих источниках 
сведения «почти не оставляют места для сомнений, что происхождение „Пакта 
четырех“ связано первоначально с правительством Макдональда».
      Проект пакта был положен Муссолини на стол переговоров в следующей 
редакции:
      
      «Рокка делле Каминате, 4 марта 1933 г.
Политический пакт согласия и сотрудничества между четырьмя западными державами.
I
Четыре западные державы – Италия, Франция, Германия и Великобритания – 
принимают на себя обязательство во взаимоотношениях друг с другом осуществлять 
политику эффективного сотрудничества с целью поддержания мира, в духе пакта 
Келлога и «Пакта о неприменении силы». В области европейских отношений они 
обязуются действовать таким образом, чтобы эта политика мира, в случае 
необходимости, была также принята другими государствами.
II
Четыре Державы подтверждают, в соответствии с положениями Устава Лиги наций, 
принцип пересмотра мирных договоров при наличии условий, которые могут повести 
к конфликту между государствами. Они заявляют, однако, что этот принцип может 
быть применим только в рамках Лиги наций и в духе согласия и солидарности в 
отношении взаимных интересов.
III
Италия, Франция и Великобритания заявляют, что в случае, если Конференция по 
разоружению приведет лишь к частичным результатам, равенство прав, признанное 
за Германией, должно получить эффективное применение…
IV
Четыре Державы берут на себя обязательство проводить, в тех пределах, в которых 
это окажется возможным, согласованный курс во всех политических и 
неполитических, европейских и внеевропейских вопросах, а также в области 
колониальных проблем…»
      
      Совершенно очевидно, что выдвинутые на первый план фразы о мире и ссылка 
на пакт Келлога, предусматривавший отказ от войны как средства национальной 
политики, были призваны скрыть подлинные цели договора. Обращает на себя 
внимание прежде всего вторая часть статьи I. В полном противоречии со сказанным 
в первой части участники пакта, по существу, декларировали свое намерение 
навязать другим государствам угодную «четырем» политику (разумеется, о«а 
именуется „политикой мира“). Если учесть, что незадолго до появления на свет 
проекта „Пакта четырех“ агрессивные круги международной буржуазии усилили 
поиски выхода из „кризиса путем войны против СССР, а папа Пий XI объявил 
„крестовый поход“ против «безбожного большевизма“, то легко в статье I 
различить четырехгранное острие, направленное против Советского Союза.
      Задуманная Форин оффисом дипломатическая комбинация сводилась к 
следующему: фашистские державы – участницы пакта возьмут на себя задачу спасти 
Европу от «большевистской опасности». Западные же демократии обязуются щедро 
вознаградить своих наемников. Статья II устанавливала фактически, что оплата 
должна производиться чужими землями и чужой свободой под предлогом «пересмотра» 
версальских границ. Правда, там содержалась ссылка на Устав Лиги наций. Но, 
поясняя подлинный смысл статьи статс-секретарю германского МИД Бюлову, 
итальянский посол в Берлине Черрути сообщил: идея пакта заключалась в том, 
чтобы «осуществить ревизию посредством соглашения между четырьмя державами, 
имея в виду, что затем это будет только подтверждено Лигой наций».
      Статья III являлась наиболее одиозной и в свете дальнейших событий, 
нельзя не сказать, наиболее преступной. Она предусматривала «подарок» Гитлеру, 
о котором тот не смел тогда и мечтать. Западные державы соглашались на 
ликвидацию военных ограничений Версаля.
      В беседе с германским послом в Риме Хасселем 15 марта 1933 г. Муссолини 
откровенно показал огромную выгоду, какую «Пакт четырех» предоставлял 
фашистской Германии:
      
      «Благодаря обеспеченному таким путем спокойному периоду в 5—10 лет 
Германия сможет вооружаться на основе принципа равенства прав, причем Франция 
будет лишена предлога предпринять что-либо против этого. В то же время 
возможность ревизии будет впервые официально признана и будет сохраняться на 
протяжении упомянутого периода… Система мирных договоров будет, таким образом, 
практически ликвидирована…»
      
      15 июля 1933 г. в римском дворце «Палаццо Венеция», где находился рабочий 
кабинет Муссолини, в подчеркнуто деловой обстановке состоялось подписание 
«Пакта четырех». Вслед за «дуче» послы Англии, Франции и Германии поставили 
свои подписи под текстом, отпечатанном на толстой дорогой бумаге с золотым 
обрезом.
      Итальянская пресса поспешила придать событию «эпохальное значение»: 
«Миссия Рима благодаря дуче снова становится всемирной!» Макдональд, Даладье и 
Гитлер прислали поздравления. Особенно восторженной была телеграмма из Берлина. 
Полное одобрение нашел пакт и в Вашингтоне. В официальном заявлении, 
опубликованном 9 июня, он был охарактеризован как «доброе предзнаменование». 
Муссолини мог наконец наслаждаться успехом, которого так жаждал!
      Вероятно, не менее доволен был в тот день и подлинный инициатор сговора 
«западных демократий» с фашистскими державами – английский премьер Макдональд. 
Правда, он не доверил своих мыслей, связанных с этим событием, бумаге. Но 
история, подобно океану, время от времени выбрасывает на поверхность 
удивительные вещи.
      Такой неожиданной находкой можно считать текст интервью, данного в ноябре 
1933 г. Бенешем (в ту пору министром иностранных дел Чехословакии). Излагая 
главному редактору французской газеты «Жур» Л. Томи свою оценку международной 
обстановки, Бенеш затронул вопрос о «Пакте четырех». Позиция Франции, 
подписавшей договор и тем самым предавшей интересы своих восточноевропейских 
союзников, вызвала глубокое недовольство правящих кругов в странах Малой 
Антанты. Это побудило чехословацкого министра произнести несколько фраз, 
которые нарушали молчаливый уговор буржуазных политических деятелей не 
затрагивать деликатных вопросов, связанных с антисоветскими замыслами Запада. 
Адресуя свои замечания Муссолини, Бенеш в действительности критиковал позицию 
французского правительства.
      
      «Когда г. Муссолини предпринял дипломатическую акцию, связанную с „Пактом 
четырех“, – заявил Бенеш, – он имел в виду определенную идею, план, проект.
Мир, по его представлению, должен быть обеспечен путем раздела всего земного 
шара. Этот раздел предусматривал, что Европа и ее колонии образуют четыре зоны 
влияния.
Англия обладала империей, размеры которой огромны;
Франция сохраняла свои колониальные владения и мандаты;
Германия и Италия делили Восточную Европу на две большие зоны влияния:
Германия устанавливала свое господство в Бельгии и России,
Италия получала сферу, включающую дунайские страны и Балканы.
Италия и Германия полагали, что при этом большом разделе они легко договорятся 
с Польшей: она откажется от Коридора10 в обмен на часть Украины… Вы наверное 
помните в связи с этим заявление г. Гугенберг в Лондоне11…
Если вы теперь спросите меня, каковы были бы последствия этого широкого плана 
раздела мира, я вам сказал бы прямо, что этот широкий план, прежде чем он был 
бы осуществлен, вызвал бы ряд войн»12.
      
      Нетрудно видеть, что «Пакт четырех» представлял собой органическое 
продолжение политического курса США, Англии и Франции в отношении Германии, 
провозглашенного вскоре после окончания первой мировой войны. Его целью было 
создать сильную реакционную Германию и использовать ее в качестве «шпаги» для 
борьбы против Советской России, против демократического и революционного 
движения в Европе. Именно в этом заключался смысл колоссальных займов, 
преимущественно американских, предоставленных Германии в соответствии с «планом 
Дауэса» (1924 г.). Золотой дождь долларов дал возможность германским монополиям 
снова подняться на ноги, обновить тяжелую промышленность и военную индустрию, 
создать оружие для осуществления их реваншистских планов. Ту же цель – 
возрождение военно-промышленной мощи Германии – имел и «план Юнга», принятый в 
1930 г. В годы мирового экономического кризиса, опасаясь «социального краха» в 
Германии, западные державы освободили ее от выплаты репараций и долгов по 
займам. После установления в стране фашистского режима английская дипломатия 
спешила объединить буржуазную Европу на общей платформе борьбы против СССР и 
повсеместного укрепления реакции. Таков был подлинный смысл «Пакта четырех».
      Глубокие империалистические противоречия между участниками пакта, прежде 
всего между Францией и Германией, помешали его ратификации. Тем не менее он 
оказал чрезвычайно пагубное влияние на последующее развитие событий и явился 
заметной вехой, обозначившей сползание мира к новому военному конфликту. 
Поощрительная позиция Англии и Франции подтолкнула гитлеровцев на скорейшую 
реализацию планов вооружения Германии и подготовки захватнической войны. Прилив 
воинственных настроений почувствовал и Муссолини. Именно в то время у него 
возник замысел напасть на единственное тогда независимое государство в Африке – 
Эфиопию. «Поскольку ревизия не будет осуществлена посредством „Пакта четырех“,
 – заявил он, – теперь станет говорить ее величество пушка» (1).
      
Под шум «болтовни» о разоружении…
      
      Требование предоставить оружие – первое, что услышал мир из Германии 
после захвата власти фашистами13. Словно по иронии судьбы, местом обсуждения 
этого требования стала Всеобщая конференция по разоружению, флаг которой был 
поднят в Женеве еще в феврале 1932 г.
      Конференция начала работу в исключительно сложной обстановке. Резкое 
обострение в результате мирового экономического кризиса всех противоречий 
капитализма побуждало империалистические державы искать выхода на пути 
милитаризации экономики, подготовки и развязывания войн. С осени 1931 г. уже 
лилась кровь на Дальнем Востоке. Японские милитаристы вторглись в Маньчжурию. В 
день открытия конференции в Женеве они подвергли бомбардировке Шанхай и другие 
города Китая. Могла ли Конференция по разоружению в тех условиях предпринять 
какие-либо меры, чтобы задержать сползание мира к новой войне?
      Ответ на этот вопрос содержался в предложениях СССР, принявшего активное 
участие в работе конференции. По мнению Советского правительства, единственной 
гарантией сохранения мира могло быть полное разоружение или по крайней, мере 
максимальное сокращение вооружений. СССР внес на рассмотрение конференции 
тщательно разработанный и обоснованный проект всеобщего и полного разоружения. 
Он предусматривал «скорейшее всеобщее и полное уничтожение всех вооруженных сил,
 исходя из принципа равенства для всех». Одновременно Советское правительство 
сообщило: если проект не будет принят, остается в силе ранее выдвинутое им 
предложение о частичном разоружении. Несмотря на поддержку, которую советские 
предложения получили у народов мира, западные державы отклонили их.
      Германия выдвинула на конференции вопрос о предоставлении ей «равенства 
прав» в области вооружений. Формальный предлог для такого требования ее 
дипломатия нашла в самом тексте Версальского договора. Там говорилось, что 
разоружение Германии должно было явиться предпосылкой для общего ограничения 
вооружений всеми странами. Западные державы после подписания Версальского 
договора поспешили забыть об этой формуле. Германия напомнила о ней и 
пригрозила уходом с конференции, если не будут сокращены вооружения других 
государств либо сняты ограничения, наложенные на немецкое вооружение.
      США и Англия, фактически направлявшие работу конференции, соглашались 
удовлетворить немецкое требование, но не знали, как совместить это с позицией 
Франции. Она выдвинула принцип: «Сначала безопасность, потом разоружение». Им 
приходилось считаться, и c тем, что активизация германских реваншистов 
встревожила французскую общественность. Не случайно именно в тот период (конец 
1932 г.) правительство Эдуарда Эррио подписало пакт о ненападении с СССР.
      Выход был найден в компромиссной резолюции. Конференция пяти держав – США,
 Англии, Франции, Германии и Италии – декларировала в декабре 1932 г. 
предоставление Германии равноправия «в рамках системы безопасности, одинаковой 
для всех стран». Тем самым выигрыш реваншистов был очевиден. Равноправие 
Германии было признано, а что касается «системы безопасности», то ее нужно было 
еще создавать. Практически эта часть формулы оставалась пустой фразой.
      Что означало принятое решение? Если бы за ним последовало всеобщее 
сокращение вооружений, то равенство прав Германии соответствовало бы 
провозглашенным целям конференции. Однако западные державы не только не 
намеревались сокращать, а, наоборот, увеличивали свои вооружения. В таких 
условиях «равноправие» означало развертывание германских вооружений, что должно 
было вызвать, в свою очередь, форсированный рост вооружений других держав. 
Таким образом, конференция по разоружению усилиями Англии, США, Италии и других 
государств была превращена в конференцию по вооружению.
      Весной 1933 г. работа конференции зашла в тупик. Выдвигая различные 
проекты, империалистические государства пытались обеспечить себе военные 
преимущества за счет наибольшего уменьшения вооружений и вооруженных сил своих 
соперников. Поэтому буржуазные дипломаты соревновались в софизмах, доказывая, 
что те виды оружия, в каких заинтересована представляемая ими страна, являются 
«оборонительными». Так, в ответ на требование сократить морские вооружения 
американские и английские делегаты заявили, будто крупные суда не служат 
средством наступления. «Когда военный корабль представляет собой средство 
обороны? – иронизировал японский представитель. – Когда на нем поднят 
британский или американский флаг». Морские державы требовали разоружения на 
суше, «сухопутные» – на море.
      Шумные пререкания по поводу разоружения служили маскировкой усиливавшейся 
на Западе гонки вооружений. «Империалисты, – писала „Правда“ 12 февраля 1932 г.,
 – хотят превратить Женевскую конференцию в огромную дымовую завесу, которая 
должна скрыть от общественного мнения трудящихся всех стран бешеную подготовку 
новой мировой войны, вступлением к которой являются события на Дальнем Востоке».

      Воспользовавшись разногласиями между бывшими победителями, гитлеровцы 
нагло добивались практической реализации принципа «равноправия». Они делали 
упор на то, что Германия якобы беззащитна против «угрозы с Востока». Ей нужны, 
мол, самолеты и танки для защиты «европейской цивилизации», а заодно и тех 
капиталов, которые были вложены в германскую экономику американскими, 
английскими и прочими монополиями.
      Фашистская дипломатия следовала заранее разработанной гитлеровцами 
тактике: сдерживать версальские державы призраком большевизма, заставлять 
верить, что «Германия – последний оплот против красного потопа». Тем самым ей 
удастся пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться.

      Эта тактика в полной мере оправдала себя. Представители США и Англии не 
только с «пониманием» отнеслись к Германии, но и всячески помогали ей добиться 
права на перевооружение. Особый интерес к этому проявляли английские и 
американские монополии, связанные с производством оружия. Они спешили на 
германском реваншизме сделать гигантский бизнес. Не приходится удивляться, что 
магнаты позаботились включить в состав делегаций, направленных в Женеву, 
«своих» людей. Те под шум дискуссий о разоружении, за кулисами конференции 
подготавливали выгодные сделки о поставках вооружения фашистской Германии. 
Одной из таких фигур являлся Аллен Даллес, выступавший в роли советника 
американской делегации.
      Курс на перевооружение Германии, проводившийся США и Англией, был 
сопряжен с определенными трудностями. Мировое общественное мнение глубоко 
встревожили сообщения о бесчинствах фашистов в Германии. Наглые требования 
гитлеровцев о предоставлении оружия лишь усугубляли беспокойство. Поэтому 
столпы делового мира США решили дать Гитлеру несколько советов. Столь 
деликатную миссию возложили на главу американской делегации на конференции 
Нормана Девиса. Вместе с Даллесом он отправился в Берлин, где встретился с 
Гинденбургом, Гитлером и министром иностранных дел Нейратом.
      Во время беседы, состоявшейся в апреле 1933 г., Гитлер повторил Девису 
уже ставший трафаретным набор аргументов нацистской пропаганды в пользу 
пересмотра Версальского договора и получения Германией права на перевооружение. 
Играя на антисоветских настроениях правящих кругов США, Гитлер заявил: «Мир не 
должен быть индифферентен к способности Германии соответствующим образом 
защищать миллионы иностранного капитала, которые инвестированы в Германии».
      Поскольку беседа проходила при закрытых дверях, Девис отбросил обычные 
для официальных заявлений США демагогические утверждения о стремлении к миру и 
солидаризировался с требованиями Гитлера. Он заверил его, что Франция тоже 
согласится на ревизию по крайней мере военных статей Версальского договора. 
Вместе с тем Девис подсказал гитлеровцам более гибкую тактику.
      
      «…Позиция Германии, – заявил он, – была бы более обоснованной, если бы ее 
представители подчеркивали свое стремление к защите от вторжения и дали бы ясно 
понять, что они не добиваются приобретения средств для вторжения в какую-либо 
другую страну».
      
      Американская дипломатия, таким образом, не только активно помогала 
Германии избавиться от «оков Версаля», но и рекомендовала более энергично 
использовать фальшивый тезис об «угрозе с Востока». Глубоко провокационный 
характер приведенного заявления Девиса показывает и тот факт, что оно было 
сделано после того, как Гитлер откровенно изложил собеседнику свои намерения 
начать открытую борьбу за перекройку карты Европы. Он даже намекнул о 
готовности в подходящий момент пойти на развязывание вооруженного конфликта на 
восточной границе Германии, организовав «инцидент», подобный тому, который 
произошел в 1898 с американским крейсером «Мэн»14.
      
      «…Лучший способ добиться ревизии, – продолжал наставления Девис, – 
заключается не в том, чтобы все время говорить об этом публично, а в том, чтобы,
 действуя спокойно, использовать конференции и комиссии для того, чтобы 
добиться исправления то тут, то там различных постановлений договора».
      
      Это заявление являлось не только откровенным поощрением реваншистских 
устремлений третьего рейха, но и служило официальным обещанием правящих кругов 
США оказать им прямую поддержку. Лишь бы все делалось без излишнего шума…
      Такую же позицию занимала и Англия. Одной из целей «плана Макдональда», 
выдвинутого британской дипломатией на Конференции по разоружению в марте 1933 г.
, была ликвидация военных постановлений Версаля и расчистка пути для 
перевооружения Германии. План предусматривал в качестве первого шага удвоение 
численности немецкой сухопутной армии (до 200 тыс. человек). В кулуарах 
английские дипломаты давали понять, что готовы пойти в этом значительно дальше.
      
      «…Члены английской делегации намекнули, – сообщал в Берлин глава 
германской делегации Надольный, – что выдвинутый проект, по мнению Англии, еще 
не является последним словом в отношении равенства прав».
      
      «План Макдональда», по оценке одного из английских журналов, был «скорее 
похож на план перевооружения, чем разоружения». Генеральная комиссия 
конференции приняла его «за основу последующих дискуссий». Пока шло обсуждение, 
начались оживленные переговоры между представителями германских деловых кругов 
и британскими авиационными фирмами (в частности с «Фэйери») о поставке немцам 
самолетов, хотя Версальский договор категорически запрещал это. Следует ли 
удивляться, что английский министр авиации лорд Лондондерри, откровенный 
сторонник ремилитаризации Германии, в одном из частных писем в марте 1933 г. 
отмечал: «Заботы о Конференции по разоружению бесполезны. Вопрос заключается в 
том, каким образом лучше избавиться от нее».
      Позиция США и Англии поощрила гитлеровцев на дальнейшие домогательства в 
области вооружений. Желая получить полную свободу действий, они решили уйти с 
Конференции по разоружению и из Лиги наций.
      
      «В связи с обстановкой в Женеве, – говорится в протоколе заседания 
германского правительства от 12 мая 1933 г., – рейхсканцлер высказал следующие 
замечания: „Вопрос вооружения не будет разрешен за столом конференции. Нет 
примеров в истории, чтобы победитель предоставил оружие побежденному в 
результате переговоров. Не отвечало бы интересам Германии еще больше снизить и 
без того недостаточный уровень имеющегося у нее вооружения, даже если бы наши 
оппоненты со своей стороны выразили готовность провести частичное разоружение…“
      
      Рейхсканцлер заявлял, что перевооружение может быть достигнуто только в 
результате «нового подхода» к проблеме. Лично он не верит, будто в настоящее 
время возможно провести перевооружение нормальными средствами. Для 
осуществления задуманного шага Гитлер предложил созвать рейхстаг и принять 
соответствующую декларацию. Декларация правительства, пояснил он, будет 
означать, что целесообразность дальнейшего пребывания Германии в Лиге наций 
из-за действий наших оппонентов поставлена под большое сомнение.
      Документ исчерпывающим образом раскрывал подлинные мотивы поведения 
гитлеровцев в Женеве. На словах добиваясь лишь «справедливости», на деле они 
стремились получить ничем не ограниченную свободу для ускоренного 
перевооружения Германии и подготовки войны. Решив хлопнуть дверью в Женеве, 
гитлеровцы стали изыскивать подходящий предлог.
      Осенью 1933 г. в результате переговоров между США, Англией и Францией был 
выработан новый проект конвенции о разоружении. Он предусматривал проведение 
разоружения двумя этапами. Для Германии вводился четырехлетний «испытательный 
период». На протяжении этого срока Германии разрешалось расширить дозволенные 
виды вооружений в соответствии с увеличением ее вооруженных сил до 200 тыс. 
человек. Остальные ограничения Версальского договора пока сохранялись бы в силе.
 Хотя новый проект легализировал значительный рост вооружений и создавал 
удобные лазейки для ускоренной ремилитаризации Германии, он уже не устраивал 
гитлеровцев.
      4 октября «фюрер» вызвал к себе военного министра Бломберга и 
статс-секретаря по иностранным делам Бюлова.
      
      «Канцлер и господин Бломберг, – говорится в протоколе совещания, – пришли 
к выводу, что мы совершенно не должны идти на риск переговоров по новому 
проекту, который в конечном счете является для нас неприемлемым. Иначе мы можем 
оказаться в положении, когда остальные дадут на него согласие и будут пытаться 
заставить нас принять его… Нельзя допустить, чтобы дело зашло в такой тупик. 
Кроме того, канцлер указал, что должно быть абсолютно исключено, чтобы провал 
конференции явился результатом нашего отказа от контроля или наших требований в 
отношении вооружений. Таким образом, наступил момент, когда в целях 
предотвращения такого развития событий необходимо вернуться к „первоначальному 
вопросу“ и заявить, что если они отвергнут разоружение, откажут нам в равенстве 
прав или если неприемлемый для нас проект будет поставлен на обсуждение, то мы 
покинем конференцию, а также выйдем из Лиги наций…»
      
      В тот же день в Женеву была послана сверхсрочная телеграмма. Немецкому 
представителю поручалось в ультимативной форме сообщить министру иностранных 
дел Англии Саймону условия, на которых Германия согласна продолжать переговоры. 
Аналогичные телеграммы были отправлены германским послам в Лондоне, Риме и 
Вашингтоне.
      Саймон пригласил к себе германского посла в Лондоне Хёша и не скрыл от 
него своей растерянности. Как бы оправдываясь, он перечислял «заслуги» Англии: 
именно она вскоре после окончания войны выступила в пользу более справедливого 
обращения с Германией; ее позиция благоприятствовала Германии во время Рурского 
кризиса, а также в вопросе об эвакуации союзными войсками Рейнской зоны и о 
репарациях. Английский министр убеждал Хёша, что Германия должна занять менее 
непримиримую позицию.
      Информация о точке зрения США поступила в Берлин через итальянского 
представителя в Женеве Соранья. Заведомо зная, что это будет передано 
Надольному, Норман Девис сказал итальянцу: «При всех условиях надо пойти на 
уступку германской позиции и спасти Германию от поражения. Он сделает все, 
чтобы содействовать достижению договоренности, приемлемой для всех».
      Получив такое сообщение из Женевы, Гитлер срочно созвал заседание 
правительства. Он заявил, что необходимо провалить проект и таким образом 
торпедировать Конференцию по разоружению.
      На следующий день, 14 октября, германское правительство заявило об уходе 
с Конференции по разоружению. Оно объясняло свой шаг отказом других держав 
разоружиться в соответствии с Версальским договором и тем, что Германии не 
обеспечено равноправие. 19 октября Германия заявила о выходе из Лиги наций.
      Играя на «чувстве чести» немецкого народа, гитлеровцы использовали 
демонстративный уход из Лиги наций для шумной пропагандистской кампании, 
имевшей целью укрепить нацистский режим.
      Решение гитлеровцев покинуть заседание в Женеве привело к окончательному 
краху конференцию. Это еще более подстегнуло гонку вооружений 
империалистических держав.
      Политика западных держав, в первую очередь США и Англии, поощрявших 
германских милитаристов, приносила свои пагубные плоды. «Выход Германии из Лиги 
наций и призрак реванша дали новый толчок к обострению положения и росту 
вооружений в Европе, – констатировалось в отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII 
съезду партии. – Не удивительно, что… болтовня о разоружении сменяется 
„деловыми“ разговорами о вооружении и довооружении».
      С конца 1933 г. фашистская Германия начала бешеными темпами наращивать 
вооружение. Если кто-либо своим неподчинением нанесет ущерб перевооружению 
Германии, заявил Гитлер, он «прикажет его расстрелять, кто бы это ни был» (2).
      
«Пушки вместо масла!»
      
      В мемуарах английского дипломата А. Киркпатрика15 содержатся интересные 
зарисовки, относящиеся к весне 1935 г. Путешествуя по Германии, пишет он, 
нельзя было не видеть, с какой энергией велась подготовка к войне. Повсюду 
вырастали новые казармы и аэродромы. Однажды в Магдебурге у него испортилась 
машина. По чистой случайности, как он объясняет, это произошло в самом 
интересном месте – у ворот аэродрома. Немецкий механик взялся помочь в беде.
      
      «На протяжении трех часов, пока он работал, – пишет Киркпатрик, – у меня 
было достаточно свободного времени понаблюдать, что происходит на аэродроме. 
Очередь пилотов стояла на взлетной дорожке. Каждые пять минут учебный самолет 
приземлялся, в него взбирался передний из стоящих в очереди и совершал полет. 
Эти приготовления проводились настолько открыто, что они стали обычной темой 
разговоров. Однажды в апреле я играл в Брунсвике в гольф с совершенно 
незнакомым мне человеком. Смеясь, тот просил меня не отрывать глаз от игры во 
избежание того, чтобы я не увидел повсюду вокруг свидетельства германского 
перевооружения».
      
      Формирование армии и ускоренное оснащение ее наступательными видами 
оружия, прежде всего авиацией и танками, с первых же дней стало основной целью 
фашистских правителей.
      «Рейхсканцлер снова подчеркнул, – говорится в протоколе заседания 
кабинета от 8 февраля 1933 г. (через неделю после захвата власти гитлеровцами),
 – что на ближайшие 4—5 лет главным принципом должно стать: все для вооруженных 
сил». Восстановление «обороноспособности» Германии, отмечается в том же 
протоколе, должно быть доминирующей мыслью всегда и везде. Словно самолет, 
перешедший в пикирование, фашистская Германия с нараставшей скоростью 
устремилась к войне.
      Выход Германии из Лиги наций и курс на ускоренное вооружение вызвали 
прилив энергии у магнатов угля и стали, фабрикантов пушек и смертоносных газов.
      
      «Германские промышленники с энтузиазмом шли по этому новому пути… Они 
рассматривали великие намерения Гитлера как свои собственные… и стали его 
верными последователями».
      
      Эти слова принадлежат Густаву Круппу и являются ярким свидетельством того,
 чью волю выполняли гитлеровцы, придя к власти.
      На протяжении жизни нескольких поколений Крупны были символом германского 
милитаризма. Начиная с 1811 г. (год основания фирмы «Фридрих Крупп») и до весны 
1945 г. ее судьбы и судьбы Германии тесно переплетались. Пушки, изготовлявшиеся 
Круппом, снаряжали Германию на войны, а те в свою очередь приводили к тому, что 
на заводах Круппа росли новые корпуса.
      Титул «пушечных королей» Круппам принесли войны Бисмарка, который 
создавал Германскую империю «железом и кровью». Железо поставляла фирма Круппа. 
Захват Германией в 1870—1871 гг. Эльзаса и Лотарингии обеспечил (после открытия 
в конце века нового способа выплавки чугуна) рост могущества фирмы. Ассортимент 
ее смертоносной продукции необычайно расширился вплоть до пушки «Большая Берта»,
 созданной специально для разрушения Парижа.
      После поражения Германии в 1918 г. Круппом овладела одна страсть – реванш.
 Территорию соседних государств Крупп рассматривает как полигон для своих пушек.
 Обладая уловками и терпением опытного хищника, Крупп надевает личину 
покорности. Он обманывает Союзную контрольную комиссию и переводит свои заводы 
на «мирную» продукцию, а в действительности тайно сохраняет концерн как военное 
предприятие.
      
      «В то время, – писал Крупп в статье, опубликованной в марте 1942 г., – 
положение казалось почти безнадежным. Оно казалось бы еще более безнадежным, 
если бы я не был убежден, что „Версаль“ не означает окончательного решения. Я 
хорошо знал историю Германии и по опыту, накопленному в других странах, имел 
основания полагать, что хорошо знаю немцев. Именно поэтому я никогда не 
сомневался, что, хотя тогда все обернулось против нас, в один прекрасный день 
наступят перемены. Как это случится, я не знал и не задавал себе такого вопроса,
 но верил в такое. И это сознание, сегодня я могу говорить прямо и впервые 
делаю это как ответственный руководитель заводов Круппа, позволило мне сделать 
практические выводы огромного значения. Если Германии суждено было возродиться 
и она сможет сбросить цепи „Версаля“, заводы Круппа должны быть наготове…
Необходимые меры принимались, и приготовления делались без лишнего шума. К 
удивлению многих, Крупп начал производить изделия, которые ничего общего не 
имели с прежней продукцией его военных заводов. Союзная Контрольная комиссия 
была введена в заблуждение. Замки, бидоны для молока, машины для ремонта дорог, 
машины для перевозки мусора – все это не внушало подозрений, и даже паровозы и 
автомобили производили совершенно «гражданское» впечатление.
После прихода к власти Адольфа Гитлера я с удовлетворением мог доложить 
«фюреру», что Крупп готов, после короткого пускового периода, начать 
перевооружение Германии».
      
      В тесном контакте с военными специалистами Крупп тайно проектировал, 
строил и испытывал танки и подводные; лодки. Его конструкторы напряженно 
работали над созданием новых типов орудий и боеприпасов. Как символ реванша 
была сохранена и «Большая Берта». Под носом у контрольной комиссии ее 
замаскировали под заводскую трубу.
      Установление фашистского режима вызвало у Круппа бурный восторг. В 
качестве председателя Имперского союза промышленников он разрабатывает проекты 
реорганизации производства. Ее цель – создать мощный аппарат для контроля и 
регулирования деятельностью всей промышленности, установить неограниченную 
власть монополий. В этом немецкие промышленные магнаты видели кратчайший путь 
подготовки к реваншу.
      Германские монополии взрастили, вскормили, привели к власти фашистский 
режим, ставший раем для промышленников. Сбылись мечты Тиссена «взнуздать» 
немецкий народ и Круппа – «держать рабочих в страхе и заставить соблюдать 
железную дисциплину». В мае 1933 г. нацисты ликвидировали профсоюзы и заменили 
их «Трудовым фронтом» – организацией с принудительным членством. Владельцы 
предприятий могли произвольно определять условия труда и устанавливать зарплату.

      Усилиями круппов, тиссенов, фликов и прочих промышленников Германия стала 
гигантской кузницей оружия.
      
      «Из немногих заводов, разрешенных Версальским договором, – говорил 
начальник военно-экономического штаба имперского военного министерства Томас в 
мае 1939 г. сотрудникам МИД, – выросла самая мощная из существующих сейчас в 
мире военная промышленность. Она достигла уровня производства, который в 
известной мере был равен германскому производству военного времени и частично 
даже превышал его. На сегодняшний день Германия занимает второе место в мире по 
производству стали после Америки. Производство алюминия значительно превышает 
производство Америки и других стран мира.
Выпуск винтовок, пулеметов и артиллерийского вооружения превышает в настоящее 
время производство любой другой страны».
      
      С какой быстротой нарастала смертельная угроза для соседних с Германией 
стран, и не только соседних, говорят следующие цифры. Бюджетные ассигнования на 
вооружения и армию в 1933—1938 гг. увеличились почти в 10 раз. Производство 
оружия и военной техники возросло за те же годы в 12,5, самолетов – в 22 раза.
      Бешеная гонка вооружений стала источником сказочного обогащения для 
германских монополий. Приводимые ниже цифры раскрывают природу того 
«энтузиазма» промышленников, о котором говорил Крупп.
      
      Рост чистой прибыли концерна «ИГ Фарбениндустри» (в марках)
      1932 71475244
1933 122093244
1935 153434340
1937 295701000
1938 274286000, т.е. примерно 400% уровня 1932 г.

      
      Рост чистой прибыли концерна Круппа (в марках)
      1932—1933 6507078
1934—1935 60361350
1937—1938 112190050
1938—1939 121803791, т.е. примерно 2000% уровня 1932—1933 гг.

      Гигантский рост прибылей вызывал у промышленников и банкиров полное 
удовлетворение действиями «фюрера». Деньги, которые они израсходовали на 
создание фашистской партии, содержание штурмовиков и «предвыборные кампании» 
гитлеровцев, окупались с лихвой. По инициативе Круппа был учрежден фонд 
«Адольфа Гитлера». Ежегодно солидные взносы промышленников поступали в кассу 
нацистской партии. За шесть лет (1933—1939 гг.) «ИГ Фарбениндустри» передал в 
распоряжение «фюрера» 40 млн. марок, Крупп – 12 млн.
      Перестройка экономики в агрессивных целях требовала колоссальных средств. 
Наставником Гитлера по финансовым вопросам монополии сделали бывшего президента 
Имперского банка Я. Шахта. Он знал закулисные тайны «делового мира» и 
располагал широкими личными связями в кругах финансистов США и Англии. 
Познакомившись еще в 1931 г. на квартире Геринга с Гитлером, куда он явился 
вместе с Тиссеном (лучшей рекомендации нельзя было и придумать), Шахт 
становится ревностным сторонником «фюрера». Рассказывая о деятельности Шахта 
накануне захвата власти фашистами, один из его биографов пишет:
      
      «В последующие недели были пущены в ход такие интриги, о каких не 
прочтешь ни в одном романе… Для Шахта характерно, что в эти дни он повсюду, в 
каждом разговоре, в каждом публичном выступлении, и особенно в наиболее трудные 
моменты, которые пришлось пережить Гитлеру… заявлял, что Германию может спасти 
один человек – Гитлер».
      
      После установления фашистского режима Шахта вновь назначили президентом 
Имперского банка, который магнаты сделали центром финансирования военной 
программы. О прямом участии германского финансового капитала в подготовке 
агрессивной войны и ремилитаризации страны свидетельствует, в частности, один 
из меморандумов, подготовленных Шахтом для Гитлера.
      
      «С самого начала рейхсбанк сознавал, что успех в области внешней политики 
может быть достигнут лишь путем реконструкции германских вооруженных сил. Он 
принял на себя в значительной степени ответственность за финансирование 
вооружения, несмотря на вытекавшие отсюда опасности для стабильности валюты. 
Это оправдывалось необходимостью, которая отодвинула на задний план все прочие 
соображения, необходимостью вооружиться немедленно и из ничего и, кроме того, в 
замаскированной форме, так, чтобы это делало возможным проведение внушающей 
доверие внешней политики».
      
      Не менее характерен и другой документ по вопросам финансирования войны. 
Его составил летом 1939 г. Функ, сменивший Шахта на посту президента Рейхсбанка.
 В меморандуме обосновывалось предложение «внести в законы по вопросам 
финансирования войны идею оплаты военных издержек, рассчитывая на доход в 
будущем, после окончания войны».
      Расчет на богатую добычу в результате разбойничьей войны стал основой 
денежных манипуляций германских монополистов. Для маскировки источников 
покрытия расходов на вооружение гитлеровцы широко прибегали, помимо ограбления 
масс путем повышения налогов, к выпуску бумажных денег и фальшивых векселей. 
Крупную жульническую комбинацию, прикрытую авторитетом Имперского банка, 
разработал Шахт.
      Смысл аферы заключался в следующем. Военные заказы оплачивались векселями 
не существовавшей в природе фиктивной компании «Металлургише форшунггезельшафт» 
(сокращенно «МЕФО»). Банкам было дано указание принимать векселя к оплате, но 
средств для их погашения не было. Игра строилась на том, что векселя давали 4% 
годовых. И фабрикантам, не сомневавшимся в их добротности, было выгоднее вместо 
наличных держать у себя в кассе эти фальшивые бумажки.
      Махинация Шахта дала возможность изъять у предпринимателей значительную 
часть их кассовой наличности. Разумеется, если бы векселя были предъявлены к 
оплате, наступила бы финансовая катастрофа.
      Система векселей «МЕФО» применялась до 1 апреля 1938 г. К этому времени 
для оплаты заказов на производство вооружений было выдано счетов на 12 млрд. 
марок. Выдумка Шахта была особенно удобна для гитлеровцев в связи с тем, что 
векселя «МЕФО» не фигурировали ни в публиковавшихся отчетах Рейхсбанка, ни в. 
цифрах бюджета. Это обеспечивало секретность финансирования программы 
вооружений.
      Резкий перевод экономики страны на военные рельсы был чреват серьезными 
последствиями. Дело в том, что чрезмерное развитие военных отраслей вызывало 
все возраставшую потребность в стратегическом сырье16. Вместе с тем 
свертывались экспортные отрасли промышленности, обеспечивавшие поступление 
валюты. Финансовая задолженность Германии по займам 20-х годов еще более 
усугубляла положение» Получался заколдованный круг, который должен был привести 
к экономической катастрофе. Надвигавшийся кризис грозил крушением фашистского 
режима. Его спасти не могли никакие финансовые аферы Шахта (3).
      На выручку пришел международный капитал.
      
«Безоружная Германия – угроза миру»
      
      «Тайные» думы и чувства, определявшие позицию США и Англии в связи с 
начавшейся в конце 1933 г. в капиталистическом мире бешеной гонкой вооружений, 
лучше всего раскрывают слова В.И. Ленина.
      
      «Сотни и тысячи миллионов рублей, – писал он в статье „Вооружения и 
капитализм“ в 1913 г., – расходуются Англией и другими странами на 
приготовления к войне, – разумеется, все это делается исключительно в интересах 
мира, в интересах охраны культуры, в интересах родины, цивилизации и т.д.
А в качестве акционеров и директоров предприятий судостроительных, пороховых, 
динамитных, пушечных и т.д. мы видим адмиралов и знаменитейших государственных 
деятелей Англии из обеих партий: и консервативной, и либеральной. Золотой дождь 
льется прямо в карманы буржуазных политиков, которые составляют тесную 
международную шайку, подстрекающую народы к соревнованию в деле вооружений…»17
      
      Действительно, в начале 30-х годов список членов английского 
правительства и наиболее видных политических деятелей напоминал перечень 
представителей мощных военных концернов и тесно связанных с ними фирм и банков. 
Премьер-министр Болдуин – совладелец военных заводов компании «Болдуине 
лимитед», увеличившей свои доходы за время пребывания его у власти. Министр 
финансов Н. Чемберлен, вскоре сменивший Болдуина на посту премьера, располагал 
значительным количеством акций военной фирмы «Бирмингэм смолл армс К°», а еще 
раньше занимал там директорское кресло. Крупным акционером военно-химического 
концерна «ИКИ» являлся министр иностранных дел Саймон. Военный министр Хэйлшем, 
министр внутренних дел Гильмур, а также министр колоний Кэнлиф-Листер связали 
судьбу своих капиталов с военно-промышленным концерном «Виккерс». Призывая 
избирателей не скупиться на расширение английских вооружений, многие из этих 
деятелей, известные прогерманской ориентацией, сознательно шли на то, чтобы 
продавать гитлеровцам продукцию своих заводов. Вот почему правящие круги Англии 
восприняли с плохо скрытым одобрением уход фашистской Германии с конференции и 
выход из Лиги наций. Как раз в те дни британская печать опубликовала заявление, 
отличавшееся циничной откровенностью:
      
      «Будут ли немцы снова воевать? С моей точки зрения, в этом нет никакого 
сомнения, и я твердо уверен, что в один прекрасный день мы либо позволим немцам 
вооружиться, либо сами вооружим их. Перед лицом грозной опасности с Востока 
невооруженная Германия была бы подобна созревшему плоду, который только того и 
ждет, чтобы русские сорвали его. Если бы немцы не смогли сами защитить себя, мы 
должны были бы выступить в их защиту. Одна из наибольших угроз миру – полная 
безоружность Германии».
      
      Приведенные слова принадлежали А. Бальфуру, председателю правления 
сталелитейных фирм «Артур Бальфур энд компани лимитед» и «Кэпитл стил уоркс, 
Шеффилд», директору банка «Нэшнл провиншл бэнк». Он высказал без обиняков 
надежды реакционных кругов английской буржуазии. Подобный курс, считали они, 
открывал перспективу руками немцев сокрушить Советский Союз, да к тому же 
изрядно заработать на поставках оружия Германии. Толкая фашистский рейх на путь 
милитаризации, стратеги лондонского Сити рассчитывали также ослабить германских 
конкурентов на мировом рынке. В условиях депрессии, наступившей после кризиса 
1929—1933 гг., экономический аспект такого курса казался не менее 
привлекательным, чем политический.
      Такие же взгляды преобладали и в кругах крупного капитала США. Успехи 
советского народа в строительстве социализма, рост революционной энергии 
рабочего класса в капиталистических странах встревожили мировую буржуазию. 
Американская реакция шла на сговор с германским фашизмом, чтобы использовать 
его для борьбы против СССР. В том же направлении действовали и факторы 
экономического порядка. В первые годы после возникновения третьего рейха 
Уолл-стрит еще рассчитывал, что в результате тесного переплетения капиталов и 
интересов американских и германских монополий и захваченных США в 20-х годах 
сильных позиций в экономике Германии ему удастся сделать фашистское государство 
младшим партнером в борьбе против империалистических конкурентов. Заокеанские 
монополисты учитывали и выгоды гонки вооружений, ибо появлялась возможность 
загрузить бездействующие предприятия. Взятый гитлеровцами курс на подготовку к 
войне привел в действие 60 американских заводов в Германии, которые стали 
давать прибыль.
      В конце 1933 г. визит «фюреру» нанесли два крупных американских банкира. 
После беседы с Гитлером Олдрич и Манн пришли к выводу, что «с ним можно вести 
дела».
      Помощь международного финансового капитала гитлеровцам выразилась прежде 
всего в многомиллиардном подарке. Германию освободили от выплаты долгов по 
займам 20-х годов18. В течение лишь года она «добилась» сокращения платежей 
сначала до 75, затем – до 40 и наконец до 3%. «Моральная поддержка» ведущих 
американских и английских банков дала возможность гитлеровцам спасти от краха 
начатую программу вооружений.
      При этом финансисты США и Англии не оказались в убытке. Германская 
задолженность была списана за счет мелких держателей облигаций государственных 
займов в названных странах. Германия использовала высвободившиеся средства на 
приобретение вооружений и стратегического сырья, т.е. они попали в карман к тем 
же иностранным монополиям. Рассчитывая, что расходы на вооружение Германии с 
лихвой окупятся после ее похода на Восток, британские банкиры пошли на 
предоставление гитлеровцам новых займов и коммерческих кредитов. Англия стала 
основным поставщиком стратегического сырья для фашистской Германии. «Без Англии 
в качестве платежного учреждения и без возможности продлить сроки кредитов… – 
отмечала одна из британских газет в мае 1935 г., – Германия не смогла бы 
осуществить свои планы… Снова и снова Германия отказывалась от своих 
обязательств, публичных и частных, но она продолжала покупать шерсть, хлопок, 
никель, каучук и нефть, пока ее потребности не были удовлетворены, а 
финансирование этих закупок проводилось прямо или косвенно через Лондон».
      Еще более наглядно пособничество иностранных монополий гитлеровским 
агрессорам проявилось в военно-технической области. Приведем такой пример. 
Одним из узких мест в подготовке гитлеровцев к войне было обеспечение армии 
мотомеханизированными средствами, конструирование и производство авиационных 
моторов. Монополии США и Англии помогли и в этом. Исключительно интересные 
данные, относящиеся к рассматриваемому вопросу, содержатся в материалах 
комиссии американского конгресса под председательством сенатора Ная19.
      По данным комиссии, американские авиационные фирмы, пока в Женеве велись 
разговоры о разоружении, снабжали фашистский рейх самолетами и авиационными 
моторами. Стоимость поставок нарастала в геометрической прогрессии и особенно 
увеличилась после выхода Германии из Лиги наций. Сумма экспорта составляла в
      1931 г. – 2 тыс. долл.
      1932 г. – 6 тыс. долл.
      1933 г. – 272 тыс. долл.
      1934 г. (с 1. I. по 31.VIII) – 1445 тыс. долл.
      Согласно некоторым данным, эти цифры занижены. Как пишет бывший 
американский посол в Берлине Додд, ежемесячно Германия покупала в США по 100 
самолетов. Насколько выгодны были поставки, можно судить по тому, что фирма 
«Юнайтед эйркрафт корпорейшн» с приходом Гитлера к власти удвоила число рабочих 
на одном из заводов и утроила мощность другого.
      Британские фирмы старались не отставать от своих американских конкурентов.
 Англия в те годы являлась главным экспортером оружия и военных материалов. В 
начале 30-х годов на ее долю падала одна треть мирового экспорта вооружений. 
Британские фирмы поставляли в Германию самолеты и авиационные моторы самых 
новейших видов. Из 28 типов германских военных самолетов в 1935 г, 11 имели 
английские и американские моторы, поставленные фирмами «Ролльс-Ройс», 
«Армстронг-Сидли», «Прэтт-Уитни» и др.
      Британские фирмы широко пропагандировали свою продукцию в немецких 
военных журналах. Рекламировались танки и пулеметы концерна «Виккерс-Армстронг».
 На одной из реклам, выпущенной в 1934 г., был изображен новейший английский 
бомбардировщик со свастикой на крыльях.
      Вооружение фашистской Германии для «похода на Восток, разумеется, отнюдь 
не ограничивалось авиацией. Американские финансово-промышленные группы Моргана, 
Дюпона, Рокфеллера и Форда вложили капиталы в отрасли, имевшие наибольшее 
значение в военном отношении. Принадлежавшие Дюпонам („Дженерал моторс“) заводы 
„Опель“ в Рюссельсгейме, крупнейшие тогда в капиталистической Европе, снабжали 
гитлеровскую армию автомашинами, танками, мотоциклами, запасными частями для 
самолетов. На вооружение нацистов работал также построенный Фордом мощный 
автомобильный завод в Кёльне. О горючем для германских танков и самолетов 
позаботились американские и английские нефтяные компании. Накануне войны 
примерно одна треть заправочных пунктов в третьем рейхе принадлежала 
Германо-американской нефтяной компании. Большая часть ее капитала (55 из 63 млн.
 марок) была собственностью рокфеллеровской „Стандард ойл“. Четверть средств 
немецкого общества „Газолин“ принадлежала „Стандард ойл“, остальная часть – „ИГ 
Фарбениндустри“ и английскому тресту „Роял-датч шелл“. „Стандард ойл“ помогла 
создать запасы первосортного горючего на 20 млн. долл., а перед самой войной 
построить завод авиационного бензина. Электро– и радиоаппаратурой снабжал 
Морган, в руках которого находилось не менее двух пятых германской 
промышленности, выпускавшей данную продукцию. Поскольку гитлеровское 
правительство „заморозило“ капиталы и прибыли иностранных компаний (т.е. 
запретило их вывоз из страны), монополии США и Англии направили „свободные“ 
средства на расширение своих предприятий в Германии или на приобретение акций 
немецких фирм. Например, моргановская „С. Лоренц“ приобрела 30% акций 
бременских заводов „Фокке-Вульф“, производящих военные самолеты.
      Благодаря щедрой и разносторонней помощи международного, в первую очередь 
американского, капитала фашистская Германия за короткий срок создала мощную 
военную промышленность. Она была способна производить тысячи танков, самолетов, 
артиллерийских орудий и т. п. Это позволило гитлеровцам начать уже вполне 
конкретно планировать войну за установление мирового господства, Осенью 1936 г, 
был принят так называемый «четырехлетний план». Его основные задачи «фюрер» 
сформулировал так:
      1. Немецкая армия должна быть за четыре года готова к действию.
      2. Немецкая экономика должна за четыре года подготовиться к войне.
      
* * *
      
      Мировой экономический кризис 1929—1933 гг. резко обострил классовую 
борьбу в странах капитала и межимпериалистические противоречия. Система 
договоров, закрепившая передел мира после первой мировой войны, была 
основательно подорвана. Фашистские Германия и Италия, милитаристская Япония 
стали требовать нового передела мира. США, Англия и Франция, на словах заявляя 
о миролюбии, тоже искали выхода из тупика за счет новой войны. Они считали, что 
новая война была необходима для спасения капитализма. Их замысел заключался в 
том, чтобы руками фашистских агрессоров уничтожить Советский Союз, разгромить 
революционное и демократическое движение на Западе, национально-освободительное 
движение в угнетенных странах Востока. Вместе с тем, по их расчетам, война 
должна была привести к ослаблению Германии, Италии и Японии как конкурентов. 
Поэтому западные державы всячески помогали германскому империалистическому 
зверю снова подняться на ноги и отрастить клыки. Такую же политику США и Англия 
проводили в отношении Японии.
      Антисоветская деятельность правящих кругов западных держав, враждебная 
интересам мира и предательская по отношению к собственным народам, явилась 
одним из основных факторов возникновения второй мировой войны» (4).
      
      
Глава III.
Коллективная борьба против коллективной безопасности (1933—1935 гг.)
      
СССР: мир неделим!
      
      Марсель, 9 октября 1934 г. В 2 часа дня сюда прибыл югославский король 
Александр. В порту его встречал министр иностранных дел Франции Барту. Они 
садятся в открытую автомашину. В сопровождении небольшого конного эскорта 
официальный кортеж направился к ратуше. По обеим сторонам улицы – многолюдная 
толпа, сдерживаемая редкой цепью полицейских.
      Король еще сравнительно молод. На нем парадная военная форма с плюмажем и 
эполетами. Сегодня Александр необычно бледен, отсутствует самодовольная улыбка, 
скрывающая жестокость. Он с тревогой поглядывает на неспокойную толпу. Ведь уже 
давно в Белграде ходят слухи, что хорватские террористы готовят на него 
покушение.
      Слева от короля, в темном костюме, держа цилиндр на коленях, сидит Барту. 
Он стар, большая лысая голова и золотое пенсне придают вид скорее ученого, чем 
политического деятеля. Внешне он спокоен. Но ему известны факты, о которых 
решили не сообщать королю. Несколько дней назад полиция арестовала группу 
анархистов, готовивших покушение в Марселе. Префект полиции заверил, что будут 
приняты особые меры предосторожности. И вместе с тем нет обещанного эскорта 
мобильных гвардейцев, да и кортеж почему-то движется со скоростью ленивого 
пешехода. Это беспокоит…
      В тот момент, когда машина поравнялась со зданием Биржи, раздался резкий 
свист. Из толпы выбежал человек и, прорвавшись сквозь цепь охраны, вскочил на 
подножку. Неизвестный делает несколько выстрелов. Король убит наповал. Барту 
смертельно ранен. Полковник, ехавший верхом рядом с машиной, ударом сабли 
смертельно ранил преступника. Взбудораженная толпа топчет его тело…
      Убийцей был некий Калеман, чья татуировка указывала на принадлежность к 
организации македонских националистов. В 1936 г. на суде во Франции было 
установлено, что нити заговора из центра «усташей»20 в поместье Янка Пуста (на 
территории Венгрии, близ югославской границы) тянулись в Берлин и Рим. Главу 
хорватских террористов Павелича заочно приговорили к смертной казни, трех 
человек, причастных к убийству, осудили на каторжные работы.
      О связи Павелича с Альфредом Розенбергом, в ту пору руководителем 
внешнеполитического бюро нацистской партии, и с Муссолини, чьим любимцем он был,
 на суде не говорилось. Усилиями гитлеровской агентуры и будущих французских 
коллаборационистов дело замяли. Только в 1958 г. стали известны документы, 
которые свидетельствуют, что одним из организаторов марсельского убийства 
являлся помощник германского военного атташе в Париже Ганс Шпейдель.
      Выстрел, сразивший французского министра иностранных дел, ярко осветил на 
мгновение тревожную обстановку в Европе. Между силами, отстаивающими мир, и 
силами войны шла острая борьба. Демократическая общественность в большинстве 
капиталистических государств была озабочена развитием событий и требовала от 
своих правительств принять действенные меры для предотвращения нового военного 
конфликта. Необходимость их понимали и наиболее трезво мыслящие буржуазные 
деятели. К ним принадлежал Барту.
      В таких условиях роль Советского государства в борьбе за сохранение мира 
необычайно возросла. Кроме СССР и Монгольской Народной Республики, в тот период 
не было правительств, искренне заинтересованных не только в том, чтобы отвести 
угрозу от собственных границ, но и спасти сотни миллионов трудящихся всех 
континентов от надвигавшейся войны. Верный ленинской идее мира, которая лежит в 
основе его политики, верный своему интернациональному долгу, Советский Союз 
стал ведущей силой в борьбе за сохранение мира.
      Для решения этой задачи требовалось правильное понимание всеми 
правительствами и народами перспектив развития международной обстановки. Между 
тем многие буржуазные политики утверждали, будто агрессоры ограничатся лишь 
«локальными» войнами, не представляющими опасности для судеб всего мира. Трудно 
было придумать более порочную и опасную для человечества концепцию, чем эта. 
Парализуя сопротивление и разобщая народы, подобная точка зрения предоставляла 
агрессорам возможность душить более слабых противников поодиночке. Ее 
инициаторы выступили, по существу, с требованием легализации войны, 
предоставления свободы экспансионистам. Правительство и Коммунистическая партия 
Советского Союза вскрыли несостоятельность «теории» локализации войны и 
выдвинули идею неделимости мира. Советская формула «мир неделим» означала, что 
в тех исторических условиях война, возникшая в любом районе земного шара, была 
бы чревата опасностью превратиться в мировую. Отсюда очевидной была равная 
заинтересованность всех миролюбивых народов в обуздании агрессоров. Это 
положение стало объективной основой предложенного правительством СССР принципа 
коллективной безопасности. В противовес тезису буржуазного мира – безопасность 
агрессии – Советский Союз выдвинул принципиально противоположный тезис – 
безопасность народов.
      Решение о развертывании борьбы за коллективную безопасность было принято 
ЦК ВКП(б) в декабре 1933 г. Оно определило главное направление 
внешнеполитической деятельности Советского государства накануне второй мировой 
войны. Реальный и наиболее надежный путь обеспечения мира Советское 
правительство видело в создании региональных пактов взаимной помощи. Оно 
заявило о своей готовности принять участие в таком пакте с широким привлечением 
европейских государств.
      
      «Обеспечение мира не может зависеть только от одних наших усилий и 
требует сотрудничества и содействия других государств, – говорил народный 
комиссар иностранных дел M.M. Литвинов на IV сессии ЦИК СССР 29 декабря 1933 г.
 – Стремясь поэтому к установлению и поддержанию дружественных отношений со 
всеми государствами, мы уделяем особое внимание укреплению отношений и 
максимальному сближению с теми из них, которые, как и мы, дают доказательства 
своего искреннего стремления к сохранению мира и готовы противодействовать 
нарушителям мира. Мы никогда не отказывались и не отказываемся от 
организованного международного сотрудничества, имеющего своей целью укрепление 
мира. Не будучи доктринерами, мы не отказываемся от использования тех или иных 
существующих или могущих образоваться международных объединений и организаций, 
если у нас есть или будут основания рассчитывать на их служение делу мира».
      
      Воплощением идеи коллективной безопасности явился проект «Восточного 
пакта», разработанный в результате советско-французских переговоров. Как 
предусматривалось, участниками пакта, помимо СССР и Франции, должны были стать 
государства Центральной и Восточной Европы – Польша, Чехословакия, Литва, 
Латвия, Эстония, а также Финляндия. Кроме того, было решено пригласить 
присоединиться к пакту и Германию. Это парализовало бы возможности гитлеровцев 
осуществить свои агрессивные замыслы. А в случае отказа они разоблачили бы себя 
как потенциального нарушителя мира 21.
      Заметный поворот Франции к сближению с Советским Союзом, имевший место в 
рассматриваемый период, явился результатом действия многих факторов. Огромную 
роль играло упрочение международных позиций СССР, активная деятельность 
советской дипломатии в защиту мира, за обуздание фашистской агрессии. Вместе с 
тем трудящиеся массы Франции во главе с коммунистической партией настоятельно 
требовали от правящих кругов нормализовать отношения с СССР и объединить усилия 
во имя укрепления мира в Европе, Немалая заслуга принадлежит и таким буржуазным 
деятелям, как Э. Эррио, Ж. Поль-Бонкур, Л. Барту, П. Кот. Далекие от симпатий к 
коммунизму, они обладали широким политическим кругозором и трезво оценивали 
факты. Поэтому они должны были прийти к выводу о жизненной необходимости для их 
страны союза с СССР. Интересная иллюстрация того пути, который привел Эррио к 
решению заключить пакт с СССР, содержится в его мемуарах.
      
      «…Международная обстановка действительно скверная, – отмечает он в записи,
 относящейся к апрелю – маю 1935 г., – Германия сорвалась с цепи… Германия 
вооружается, не признавая никаких ограничений. Мне кажется, что на протяжении 
моей политической карьеры я предпринял все возможное, чтобы склонить ее к 
соглашению с нами… От нее довольно легко добиться подписи под каким-либо 
документом, но она не уважает этой подписи. Весьма прискорбно, но это факт…
Что же делать? Франция с ее 40 миллионами жителей не сможет одна противостоять 
государству с 60-миллионным населением… Где нам искать поддержки?
Итак, я изучаю карту. Я вижу на ней только одну страну, которая была бы для нас 
необходимым противовесом и могла бы создать в случае войны второй фронт. Это 
Советский Союз… Даже царь при всем своем деспотизме пошел некогда на союз с 
республикой. Неужели наша буржуазия, наша печать окажутся менее умными?.. По 
моему мнению, это диктует сама логика развития и даже просто здравый смысл».
      
      Насколько эффективным средством борьбы против захватнических замыслов 
гитлеровцев мог явиться «Восточный пакт», свидетельствует реакция на него в 
Германии.
      
      «Политические цели нового предложения о пакте легко различимы, – 
отмечалось в циркулярном письме министра иностранных дел Нейрата от 8 июня 1934 
г. – Германия будет вовлечена в систему, где господствующее положение займут 
Фракция и Советский Союз… В силу своего центрального положения Германия 
окажется во власти русско-французской политики…»
      
      В другом документе отмечалось, что пакт выражает желание Советского Союза 
«совместно с Францией держать Германию в железных клещах и одновременно 
обеспечить свой тыл в предвидении развития событий на Дальнем Востоке».
      Итак, существовала реальная возможность держать фашистских агрессоров в 
«железных клещах». Почему же не воспользовались ею? (1)
      
Договариваться с большевиками?!
      
      Перспектива создания в Европе большевиками системы коллективной 
безопасности, предложенной СССР и поддержанной демократической общественностью, 
всполошила международную реакцию. В одном ряду с гитлеровцами и итальянскими 
чернорубашечниками, встретившими в штыки советско-французские предложения, 
оказались британские аристократы и американские воротилы бизнеса, пестрая стая 
будущих французских коллаборационистов и банда пилсудчиков, монархи всех кровей 
и геральдических отличий, а также нанятые профессиональные убийцы. Секретная 
переписка между столицами Старого и Нового света, связанная с проектом 
«Восточного пакта», запестрела возгласами удивления, недоумения, возмущения: 
пустить большевиков в Европу?! В дипломатических канцеляриях идея Барту – 
заключить военный союз с Москвой – воспринималась как «странная и дикая».
      Об умонастроениях в политических кругах Запада дает представление, в 
частности, беседа английского министра иностранных дел Саймона с германским 
послом в Лондоне Хёшем. 12 июня 1934 г. немецкий дипломат явился в Форин оффис, 
чтобы сообщить о только что полученной в Берлине от французов информации 
относительно проекта «Восточного пакта».
      
      «Г-н Хёш сказал, – отмечается в британской записи беседы, – что он был 
настолько удивлен французским предложением о гарантировании Россией Локарнского 
договора, что позвонил по телефону в „Берлин, чтобы убедиться, правильно ли 
передано это… Но поступило подтверждение: таково предложение, которое Барту 
сделал Литвинову“.
      
      Сэр Саймон полностью разделял «недоумение» германского посла.
      Удивление в связи с позицией Франции выразил также английский посол в 
Париже Кларк. «Действительно ли таково намерение вашего правительства?» – 
спросил он у генерального секретаря французского МИД. Леже пояснил Кларку 
мотивы такого решения.
      
      «…Невозможно переоценить, – заявил он, – значение для Франции возможности 
использовать огромные промышленные ресурсы России. Если, к примеру, взять 
только одну область самолетостроения, то французское правительство понимает, 
что в случае войны с Германией Франция не сможет обойтись без помощи. С другой 
стороны, если русские предложения будут отвергнуты, Советы, стремящиеся к 
обеспечению своей безопасности в Европе, могут оказаться вынужденными 
попытаться аналогичное соглашение достичь с Германией, которая в таком случае 
получит в свое распоряжение преимущества, от которых отказалась Франция. 
Нынешнее французское правительство по своему составу не таково, чтобы 
склоняться к союзу с Советами, но за отсутствием какого-либо урегулирования 
(sic)22 на Западе, которое сняло бы все дальнейшие страхи, оно просто не может 
позволить себе отвергнуть столь выгодные предложения, какие делаются русскими, 
если другая схема, неизмеримо более предпочтительная для него, не сможет быть 
осуществлена».
      
      Приведенный документ исключительно интересен. Подтверждалось, что именно 
СССР – инициатор и главная сила, борющаяся за создание в Европе системы 
коллективной безопасности. Кроме того, правительства западных держав учитывали 
заинтересованность СССР в укреплении мира и безопасности своих границ на западе 
(особенно в связи с военной угрозой на Дальнем Востоке), ради чего он шел на 
весьма выгодные для них предложения. Они понимали решающее значение, которое 
имело бы участие СССР в коллективных мерах по пресечению германо-фашистской 
агрессии. Понимали, но, если говорить об Англии и США, действовали в прямо 
противоположном направлении.
      Для правильной оценки позиции Франции и Англии в связи с проблемой 
европейской безопасности следует рассмотреть еще один вопрос: насколько их 
правительства были информированы об агрессивных намерениях фашистской Германии?
      В 1954 г. вышла книга французского военного историка Кастеллана 
«Секретное перевооружение Германии. 1933—1935. По материалам Второго бюро 
генштаба Франции». Появись на 20 лет раньше, она серьезно встревожила бы 
общественность Запада. Как пишет автор, в предвоенные годы французская разведка 
уже располагала исчерпывающими данными о вооружении рейха. Какие же сведения 
поступали от резидентов в Германии?
      Широкая сеть агентов Второго бюро сообщала о резком усилении с весны 1934 
г. производства вооружений.
      «Полигон завода Круппа в Меппене используется так же интенсивно, как и 
накануне войны: завод Рейнметалл (Дюссельдорф) приступил к изготовлению 130 
стволов 75-мм орудий…»
      «Крупп получил секретное указание об изготовлении тяжелой артиллерии…»
      «С 1934 г. заводы Круппа начинают серийное производство легких танков, 
снарядов 75– и 77-мм, тяжелых орудий для армии и флота, проводят испытания 
орудий большой мощности…»
      «Несмотря на предосторожности, которыми он окружен и которыми окружают 
все свои мероприятия, Геринг не сумел полностью сохранить тайну. Можно 
утверждать, что германский военно-воздушный флот находится в стадии создания. 
Возможно даже, что при первом подходящем случае Германия поставит мир перед 
свершившимся фактом и официально объявит, что располагает военной авиацией…» 
Это предупреждение было сделано за полгода до того, как гитлеровцы 
действительно заявили о создании (в нарушение Версаля) военной авиации.
      «Сообщал ли генеральный штаб последовательно сменявшимся правительствам… 
то, что ему казалось очевидным в результате информации разведки? – пишет 
Кастеллан в конце книги. – Можно ли сказать, что ответственные французские 
политические деятели были не только осведомлены, но и предупреждены?
      Документы, отвечающие на это, имеются в изобилии».
      Тревогу должна была вызвать и информация, поступавшая из Германии в 
Лондон.
      В связи с этим большой интерес представляет так называемый «меморандум 
Ванситарта», опубликованный в одном из томов «Документов британской внешней 
политики». Будучи в 1930—1938 гг. постоянным заместителем министра иностранных 
дел, Ванситарт в своей оценке германской проблемы отражал настроения той части 
английской буржуазии, которая понимала серьезную опасность, грозившую 
британским интересам со стороны гитлеровцев. Весной 1934 г. он подготовил 
меморандум, где обосновывал мысль, что Германия в перспективе является 
потенциальным врагом Англии. В подтверждение дипломат приводит выдержки из 
донесений английских послов в Берлине, Так, в начале 1933 г. Румбольд сообщал:
      
      «Нынешнее германское правительство намерено восстановить сухопутные 
вооружения, и, как объясняет Гитлер в мемуарах, ему придется усыпить 
бдительность своих противников до такого состояния комы, чтобы они позволили 
Германии заниматься ими поодиночке… С момента прихода к власти Гитлер стал 
настолько же осторожен и сдержан, насколько раньше был резок и прямолинеен. 
Было бы ошибочным возлагать какие-либо надежды на серьезное изменение взглядов 
канцлера и его окружения. Гитлеру, конечно, следует отдать должное: он 
достаточно хитер для того, чтобы понимать необходимость камуфляжа… Именно 
такого рода являются торжественные заверения о стремлении к миру в духе речи 
канцлера в Потсдаме… У меня сложилось твердое убеждение, что в настоящее время 
проводится заранее рассчитанная политика. Цель этой политики – довести Германию 
до уровня готовности, до исходного пункта для прыжка, чтобы она могла захватить 
прочные позиции прежде, чем ее противники смогут вмешаться».
      
      В меморандуме цитируется также сообщение посла, который сменил Румбольда. 
В январе 1934 г. Фиппс, впоследствии ставший мюнхенцем, обращал внимание Форин 
оффиса на то, что внешняя политика Германии ставит целью присоединить Австрию, 
пересмотреть восточные границы, найти «какой-либо выход для германской энергии 
на юг или восток», возвратить колонии и создать в центре Европы мощное немецкое 
ядро. Этот посол весьма проницательно раскрывал смысл тактики гитлеровцев:
      
      «Когда Германия вооружится и будет чувствовать себя в безопасности от 
иностранного вторжения, то сможет приступить к реализации изложенной выше 
программы… В настоящее время она желает мира по той причине, что не готова к 
войне… Затем она, по-видимому, потребует, как своего права, пересмотра 
территориальных условий „несправедливых“ мирных договоров и будет надеяться 
осуществить эти desiderata23 мирными средствами или в крайнем случае угрозой 
применить силу. Если такой метод не принесет успеха и «справедливые» претензии 
Германии приведут к войне, вина за это будет возложена на ее противников…»
      
      Обобщая информацию, которой располагал Форин оффис, Ванситарт указывал, 
что рейх являлся потенциальным противником Англии, и предупреждал: по истечении 
строго ограниченного времени Германия приступит к проведению политики шантажа и 
силы.
      Так представляли себе обстановку в Европе тех дней буржуазные 
политические деятели, стремившиеся более или менее объективно оценить 
поступавшую из фашистского рейха информацию. И Франция изъявляла в этих 
условиях, хотя и не совсем последовательно, готовность ради собственной 
безопасности сотрудничать с Советским Союзом. Иной была позиция Англии.
      Опубликованные документы Форин оффиса, относящиеся к рассматриваемому 
вопросу, хранят традиционную английскую сдержанность. Из них заботливо 
устранены следы эмоций и подлинных чувств руководителей британской внешней 
политики. Но дела «коварного Альбиона», предпринявшего целую серию тонких 
дипломатических маневров для провала «Восточного пакта», красноречивее слов. 
Они показывают, с каким неудовольствием, даже возмущением, в Лондоне восприняли 
идею коллективной безопасности.
      Действительно, давно ли ответственные представители Англии и Франции 
поставили свои подписи под «Пактом четырех»? Правда, осуществить замысел 
английской дипломатии в полной мере в 1933 г. не удалось. Тем не менее Форин 
оффис не намеревался отказаться от него. Наоборот, курс на сближение с 
фашистской Германией становился основой британской политики в Европе. Ее творцы 
учитывали, что Франция обеспокоена ростом германских вооружений; однако Гитлер 
постоянно заверял, что целью его жизни является «уничтожение коммунизма». Это 
позволяло надеяться на возможность «примирить» Францию с третьим рейхом. И 
тогда идея «Пакта четырех» могла бы быть наконец осуществлена. Напротив, 
создание системы коллективной безопасности означало бы крушение этих планов – 
так размышляли ответственные английские руководители. Союз французов с 
«большевиками» разрушил бы надежды на «примирение» между Францией и Германией24.

      
      «Я слышу отовсюду, – сообщал в те дни германский посол в Лондоне, – что 
английские политические деятели не очень довольны ожидаемым планом вовлечения 
России в систему коллективной безопасности».
      
      Так возникал единый фронт борьбы против «Восточного пакта». Наиболее 
влиятельные круги реакционной буржуазии во главе с английскими тори 
объединялись с фашистскими агрессорами (2).
      
Германия: сорвать заключение пакта любой ценой
      
      В идее коллективной безопасности руководители фашистской Германии 
усмотрели угрозу срыва своих агрессивных замыслов. Пожалуй, впервые после 
захвата власти гитлеровцами судьба их планов да и само существование режима 
оказались в столь сильной зависимости от того, удастся ли германской дипломатии 
обмануть и разобщить страны – объекты будущей агрессии.
      Гитлер и его ближайшие приспешники были весьма невысокого мнения о 
немецких дипломатах «старой школы», почтительно приветствовавших рождение 
фашистского рейха с порога Вильгельмштрассе25. «Фюрер» требовал, чтобы «новая» 
дипломатия отказалась от весьма условных буржуазных представлений о чести и 
морали и, не теряя времени, овладела «искусством» усыпить бдительность 
противника, деморализовать и разбить его изнутри с помощью тайных агентов. Она 
должна заставить иностранных политических деятелей работать на нее или хотя бы 
запугать их, широко применяя подкуп, шантаж и убийства.
      
      «Я не буду ждать, когда эти куклы переучатся, – говорил Гитлер Раушнингу.
 – Если наши худосочные дипломаты думают, что можно вести политику так, как 
честный коммерсант ведет свое дело, уважая традиции и хорошие манеры, – это их 
дело. Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о 
нравственности и „кодексе чести“… В политике я не признаю никаких законов. 
Политика – такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой 
меняются в зависимости от искусства игроков».
      
      Сложная международная обстановка, необходимость лавировать, чтобы 
выиграть время для воссоздания армии и укрепления стратегических позиций 
Германии, невежество фашистских «деятелей» в области дипломатии заставили 
Гитлера сохранить практическую сторону внешних сношений за старыми чиновниками 
МИД и его заграничных учреждений. Кстати говоря, вскоре выяснилось, что его 
упреки в адрес «дипломатов карьеры» не были слишком обоснованными. Получив от 
«фюрера» «свободу совести», те с энтузиазмом приступили к планированию и 
проведению в жизнь внешнеполитических авантюр, отдав себя, свои титулы и 
приобретенный за долгие годы опыт служению новому режиму.
      Среди них характерной фигурой являлся барон Нейрат. Его аристократическое 
происхождение и внешняя респектабельность внушали доверие правящим кругам 
западных держав. Усилиями буржуазных историков и бывших гитлеровских дипломатов 
сочинена легенда, будто Гинденбург оставил Нейрата у руля внешней политики для 
того, чтобы «сдерживать крайности фашистского режима». Стоит полистать 
дипломатическую переписку германского МИД в период исполнения Нейратом 
обязанностей министра26, чтобы прийти к другому выводу.
      Проявляя безоговорочную преданность фашистским главарям, Нейрат отдал 
свое искусство разработке тактики борьбы германской дипломатии против 
«Восточного пакта». Он учитывал тот факт, что систему коллективной безопасности 
могли создать и без участия Германии. Поэтому Нейрат призывал любыми средствами 
скомпрометировать проект и сорвать подписание договора. Но отказ Германии 
участвовать в пакте демаскирует замыслы гитлеровцев. Как считал Нейрат, «тайной 
целью» СССР и Франции при выдвижении проекта «Восточного пакта» было «загнать» 
Германию на эту столь невыгодную позицию. В циркулярном письме послам в Лондоне,
 Риме и посланнику в Бельгии от 8 июня 1934 г. он дал следующие инструкции:
      
      «Для срыва такого намерения хорошо было бы, если мы не отклоняли бы 
предложения сразу, а стали на путь затягивания вопроса. При этом мы могли бы, 
наряду с нашими возражениями, отметить и ряд положительных моментов, 
присутствующих в предложении; и мы должны были бы позаботиться также о том, 
чтобы как можно больше возражений выдвинули другие страны».
      
      Еще более откровенно подсказанная Нейратом линия поведения сформулирована 
в одном из писем германского посла в Лондоне Хёша. Находясь в дружеских 
отношениях с Нейратом и статс-секретарем Бюловом, немецкий дипломат нередко 
позволял себе высказывать в депешах собственные суждения по проблемам внешней 
политики и рекомендовать те или иные шаги. 21 июня 1934 г. он писал Нейрату:
      
      «…наша тактика должна быть построена с таким расчетом, чтобы оттягивать 
окончательный отказ так долго, как только возможно, и одновременно 
систематически затягивать разрешение вопроса. Как мне представляется, в данный 
момент это легко осуществить, поскольку мы можем сослаться на тот факт… что 
пока нам не сделали конкретных предложений, а посему мы не имели возможности 
выразить свое окончательное мнение, не говоря о том, что даже не знаем, кому 
адресовать ответ о нашей точке зрения. Позже, если нам сделают конкретные 
предложения, то сможем пообещать изучить их и затем начнем указывать на разные 
явные нелепости, содержащиеся в проекте . Вероятно, тем временем позиция Польши 
станет несколько более четкой в смысле несогласия с предлагаемым пактом, а 
также выявятся другие препятствия и затруднения. Следовательно, не исключено, 
что таким образом проект пакта в целом потерпит провал, как часто в последнее 
время мы видели это в связи с другими аналогичными проектами. Если же тактика 
затяжки не принесет успеха, то в конечном итоге можем оказаться вынуждены 
заявить, что мы против пакта…»
      
      И все же главным средством фашистской Германии в борьбе против создания 
системы коллективной безопасности явились не циничная ложь о миролюбии и не 
изощренная стратегия саботажа, которую разработал Нейрат, а игра на 
антисоветских настроениях правящих кругов западных держав. Через официальные 
каналы и тайных агентов гитлеровцы всячески чернили «Восточный пакт», называя 
его «ловушкой большевиков», «замыслом Маккиавели», нашептывали, будто СССР 
стремится вступить в Лигу наций27 с одной целью – с ее трибуны пропагандировать 
«мировую революцию». Расчет делался на то, что «красный призрак» сделает свое 
дело и правительства Англии, Франции, Польши и других стран сами убьют идею 
пакта, а значит, избавят Германию от необходимости открыто высказаться против 
него. Не к этому ли сводилась провозглашенная Гитлером тактика: разложить 
противника, заставить «разгромить себя собственными руками»?!
      К закулисной деятельности нацистов, пугавших буржуазную Европу жупелом 
коммунизма, относился и внезапный визит Риббентропа в Париж (середина июня 1934 
г.), когда в Берлине узнали о «Восточном пакте».
      Широкие связи, которые германский посол Дестер наладил в Париже, давали 
возможность Риббентропу28 быть в курсе настроений влиятельных кругов делового 
мира Франции. Например, г-н Море, управляющий одного из крупнейших банков 
страны – «Банк де Франс», сказал Кестеру, что он и его коллеги смотрят с 
«большим скептицизмом» на возможность сближения с Россией. Многие сенаторы, 
сообщал Кестер в Берлин, опасаются, как бы союз с Россией не стал «излишним 
грузом» для французской внешней политики. А один из членов парламентского 
комитета по иностранным делам дал понять, что далеко не все его коллеги 
относятся серьезно к «затее Барту».
      16 июня Риббентроп был приглашен на обед в замок Орсэ, являвшийся 
собственностью Бюно-Варилла, владельца одной из правых газет. Среди гостей 
находился Барту. После обеда французский министр иностранных дел и гитлеровский 
посланец совершили прогулку по парку. В германских секретных архивах 
сохранилась запись их беседы. Как свидетельствует этот документ, исчерпав все 
аргументы, которые должны были убедить Барту в «миролюбивых» намерениях Гитлера 
в отношении Франции, Риббентроп решил пустить в игру антисоветскую карту.
      «Когда речь зашла о России и возможном распространении на Россию пактов о 
взаимной помощи, – записал Риббентроп, – мы обменялись мнениями относительно 
различия между идеологиями национал-социализма и большевизма, а также о 
трудностях, какие отсюда проистекают для пактов о взаимной помощи. Барту 
заметил, что русские, безусловно, изменили образ действий и их пропаганда во 
Франции полностью прекратилась29. Я ответил, что в раннюю пору нашего 
государства на протяжении многих лет я лично боролся с коммунистами в Германии, 
что Франция расположена на большем расстоянии от России и поэтому мы в Германии 
находимся, пожалуй, в лучшем положении, чтобы знать, насколько опасным является 
большевизм».
      Беседа не дала конкретного результата. В «мемуарах», написанных в камере 
Нюрнбергской тюрьмы, Риббентроп отмечал, что разговор разочаровал его. Барту 
показался ему «неисправимым германофобом». Напрашивается вопрос: не сыграла ли 
эта беседа роковой роли в судьбе Барту? Не в те ли минуты, когда эмиссар 
Гитлера слушал энергичного не по годам министра, ему пришла мысль «убрать» 
Барту? И, может быть, искоса поглядывая холодным взглядом на своего спутника, 
Риббентроп уже прикидывал, с кем из французских «патриотов рейха» следует 
потолковать на такую тему? Обстоятельства марсельского убийства, совершенного 
менее чем через три месяца после описанных событий, свидетельствуют, что 
«друзья Франции» за Рейном действовали весьма активно.
      Впечатлением от разговора с Барту Риббентроп поделился с хозяином замка. 
«Вы добиваетесь осуществления ревизии, – ответил ему Бюно-Варилла, – я вас 
понимаю. Но вы совершаете ошибку, обращаясь с этим вопросом к Барту. Возможен 
лишь один путь – обратитесь в Лондон».
      Бюно-Варилла был хорошо информирован о настроениях влиятельных кругов по 
ту сторону Ла-Манша. Как показали последующие события, его совет заслуживал 
внимания (3).
      
Сэр Саймон удаляет «жало» в проекте Барту
      
      Коварство Альбиона вошло в пословицу. Сложные ходы Форин офиса в связи с 
проектом «Восточного пакта» в проекте Барту подтверждают такую характеристику. 
Несмотря на резко отрицательное отношение к проекту, правительство Англии не 
рискнуло открыто заявить об этом. Идея создания системы коллективной 
безопасности и сотрудничества в этих целях с Советским Союзом быстро 
завоевывала широкую поддержку на Британских островах. Английские коммунисты 
активно боролись за дружбу с СССР. Руководство лейбористской партии вынуждено 
было учесть настроения масс. Национальный объединенный совет, представлявший 
лейбористскую партию и профсоюзы, обратился к правительству с призывом «сделать 
все, что в его силах, для облегчения вступления СССР в Лигу наций». В пользу 
сближения с СССР высказался и ряд видных политиков. Черчилль, к удивлению 
многих, выразил в палате общин надежду, что предложение о приеме СССР в Лигу 
наций будет поддержано «даже теми, кто серьезно предубежден против политической 
и социальной философии и системы русского правительства». Из-за предстоявших на 
следующий год выборов правительство вынуждено было прислушаться к таким 
высказываниям. Форин оффис учитывал и возможное влияние английской позиции в 
рассматриваемом вопросе на взаимоотношения с Францией. В сложной 
дипломатической игре, развернувшейся в Европе, английская дипломатия старалась 
сохранить Францию в своем «активе».
      Многовековой опыт европейской политики Англии, строившейся на «золотом 
правиле» баланса сил, а проще говоря, на известной формуле Маккиавели «разделяй 
и властвуй», подсказывал Форин оффису, что создавшаяся ситуация таит заманчивую 
перспективу. Нельзя ли использовать Германию для срыва франко-советского 
предложения и одновременно заработать на признательности гитлеровцев за 
оказанную таким образом помощь? Прием, классический для английской дипломатии. 
И он был вновь использован.
      Замысел Форин оффиса отчетливо просматривается в беседах Саймона с 
немецким послом в Лондоне. В соответствии с разработанной германским. МИД 
тактикой Хёш высказал британскому министру ряд «опасений» в отношении пакта. 
Как заявил он, Германия, «находясь в подобной комбинации, не будет чувствовать 
себя уверенной, что к ней отнесутся справедливо в случае, если встанет вопрос 
об определении виновной стороны». Хотя у Саймона не было ни малейшего сомнения 
в том, кто являлся потенциальным агрессором, он отнесся к словам Хёша с полным 
«пониманием». Министр дал почувствовать, что Англия встретила идею «Восточного 
пакта» весьма скептически. Ход Саймона, естественно, мог лишь поощрить 
противодействие фашистской Германии усилиям СССР и Франции по укреплению мира в 
Европе.
      Насколько далеко завел английскую дипломатию соблазн за счет безопасности 
европейских стран приобрести дружбу рейха, свидетельствует неблаговидный шаг 
Саймона в отношении Франции. За несколько дней до прибытия в Лондон Барту, 
рассчитывавшего получить там поддержку своей идеи, он сообщил Хёшу о позиции, 
какую намерен занять на предстоявших переговорах.
      
      «Барту, – говорил Саймон, – по-видимому, выдвинет на первый план вопрос о 
безопасности и выскажет просьбу, чтобы Англия помогла в осуществлении идеи 
региональных пактов. Барту, разумеется, не предпримет безнадежной(!) попытки 
убедить Англию присоединиться к какой-либо комбинации, но, используя тот факт, 
что Англия в принципе одобрила идею региональных пактов, постарается побудить 
ее правительство оказать влияние на другие страны, а это практически означает 
Германию, чтобы склонить их вступить в систему региональных пактов. На это он 
ответит, что попытки уговорить Англию, по-видимому, будут иметь мало успеха и 
что, по его мнению, главное заключалось в том, чтобы автор идеи создания пакта 
сам позаботился сделать вступление в него приятным для тех стран, какие избраны 
в качестве партнеров».
      
      Саймон ожидает визита Барту в состоянии холодного раздумья, сообщал Хёш в 
Берлин, и не намерен позволить себе броситься в какой-либо экстравагантный 
проект, который предусматривал бы новые обязательства для Англии. «Не исключено,
 конечно, что француз, южанин с горячей головой, может несколько взбудоражить 
царящее здесь спокойствие».
      Между строк сообщения германского посла сквозит плохо скрытое ликование: 
английский министр сам лез в ту западню, которую ему расставила дипломатия 
третьего рейха. Нетрудно понять, насколько ободрила гитлеровцев позиция 
британского правительства. Их страх перед перспективой оказаться зажатыми «в 
железные клещи» системы коллективной безопасности начинал рассеиваться. Тактика 
Вильгельмштрассе вполне себя оправдывала. Германским дипломатам оставалось лишь 
ожидать дальнейшего развития событий, наблюдая из первого ряда, как Саймон 
начнет раскидывать «камни», собранные Барту для возведения «Восточного пакта».
      Англо-французская встреча, о которой речь шла в цитировавшемся выше 
документе, проходила 9—10 июля в Лондоне. Протоколы переговоров опубликованы, 
но в них зафиксировано далеко не все. Поэтому представляет интерес информация, 
полученная в Берлине по нелегальным каналам. Как сообщалось, в ходе переговоров 
«англичане… проявили по отношению к России враждебность, глубина которой 
удивила Барту».
      В связи с этим весьма неожиданными, на первый взгляд кажутся результаты 
встречи. Правительство Англии не только согласилось с идеей создания 
«Восточного пакта», но и выразило готовность рекомендовать проект 
правительствам Германии, Польши и Италии. Такие инструкции действительно были 
направлены английским послам в столицах трех государств.
      Протоколы англо-французских переговоров позволяют установить причину, 
которая повлияла на позицию Саймона. «Горячий южанин» Барту, почувствовав в 
ходе переговоров более чем холодное отношение к его идее, припугнул Саймона тем,
 что Франция может заключить договор с Советским Союзом.
      
      «Если французское правительство, – заявил Барту, – не добьется успеха в 
этом деле (т.е. заключения «Восточного пакта. – Авт. )… проблема безопасности 
останется открытой в рамках отношений между Россией и Францией. Французский 
кабинет еще не обсуждал вопроса, что произойдет в таком случае. Но в далеком 
прошлом республиканская Франция заключила договор с царской Россией, хотя их 
режимы очень отличались друг от друга. География, однако, определяла историю, и 
возник франко-русский союз.
Будет ли нынешняя Франция тоже вынуждена вступить в союз с СССР?.. Если 
Восточное Локарно потерпит неудачу, опасность положения в Европе, возможно, 
заставит Францию пойти на это».
      
      На фоне тусклой и малолривлекательной политики, проводившейся Францией в 
предвоенные годы, заявление Барту является последним ярким и самостоятельным 
шагом ее дипломатии. Одним из главных аргументов французских мюнхенцев (о них 
речь пойдет ниже) было такое утверждение: поскольку Франция не имела 
достаточных сил для единоборства с Германией, ей приходилось якобы идти в 
данном вопросе на поводу у Англии. Решительная и твердая позиция Барту и, 
главное, тот эффект, который она произвела в Лондоне, блестяще опровергают этот 
фальшивый тезис. Франция в сотрудничестве с СССР имела возможность проводить 
самостоятельную и реалистическую внешнюю политику, подобающую великой державе и 
отвечающую ее национальным интересам.
      Заявление Барту вынудило Саймона заново оценить ситуацию. Заключение 
франко-советского союза означало бы крушение его надежд на создание 
антисоветского европейского альянса по британскому рецепту. Одним из основных 
условий такого объединения английские дипломаты считали «примирение» 
франко-германских противоречий за счет уступок со стороны Франции. Но если та 
обретет такую опору, как союз с СССР, то возможности оказывать на нее давление 
исчезнут.
      И английский министр проявил необычайную изворотливость. Чтобы не 
допустить франко-советского союза, Саймон скрепя сердце согласился «поддержать» 
проект пакта. Документы подтверждают, что он руководствовался именно этим 
соображением, а вовсе не желанием обеспечить безопасность европейских 
государств от германо-фашистской агрессии. В телеграмме от 12 июля 1934 г., 
адресованной в Рим, Саймон поручил британскому послу сообщить правительству 
Италии позицию Англии в отношении «Восточного пакта». Министр писал: если этот 
региональный пакт не будет создан, то
      
      «альтернативой легко может оказаться франко-русское соглашение или союз 
предвоенного образца. Мы рассматривали бы это как нежелательный возврат к 
системе замкнутых союзов, тогда как нашей целью всегда было, и мы надеемся, что 
это верно и в отношении Италии, содействие установлению хороших взаимоотношений 
между Францией и Германией и изыскание средств для примирения их точек зрения».
      
      Свою готовность поддержать идею «Восточного пакта» Саймон обусловил 
внесением в договор существенных поправок. Во-первых, министр выразил 
озабоченность тем, что «Восточный пакт» якобы выгоден Франции и России и ничего 
не дает Германии. Он потребовал предусматривавшиеся пактом гарантии 
распространить и на нее. Практически Франция должна была взять обязательство 
помогать Германии, если та станет объектом агрессии. (Решать же вопрос, кто 
агрессор, будет Лига наций, где Англия и Франция смогут провести угодное им 
решение.)
      Во-вторых, Саймон заявил, что Германия должна получить право на 
равноправие в вооружениях. Третья оговорка была высказана в очень деликатной 
форме: «Восточный пакт» должен создаваться «по образцу» Локарнского договора. 
Имелось в виду действие пакта подчинить Лиге наций.
      Итак, суть оговорок, внесенных Саймоном: Германия должна вооружиться и 
получить французские гарантии на случай «агрессии» со стороны СССР. Таким 
образом, из средства укрепления безопасности в Европе «Восточный пакт» 
превратился бы в орудие антисоветской политики империалистических держав, и 
прежде всего Англии и Германии. Поддержав «Восточный пакт», Форин оффис лишь 
переставил паруса, курс политики оставался прежним.
      Получив информацию из Лондона, Муссолини раскусил, куда метит Саймон, и 
сразу же одобрил его маневр.
      
      «В теплых словах он выразил высокую оценку того метода, с каким вы 
подошли к решению вопроса, – сообщал английский посол Друммонд о беседе с 
„дуче“ 12 июля 1934 г. – В особенности он выразил вам свои поздравления в связи 
с тем, что вы извлекли ядовитое жало из первоначальных французских предложений, 
явно имевших целью изолировать Германию, против которой они были направлены. 
Позиция Италии идентична нашей. Район, на который будет распространяться 
действие пакта, не представляет непосредственного интереса для Италии, но 
теперь, поскольку Германии обеспечена абсолютная взаимность, Италия с 
одобрением отнеслась бы к такому пакту. Он сказал, когда вопрос об этом пакте 
обсуждался во время встречи в Венеции30, что господин Гитлер был против него, 
поскольку пакт выглядел как явно антигерманский. Однако теперь, поскольку была 
обеспечена полная взаимность, он полагает, что Германия может согласиться с ним.
 Я отметил, – писал Друмонд, – что разделяю эту надежду, так как он предоставит 
Германии, кроме того, возможность возобновить переговоры по вопросу о 
вооружениях».
      
      Английское правительство находилось во власти иллюзий, будто Гитлер и его 
клика намерены действовать только в соответствии со своими 
антикоммунистическими лозунгами. Поэтому оно полагало, что «Восточный пакт», 
вывернутый Саймоном наизнанку, будет таить «полезные возможности» для Германии. 
В Берлине же маневр Форин оффиса восприняли иначе. Готовясь к большой войне за 
мировое господство, гитлеровцы имели в виду до похода против СССР укрепить 
позиции за счет соседей. «Советская Россия – большой кусок. Им можно и 
подавиться, – рассуждал Гитлер в кругу приближенных. – Не с нее я буду 
начинать». Поэтому фашистская Германия не хотела связывать себе руки пактом 
даже в том виде, в каком его предлагал Саймон.
      Печать фашистского рейха подняла шум, будто британская политика повернула 
«на опасный путь». Английскому послу в Германии была «подброшена» реплика 
«фюрера»: «Великобритания предает Европу». Телеграмма из Рима, в которой посол 
писал, что Муссолини тоже одобрил идею «Восточного пакта», вызвала в Берлине 
раздражение. Возмущенный Гитлер бросил дела и выехал в свою резиденцию в 
Баварских Альпах,
      Огорченный такой реакцией, Саймон постарался разъяснить гитлеровцам, что 
«Восточный пакт» с английскими поправками не только не послужит помехой 
Германии, а, наоборот, станет выгодным ей.
      
      «Возражения Германии имели бы под собой некоторую основу, – говорил 
Саймон советнику германского посольства в Лондоне 14 июля 1934 г., – если бы, 
подписывая пакт, Германия делала какую-либо уступку или что-либо приносила в 
жертву… в действительности же дело обстояло далеко не так. Германия выиграла бы 
не только в силу самого пакта, но и в результате того, что это улучшило бы ее 
позиции в вопросе равенства прав».
      
      Немало труда потратил Саймон на то, чтобы растолковать Хёшу следующее: 
«Восточный пакт», созданный по английскому рецепту, сохранил бы лишь название, 
а суть стала бы иной. Как подтверждает запись беседы, дипломатия Форин оффиса, 
«поддерживая» пакт, не отказывалась от замысла похоронить идею коллективной 
безопасности.
      
      «Главный вопрос в настоящее время заключается в общем характере 
предлагаемого проекта  (курсив мой. – Авт. ), – говорил Саймон нацистскому 
послу. – Мне представляется в связи с этим, что германское правительство 
рассматривает проект, предложенный нами для его благожелательного рассмотрения, 
как если бы он являлся тем же самым проектом, который первоначально был 
предложен Россией и Францией. Но это не так:  мы против создания в Европе 
замкнутых союзов, которые были бы направлены или практически действовали бы 
против других государств. По моему мнению, Германия должна осознать 
существенную разницу между пактом, базирующимся на принципе взаимности, на 
основе которого она получает защиту и одновременно оказывает ему поддержку,  и 
франко-русским союзом, основанным на принципах, против которых мы, не меньше 
чем Германия, возражаем, и эта. разница, добавил я, не является плодом моего 
воображения. Она была настолько глубокой, что Италия, возражавшая против 
франко-советских предложений, теперь высказалась в их поддержку. Совершенно 
очевидно, таким образом, что видоизменение было подлинным и существенным… Мы 
полагаем, что предложение о Восточном, пакте, в его видоизмененном виде, 
содержит полезные возможности». 
      
      Документ исключительно интересен с точки зрения оценки дипломатии Англии. 
Между строк сквозит гордость Саймона. Он полагал, что сумел втащить в рамки 
«Восточного пакта» в замаскированном виде близкую его сердцу идею «примирения» 
Франции и Германии, что открывало бы путь к объединению буржуазной Европы. 
Естественно, английский министр вынужден был весьма тщательно выбирать слова. И 
он нашел «удачное» выражение: его предложение содержит «полезные возможности». 
«Полезными возможностями» гитлеровцы могли считать только возможность 
вооружиться и приступить к реализации своих замыслов на Востоке, о чем так 
откровенно говорил в Лондоне год назад господин Гутенберг.
      Заранее предлагая гитлеровцам сговор в рамках будущего пакта, Саймон 
облек свое предложение в форму «морального обязательства».
      
      «…Я признал, – писал он Фиппсу о беседе с Хёшем; – что, если после 
завершения переговоров и уточнения деталей Германия присоединится к пакту и тот 
вступит в силу, она получит определенное основание в случае, если, как намекнул 
посол (Хёш), будет иметь место злоупотребление пактом с целью окружения 
Германии, обратиться к нам с жалобой. Тогда Германия могла бы с известным 
основанием сказать, что мы настаивали на ее вступлении в пакт и поэтому несем 
определенную моральную ответственность за то, чтобы пакт действовал должным, 
образом».
      
      Что следовало понимать под словами «должным образом», не представляет 
секрета.
      Так выглядела дипломатия Саймона. В связи с этим стоит напомнить 
высказанное однажды Ллойд-Джорджем в парламенте в его адрес замечание: «Много 
людей почище его ходили по полу этой палаты до него, но ни один не оставил 
после себя таких следов хитрого лицемерия» (4).
      
Америка будет «разочарованным наблюдателем»
      
      Во второй половине июля посол США в Москве Буллит беседовал с народным 
комиссаром иностранных дел СССР. Он поинтересовался ходом переговоров о 
«Восточном пакте». Литвинов довольно подробно информировал его о позиции стран, 
участвовавших в обмене мнениями.
      
      «Он выразил также, в более или менее шутливой форме, надежду, – сообщал 
Буллит в Вашингтон, – что правительство США последует примеру английского 
правительства и публично выступит в поддержку предложения о Восточном Локарно. 
В ответ я только улыбнулся».
      
      Кислая улыбка Буллита – единственное, чем госдепартамент, публикуя 
дипломатическую переписку тех лет, согласился поделиться с историей 
относительно позиции США в рассматриваемом вопросе. Подборка документов по 
этому вопросу в томе за 1934 г. содержит информацию, поступавшую в Вашингтон из 
различных европейских столиц, и обходит молчанием точку зрения самого Белого 
дома.
      Чем объяснить подобное явление? Может быть, США не ведали о быстро 
нараставшей угрозе агрессии со стороны фашистской Германии и потому не обратили 
внимания на советское предложение о коллективной безопасности? Или же 
американский посол в Берлине Уильям Додд не видел маршировавших под его окнами 
гитлеровских штурмовиков, которые горланили: «Сегодня нам принадлежит Германия, 
завтра будет принадлежать весь мир»?
      Именно такое впечатление и рассчитывали создать издатели дипломатических 
документов США. К их несчастью, Уильям Э. Додд имел привычку вести дневник. 
Каждый день на протяжении пяти лет пребывания в Германии (с 1933 по 1938) посол 
методично заносил на бумагу все, что считал достойным внимания.
      Додд не был профессиональным политиком и среди окружавших его дипломатов 
карьеры и дельцов выглядел белой вороной. Ученый либеральных взглядов, 
написавший ряд работ по историй США, пацифист по убеждениям, он чувствовал себя 
в фашистском рейхе чрезвычайно неуютно. Режим террора и концлагерей вызывал у 
него отвращение, фигура Гитлера ассоциировалась с образом мясника. «Когда я 
смотрю на этого человека, меня охватывает ужас», – пометил он в дневнике. В его 
зарисовках «из окна посольства» нередко появляются нотки мрачного юмора.
      
      «Животные – единственные счастливые существа, которых я встречаю здесь… В 
то время, когда людей сотнями убивают без суда или без всяких доказательств 
виновности, когда население буквально трепещет от страха, животные пользуются 
неприкосновенными правами, о которых люди не могут и мечтать. Да, тут уж 
поневоле захочешь стать лошадью!»
      
      Приверженец капиталистического строя, Додд сумел различить за 
антикоммунистической шумихой гитлеровцев их подлинные цели. «Политика Гитлера 
была и остается агрессивной… – пишет он. – В его сознании прочно укоренилась 
старая немецкая идея об установлении господства над Европой путем войны».
      Лихорадочное вооружение Германии вызывало у Додда растущую тревогу, и он 
тщательно фиксировал факты, свидетельствовавшие о подготовке Германии к войне.
      
      «Ко мне в посольство приходил наш военный атташе полковник Уэст, – 
записал Додд 26 октября 1934 г., – который часто обозревает территорию Германии 
с самолета, и рассказал о проводимых немцами военных приготовлениях. Он десять 
дней ездил по стране и теперь очень взволнован, „Война неизбежна, к ней 
готовятся повсюду“, – сказал он».
      
      Есть ли что-нибудь о «Восточном пакте» в дневнике Додда? К сожалению, 
несколько строк, но весьма красноречивых. 18 июня 1934 г. посол беседовал со 
статс-секретарем германского МИД Бюловом.
      
      «Мы отклонили Восточный пакт с Россией и Польшей, на котором настаивал 
Литвинов, – заявил Бюлов, – потому что мы не вооружены и не можем участвовать в 
этом пакте на равноправных началах, которые гарантировали бы наши интересы. В 
связи с этим Германия обязана обеспечить безопасность прибалтийских государств, 
а также Чехословакии от агрессии в какой бы то ни было форме».
      
      Совершенно ясно, отмечает в своем дневнике Додд, что Гитлер не позволит 
этим странам, где немцы составляют меньшинство населения, сохранить 
независимость.
      Сообщал ли Додд в госдепартамент о своих тревогах и предложениях? На 
одной из страниц «Дневника» читаем: «…мои доклады, посланные в Вашингтон в 
октябре и ноябре (1934 г. – Авт. ), достаточно полно отражают милитаристские 
устремления Германии».
      Тревожные сигналы Додда из Берлина, по-видимому, не ограничивались 
упомянутыми им докладами. К сожалению, ни один из них не получил отражения в 
американской официальной публикации документов. Весьма скупо представлена там и 
информация, поступавшая от разведки. Вместе с тем есть основания полагать, что, 
заботясь о сохранности крупных капиталовложений США в Германии, она не дремала. 
Это подтверждает, в частности, сообщение американского генерального консула в 
Берлине Мессерсмита от 28 апреля 1933 г.
      
      «…Два сотрудника Генерального консульства, недавно совершившие поездки на 
автомобиле в радиусе 50 миль от Берлина, обращают внимание на то, что 
практически в каждой деревне и каждом городе, на поле и в лесу можно видеть 
людей, занятых строевыми учениями, стрельбой в цель и различными военными 
маневрами… Поступающая в Генеральное консульство из различных источников по 
всей стране информация свидетельствует о том, что подобный интерес к военной 
муштре и упражнениям наблюдается повсеместно. Такого рода движение, однажды 
начав, остановить будет нелегко».
      
      Еще более характерен секретный меморандум, подготовленный для 
американского правительства по вопросу о политике Германии. Подобно 
упоминавшемуся «меморандуму Ванситарта», он не оставлял сомнений в том, 
насколько опасны были замыслы нацистов не только для соседей рейха, но и для 
США.
      
      «Основная цель (гитлеровского правительства. – Авт. ), – говорилось в 
документе, – обеспечение в мире будущего большей доли для немцев, расширение 
территории Германии и рост арийской расы до тех пор, пока она не образует 
наибольшую и самую мощную нацию в мире и в конечном итоге… не будет 
господствовать над всем миром.
…Германия должна вступить в гигантскую борьбу с остальным миром, чтобы вырасти 
за счет своих соседей. Воздушное перевооружение Германии происходит быстрыми 
темпами. В течение года или двух она будет обладать несколькими тысячами боевых 
самолетов. Необходимые части для этих машин заказаны в настоящее время в США… 
Национал-социалистское движение создает чудовищную военную машину… Контроль над 
этой машиной находится в руках ограниченных, невежественных и неразборчивых в 
средствах авантюристов».
      
      Как реагировали на эту информацию американские правящие круги? 
Формирование внешнеполитического курса США происходило в условиях сложной 
внутриполитической борьбы. Захват Маньчжурии Японией и установление 
гитлеровского режима в Германии активизировали антивоенное и антифашистское 
движение. Миллионы американцев заявляли, что не намерены проливать кровь за 
интересы капиталистов, как это было в первую мировую войну. Они требовали 
удержать страну вне военных конфликтов. Разумеется, их требование ничего не 
имело общего с политикой попустительства агрессорам. Наоборот, рабочие и 
прогрессивные организации США стремились оказать помощь народам, порабощенным 
фашистскими государствами. Но за исключением компартии эти организации так и не 
поднялись до выдвижения лозунга коллективной безопасности.
      В правящем лагере США вопрос об ориентации внешней политики вызывал 
острые разногласия. «В течение ближайших 2—10 лет всеобщая война более вероятна,
 чем мир» – так оценивал в 1933 г. международную обстановку государственный 
секретарь Хэлл. Каким образом использовать надвигавшуюся войну для укрепления 
позиций американского империализма и осуществления его экспансионистских целей? 
По этому вопросу развернулась борьба между различными группировками 
монополистического капитала.
      Крупный военно-промышленный потенциал и значительное политическое влияние,
 каким располагали США в капиталистическом мире, давали им тогда возможность, 
произнести веское слово для обуздания агрессоров. Белый дом, однако, отклонил 
все предложения Советского Союза по созданию системы коллективной безопасности. 
Тем самым США нанесли серьезный ущерб миру и собственным национальным интересам.
 Произошло это, отмечает У. Форстер, по двум причинам. Во-первых, 
империалистические круги были убеждены, что спасти капитализм можно только с 
помощью фашизма и войны. Во-вторых, они надеялись, что война, к которой 
готовился Гитлер, будет направлена против СССР. Характерное признание 
содержится в книге бывшего заместителя государственного секретаря С. Уэллеса.
      
      «Многие финансовые круги, – пишет он, – были твердо уверены, что война 
между Советским Союзом и Германией лишь соответствовала бы их собственным 
интересам. Россия, по их мнению, неминуемо должна была потерпеть поражение, и 
это повлекло бы за собой крах большевизма».
      
      О какой же тогда коллективной безопасности может идти речь? – считали эти 
круги. Затея Барту просто нелепа! Надо помочь Германии поскорей стать на ноги и 
вооружиться! И пусть госдепартамент позаботится о том, чтобы дорога на Восток 
была открыта для фашистского рейха. А если тому мешают условия Версаля – 
пересмотреть их!
      Эти взгляды самых реакционных и наиболее антисоветски настроенных 
группировок американского капитала откровенно выразил Аллен Даллес, являвшийся 
членом делегации США на Конференции по разоружению. Летом 1934 г. стала 
очевидной полная неудача конференции. СССР, стремившийся использовать малейшую 
возможность для сплочения миролюбивых сил, предложил превратить конференцию в 
перманентный, периодически собирающийся орган, призванный заниматься вопросами 
безопасности всех государств, охраной всеобщего мира. Советское предложение 
поддержали Франция и делегации еще ряда стран (Турция, балканские страны, Китай 
и др.). США и Англия выступили против. Это был недвусмысленный, демонстративный 
отказ от идеи коллективной безопасности, как раз в те дни широко обсуждавшейся 
мировой прессой. Раскрывая соображения, которыми руководствовался Белый дом, А. 
Даллес писал в журнале «Форин афферз»: Конференция по разоружению явится 
«бесполезным» делом. Европа нуждается во второй «мирной конференции», где 
вопрос о разоружении стал бы «лишь одним из пунктов повестки дня». Конференция 
занялась бы исправлением несправедливых решений Версальского договора в 
отношении Германии с целью «урегулировать» ее политические и территориальные 
проблемы с соседями.
      Интересные данные для оценки позиции США в отношении «Восточного пакта» 
содержит беседа их представителя на Конференции по разоружению Хью Вильсона с 
заместителем министра иностранных дел Великобритании А. Иденом 17 июля 1934 г. 
Издатели американских дипломатических документов ни словом не упоминают об этой 
беседе. Ее содержание стало известно после опубликования Форин оффисом записи, 
сделанной английской стороной.
      
      «Накануне вечером я имел беседу с Хью Вильсоном… – записал Иден. – 
Разговор коснулся сначала визита Барту в Англию, и г-н Вильсон сообщил, что он 
очень удовлетворен тем поворотом, который произошел в развитии событий. Он 
полагает, что правительство его величества заслуживает высокой похвалы, 
поскольку добилось расширения того, что в действительности являлось лишь 
франко-русским союзом, в пакт взаимной гарантии… Теперь ситуация такова, какой 
он хотел ее видеть уже давно и в последнее время почти потерял надежду; а 
именно – оба, и французское и германское, правительства, руководствуясь 
различными мотивами, стремятся к взаимной договоренности. Франция стремилась к 
созданию Восточного пакта, исходя из собственных интересов и ради той 
безопасности, которую он ей даст; Германия может найти его полезным как 
средство для практической реализации равенства в правах в области вооружений.
По всем этим соображениям г-н Вильсон полагает, что сентябрь может оказаться 
критическим месяцем в Женеве. Не представляется ли возможным, чтобы 
правительство его величества, используя все средства, имеющиеся в его 
распоряжении, повлияло бы тем временем на германское правительство, чтобы оно 
дало конструктивный ответ на наше предложение сотрудничать в Восточном пакте? 
Нельзя ли было бы, например, намекнуть ему, что оно вполне могло бы ответить в 
том смысле, что готово начать переговоры о Восточном пакте одновременно с 
обсуждением вопроса о практическом признании равенства его прав? Как мне 
кажется, это предложение имеет свои привлекательные стороны».
      
      Прежде всего бросается в глаза, что X. Вильсон, один из крупных и хорошо 
информированных американских дипломатов, воспринял изложенный выше маневр 
Саймона с таким же восторгом, как и Муссолини.
      В чем же усмотрел Вильсон «достоинства» задуманного Лондоном хода? 
Во-первых, он открывал дорогу к «примирению» Франции и Германии. Во-вторых, 
предоставлял Германии возможность «практической реализации» ее требования в.. 
отношении вооружений.
      Вильсон не ограничился комплиментами в адрес Саймона. Весьма 
недвусмысленно он высказал пожелание, чтобы английское правительство 
растолковало гитлеровцам преимущества подготовленного Форин оффисом плана. 
Вильсон предложил «намекнуть» им, что рейх должен потребовать практического 
признания «равенства прав» Германии, т.е. права на вооружение, в качестве 
условия присоединения к пакту.
      Правительство Англии поспешило выполнить американские рекомендации. 
Беседа Идена с Хёшем состоялась 20 июля 1934 г. Предложение Вильсона, 
высказанное Иденом от имени британского кабинета, буквально поразило немецкого 
посла. Иден, сообщил Хёш в Берлин, «прямо заявил, что английское правительство 
рассматривало бы как конструктивный шаг, если бы германское правительство 
просто заявило, что оно может дать согласие только на одновременное  (курсив 
мой. – Авт. ) обсуждение вопросов о вступлении Германии в пакт и признании ее 
равенства прав в области вооружений» (4). Утверждая в публичных документах о 
стремлении США к миру, американская дипломатия на деле взяла курс на срыв 
коллективной безопасности в Европе и энергично способствовала вооружению 
третьего рейха. Послы США в западноевропейских столицах старательно избегали 
заявлений, которые в какой-либо мере могли ограничить для их страны «свободу 
выбора» в условиях надвигавшейся военной грозы. А если собеседники проявляли 
излишнюю настойчивость, они отделывались банальными фразами. Так, Лонг писал из 
Рима:
      
      «В связи с вопросами о том, что я думаю о возможности войны и о времени, 
когда она может разразиться, я уклоняюсь от высказывания какого-либо мнения. Но 
что касается позиции Америки в случае войны, то говорю: если вопреки нашему 
глубокому и альтруистическому желанию, чтобы мир был сохранен во всем мире, 
Европа из-за какой-либо несчастной случайности… окажется вовлеченной в новый 
конфликт, Америка будет разочарованным наблюдателем».
      
      Приведенные документы помогают понять, что скрывалось за формулой Лонга. 
Стержнем политики США и Англии, справедливо писала в те дни «Правда», являлось 
«вооружение Германии для удара по СССР» (5).
      
Нуждалась ли Польша в безопасности?
      
      Среди государств, которым грозила наибольшая опасность со стороны 
фашистской Германии, находилась и Польша. Казалось бы, ее правительство должно 
было в числе первых одобрить и поддержать советское предложение о системе 
коллективной безопасности в Европе. Буржуазная же Польша, словно влекомая 
какими-то темными силами, упорно придерживалась курса, который делал неизбежной 
трагическую развязку, наступившую в сентябре 1939 г.
      Действительно, в те годы Польша находилась во власти темных сил. Их 
олицетворял антинародный режим Пилсудского, представлявший интересы самых 
реакционных кругов капиталистов и помещиков. Яд великодержавного шовинизма в 
отношении национальных меньшинств, террор против коммунистов и демократов – 
таковы отличительные черты режима «санации». Неизменной чертой ее внешней 
политики была ненависть к стране социализма.
      Развитие событий в Европе поставило перед Польшей самую ответственную за 
историю страны проблему – предотвратить смертельную опасность, которая исходила 
от фашистской Германии. И это можно было сделать при условии тесного 
сотрудничества с СССР. Объединение усилий двух государств во имя защиты мира 
определило бы совершенно иную расстановку сил в Европе и, безусловно, изменило 
ход событий. Оно способствовало бы созданию системы коллективной безопасности. 
Это в огромной степени затруднило бы подготовку гитлеровцев к войне, а возможно,
 привело бы и к крушению фашистского режима. В самом зародыше была бы разбита 
коварная тактика агрессоров – расправляться с противниками поодиночке, начиная 
с самого слабого. Ставшие недавно известными документы немецкого командования 
подтверждают, что без подчинения военно-экономических ресурсов Западной Европы 
Германия не рискнула бы вступить в борьбу против Советского Союза, 
прикрывающего Польшу. Но если бы гитлеровцы напали на Францию, то Польша и СССР,
 находясь в тылу Германии, не допустили бы ее разгрома.
      Следует отметить любопытный факт. Сразу же после установления в Германии 
фашистского режима польское правительство довело по неофициальным каналам до 
сведения советских руководителей, что «Польша никогда, ни при каких 
обстоятельствах не объединится с Германией против России». Заявление встретило 
в Москве благоприятный отклик, но в дальнейшем эта инициатива не получила 
развития. Как выяснилось, вспышка благоразумия у Пилсудского была вызвана 
опасением, как бы гитлеровцы, требовавшие отторжения от Польши «коридора» и 
Верхней Силезии, не начали реализацию своих замыслов. Вскоре приступ страха 
прошел. Деятели «санации» стали восхищаться репрессиями нацистов против 
коммунистов и демократов (разве не по гитлеровскому образцу был ими создан в 
Березе Картуской «свой» концлагерь?). Их пленила другая перспектива – добиться 
дружбы «фюрера». Порожденная душевной симпатией и политической близорукостью 
правящей клики, эта политика связана с именем тогдашнего министра иностранных 
дел Юзефа Бека. Он участвовал в формировании этого курса и после смерти 
Пилсудского довел его до логического конца – крушения польского государства.
      Политическая карьера Бека началась осенней ночью 1917 г. Переодевшись 
кучером и взобравшись на козлы коляски, знававшей лучшие времена, он нелегально 
пересек бывшую австрийскую границу и въехал на территорию Украины. В России 
только что свершилась революция. Ее активными участниками стали тысячи польских 
трудящихся. Многие из них в отрядах Красной Армии защищали молодую Советскую 
республику от нашествия империалистов, зная, что тем самым борются за лучшее 
будущее Польши. С иными целями прибыл Бек.
      Обзаведясь формой командира Красной Армии, Бек побывал на Кубани, в 
Сибири и Мурманске, где тайно вербовал поляков в нелегальные вооруженные отряды.
 Подозрительные разъезды молодого «командира» привлекли внимание чекистов. 
Кое-как избежав ареста, Бек ищет спасения в бегстве. Без документов, то пешком, 
то на крыше вагона он возвращается в Польшу.
      Участие в войне, спровоцированной империалистами и развязанной панской 
Польшей против Советской России весной 1920 г., позволило Беку проникнуть в 
ближайшее окружение Пилсудского. Вскоре он получил назначение в Париж в 
качестве военного атташе при польском посольстве. «Французская глава» в 
биографии будущего министра оказалась кратким эпизодом. Похитив документ, 
содержавший не предназначавшиеся для иностранцев сведения о французской армии, 
Бек вынужден был расстаться с Парижем и его ночной жизнью.
      
      «Маршал Пилсудский, – отмечает биограф польского министра, – был весьма 
доволен тем, как Бек выполнил поставленную перед ним задачу. Но воспоминания о 
его деятельности в Париже в качестве военного атташе, по тем же причинам, стали 
тяжелым грузом во взаимоотношениях будущего министра иностранных дел с 
определенными французскими кругами».
      
      После государственного переворота Пилсудского в 1926 г. Бек стал шефом 
канцелярии военного министра. Эту должность он совмещал с выполнением 
доверительных поручений маршала. В 1932 г., когда правительство Франции 
отклонило его кандидатуру на пост посла, он получил портфель министра 
иностранных дел.
      Среди коллег на Западе Бек пользовался дурной репутацией. В 
дипломатических кругах он был известен как человек, слову которого опасно 
доверять. Его откровенный цинизм и неразборчивость в средствах коробили даже 
видавших виды буржуазных политиков. Поговаривали, что драгоценности на вечерних 
туалетах супруги министра наглядно свидетельствовали о высокой оценке в Берлине 
его усилий по укреплению «добрососедских» отношений Польши с фашистским рейхом.
      В качестве основы польской внешней политики Бек провозгласил «равновесие» 
в отношениях с СССР и Германией. Он толковал данный курс как стремление 
избежать того, чтобы сближение с одной из держав отрицательно сказалось на 
взаимоотношениях с другой. С легкой руки Бека такая характеристика польской 
политики тех лет бытует на страницах исследований буржуазных авторов. Однако 
документы и, в частности, опубликованные в самое последнее время материалы из 
личного архива бывшего польского посла в Берлине Липского раскрывают смысл 
затеянного Пилсудским и Беком «балансирования» на канате натянутых 
советско-германских отношений.
      Словесная эквилибристика по поводу политики «равновесия» была призвана 
скрыть сговор между Берлином и Варшавой против СССР. Антикоммунизм явился той 
платформой, вступив на которую Пилсудский и Бек тотчас же встретили Гитлера, 
протягивавшего им руки.
      Нацистов чрезвычайно беспокоила возможность польско-советского сближения. 
Для противодействия этому они решили «заморозить» конфликт с Польшей до 
наступления «выгодной для Германии ситуации». Их дипломатия не скупилась на 
лицемерные авансы. В беседах с польским посланником Высоцким в мае 1933 г. 
Гитлер подчеркивал «миролюбие» и «уступчивость» Германии к своему соседу. Упор 
делался на «общность задач» в борьбе против мифической «угрозы с Востока». 
Немецкая печать раздувала значение «майских встреч», рекламируя их как 
доказательство желания правительства рейха урегулировать путем переговоров 
отношения с Польшей.
      Стратеги из Бельведера31 поспешили откликнуться на «заманчивые» 
предложения. Они пошли на сближение с фашистской Германией, в основе которого 
лежала враждебность обоих государств к Советскому Союзу. Крупный польский 
помещик князь Сапега, выступая в сентябре 1933 г. с лекцией о международном 
положении, так сформулировал новую концепцию:
      
      «Перед нами встал вопрос – будем ли мы форпостом Европы, расширяющимся в 
восточном направлении, или станем барьером, преграждающим путь европейской 
экспансии на Восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна 
превратится в поле битвы, где будет вестись борьба между Востоком и Западом. 
Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача 
заключается в том, чтобы подготовиться к такой роли и всячески содействовать 
европейской солидарности и европейской экспансии…»
      
      Решив проявить инициативу, польская дипломатия сочла, что выход Германии 
из Лиги наций создал подходящую ситуацию для соглашения. Новому послу в Берлине 
Липскому поручили довести до сведения германского правительства соответствующие 
предложения, которые включали гарантию рейхом западной границы Польши. Бывший 
кайзеровский офицер граф Юзеф Липский, горячо симпатизировавший фашистскому 
режиму, был подходящей фигурой для этой миссии.
      Предложения Пилсудского устраивали гитлеровцев. Подготовка Германии к 
войне только началась, и ее соседи пока были сильнее. Гитлер готов был дать 
«торжественное обязательство» жить с ними в мире. «Я гарантирую любые границы,
 – говорил он, – и подпишу любые пакты о ненападении и дружбе». В беседе с 
польским послом 15 ноября 1933 г. «фюрер» рассыпался в комплиментах Пилсудскому.
 В его пространном монологе главной была мысль об опасности коммунизма для 
Европы и о той роли «бастиона», которую должна сыграть расположенная на границе 
«с Азией» Польша. Что касается отношения к Польше, то Гитлер заверил, будто 
имеет самые мирные намерения.
      «Он не хочет, – доносил посол в Варшаву, – чтобы внешняя политика его 
правительства была запятнана кровью. Это было бы в полном противоречии с его 
мировоззрением». Гитлер заявил, что сама мысль о войне должна быть устранена из 
германо-польских отношений (танки, которые через пять лет ворвутся в Варшаву, 
только проектировались на заводах Круппа). И он предложил зафиксировать 
высказанную им точку зрения в форме договора.
      А что сказал «фюрер» о германо-польской границе? Если судить по записи 
беседы, опубликованной в 1939г. в «Белой книге», то данный вопрос даже не 
затрагивался. В действительности же правительство Польши фальсифицировало 
документ, изъяв весьма важную «деталь». В конце пятого абзаца, где излагается 
немецкая точка зрения на перспективы германо-польских отношений, опущена фраза 
Гитлера: «Возможно, когда-нибудь в будущем некоторые проблемы взаимоотношений с 
Польшей смогут быть разрешены в дружеской атмосфере, например путем 
компенсации».
      Разъясняя этот пункт беседы с «фюрером», Липский писал Беку 30 ноября 
1933 г.:
      
      «…проблема границ не была затронута в разговоре с канцлером 
непосредственно; он лишь намекнул, что эти вопросы следует отложить на будущее, 
в надежде, что при благоприятных обстоятельствах может быть найдено решение, 
удовлетворяющее обе стороны».
      
      Речь шла о «компенсации» за счет советских земель, а под «благоприятными 
обстоятельствами» подразумевался распад социалистического государства, о чем 
мечтали тогда на Западе. Германо-польские переговоры завершились подписанием 26 
января 1934 г. декларации о мирном разрешении споров. Содержание беседы Гитлера 
с Липским накануне подписания декларации свидетельствует, что в 
действительности она представляла собой нечто большее.
      
      «В своей длинной речи канцлер указал на значение улучшения 
польско-германских отношений, – сообщал Липский в Варшаву о беседе с „фюрером“.
 – Он подчеркнул ответственную роль, которую Польша играет на Востоке. 
Обратившись к вопросу о России, он сказал, что, в отличие от других, не 
является оптимистом в том, что касается России. Он опасается, в частности, что 
в будущем этот гигант, чей уровень вооружений является весьма угрожающим, может 
превратиться в опасность для Европы. Он подчеркнул, что по тракторам, например, 
Россия в четыре раза сильней Германии. Коснувшись русско-японского конфликта, 
он высказал мнение, что Россия перед лицом такого динамичного курса Японии 
будет вынуждена отказаться от своих позиций на Дальнем Востоке. Она получит 
тогда возможность всю силу своего давления обратить на Запад. Очень серьезная 
опасность тогда возникнет для западной цивилизации, особенно в связи с тем, что 
Россия прочно укоренилась в своей коммунистической доктрине. С этой точки 
зрения канцлер рассматривает роль Польши как очень важную. Он сказал: Польша 
является последним барьером цивилизации на Востоке…»
      
      Улучив минуту, когда Гитлер распространялся о роли Польши как «бастиона 
против коммунизма», Липский уважительно поддакнул: мол, Польша «часто играла 
роль щита для европейской культуры». В качестве примера он назвал сражение под 
Варшавой в 1920 г.
      
      «…Если мы воспримем нынешнее направление политики канцлера в отношении 
нас как положительный фактор, – спешил сообщить Липский в Варшаву, – то мне 
представлялось бы в высшей степени желательным, чтобы в ближайшем будущем 
развитие польско-германских отношений шло в направлении высказанных канцлером 
идей».
      
      Приведенное выше содержание беседы раскрывает подлинный смысл и цели 
германо-польской декларации. Речь шла не только и не столько о «добрососедских» 
отношениях между Германией и Польшей, сколько об их объединении против СССР. 
Так на деле выглядел польский принцип «равновесия» в отношениях с двумя 
соседями.
      Это объясняет позицию правительства Польши в отношении «Восточного пакта».
 Зачем связывать себя договором о взаимопомощи с СССР, когда глаза застилает 
мираж «благоприятных возможностей», которые вот-вот появятся в результате 
назревавшего между СССР и Японией конфликта. Польша сумеет реализовать их 
только с помощью Германии, а Гитлер настроен против пакта. Но прямо сказать об 
этом, разумеется, нельзя. И вот «Мефистофель в дипломатии», как иронически 
называли Бека, заявляет, будто проект договора ему пока неясен и нуждается в 
дальнейшем изучении.
      Сразу же после посещения Москвы с целью создать там «дружескую атмосферу» 
Бек начинает повсюду высказывать свои «сомнения» относительно искренности СССР 
в связи с проектом «Восточного пакта».
      
      «Бек по-прежнему тянет и находит десятки вопросов, которые требуют еще 
„выяснения“, – говорил французский посол в Варшаве советскому полпреду 17 июля 
1934 г. – Но в общем он против пакта. Он указывал… что Польша, собственно 
говоря, не нуждается в таком пакте  (курсив мой. – Авт. ), ибо, кроме 
добавочных обязательств, он ничего ей дать не может. Польша, мол, имеет договор 
о ненападении с СССР и Германией и союзные договоры с Францией и Румынией. 
Зачем же ей еще пакт о взаимной помощи?.. Поляки не хотят его, но станут свое 
поведение приноравливать к тому, как будет реагировать Германия».
      
      Для западноевропейской дипломатии не были секретом причины такой позиции 
правительства Польши. В обзорной записке Форин оффиса среди прочих факторов 
отмечалось: «Польша, возможно, желает иметь свободу рук на случай, если русские 
потерпят поражение от Японии…» На польское правительство сильно влияло 
враждебное отношение международного капитала к СССР и его идее о коллективной 
безопасности.
      В ходе переговоров о «Восточном пакте», когда стало очевидным 
противодействие Германии, позиция Польши приобрела важное значение. 
Многосторонний договор о взаимопомощи, который заключили бы СССР, Франция, 
Польша, Чехословакия, Эстония, Латвия и Литва, стал бы прочной основой 
укрепления мира в Европе. Гитлеровцы забеспокоились.
      В конце августа Липский был приглашен к Нейрату. Министр иностранных дел 
высказал мысль о необходимости польско-германского сотрудничества в связи с 
обсуждением проекта «Восточного пакта», но во избежание «фальшивых слухов» 
переговоры должны вестись в тайне. Затем он проводил Липского к Гитлеру.
      В начале беседы «фюрер» заявил о своем желании говорить «со всей 
откровенностью».
      
      «Канцлер вновь заявил, – сообщал Липский, – что присоединение Германии к 
пакту означало бы усиление Советов, чего он не желает по принципиальным 
соображениям, и что было бы, по его мнению, не только в ущерб Германии, но и 
всей Европе.
В создавшейся обстановке позиция Польши имеет решающее значение. Если Польша, 
хотя она и является соседом (СССР. – Авт. ), присоединится к пакту, это лишит 
его главного аргумента, каким он располагает. Это вынудит его изменить свою 
позицию и доторговаться в конце концов до чего-либо с великими державами (хотя 
это не совсем точно, но ясно, что он.имеет в виду Gleichberechtigung32. С 
другой стороны, если бы он мог быть уверен, что отношение Польши к пакту тоже 
отрицательное, тогда достаточно одних тактических мер, которые осуществить 
сравнительно просто».
      
      Смысл слов Гитлера достаточно ясен. Играя на антисоветских настроениях 
пилсудчиков, он предложил сообща сорвать заключение «Восточного пакта». 
Правители Польши согласились на самоубийственный шаг. В сентябре 1934 г. 
правительства обоих государств официально заявили об отказе участвовать в 
предложенном СССР и Францией пакте.
      
* * *
      
      Советское предложение обеспечить безопасность народов Европы путем 
коллективных действий обозначило в 30-х годах главный рубеж борьбы за 
предотвращение мировой войны. Аналогичные меры Советское правительство 
предлагало принять и для укрепления мира на Дальнем Востоке. Для обуздания 
японского агрессора оно разработало проект регионального Тихоокеанского пакта. 
В качестве первого шага предусматривалось заключение СССР, США, Китаем и 
Японией пакта о ненападении.
      Основанные на глубоком марксистском анализе характера современной эпохи и 
ее основных закономерностей, советские предложения отвечали жизненным интересам 
народов. Опыт последующих лет, за который чело-; вечество заплатило столь 
дорогой ценой, говорит о том, что создание системы коллективной безопасности в 
Европе и на Дальнем Востоке было единственно реальным средством пресечь 
фашистскую агрессию в самом зародыше. Отвергнув советскую инициативу, мир 
империализма, раздираемый противоречиями и проникнутый ненавистью к Стране 
Советов, толкал человечество к новой мировой бойне (6).
      
      
Глава IV.
«Умиротворение» – овечья шкура провокаторов войны (1935—1936 гг.)
      
Англо-французская программа «умиротворения» Европы
      
      1 февраля 1935 г. в лондонской «Таймс» появилось небольшое «сообщение», 
которое не могло не вызвать тревоги у английских буржуа. В корреспонденцию о 
предстоящем VII Конгрессе Коминтерна33 была вставлена провокационная фраза о 
якобы приближавшемся «установлении Советской власти во всем мире». Рядом 
бросался в глаза заголовок другой статьи: «Советская военная мощь. 940 тыс. 
человек в Красной Армии. Растущие военные расходы». Чем объяснялись старания 
газеты запугать читателей?
      Разгадку можно найти в том же номере «Таймс». Там помещена довольно 
пространная статья лорда Лотиана. Он только что посетил Берлин, где беседовал с 
Гитлером, и теперь делился своими впечатлениями. «940 тыс. советских штыков» 
служили фоном для антисоветских разглагольствований лорда.
      Лотиан не был случайной или малозначащей фигурой на политической сцене 
Англии. В прошлом редактор журнала «Раунд тэйбл», личный секретарь Ллойд 
Джорджа, непосредственно участвовавший в выработке Версальского договора, член 
палаты лордов, заместитель государственного министра по делам Индии, он имел 
значительный вес в правящих сферах Англии.
      
      «Лорд Лотиан, – сообщал Хёш в Берлин незадолго до визита лорда к Гитлеру,
 – принадлежит к числу самых влиятельных неофициальных лиц в Англии и, 
безусловно, является самой крупной фигурой среди английских неофициальных лиц, 
которые до настоящего времени выражали желание быть принятыми канцлером».
      
      К чему же сводились впечатления Лотиана?
      Основным фактом, определяющим современное положение Европы, утверждал он, 
является то, что Германия не хочет войны и готова полностью отказаться от нее 
как средства разрешения споров со своими соседями при условии, что ей будет 
предоставлено подлинное равенство.
      Затем автор риторически вопрошал: а можно ли доверять Германии? Ведь за 
последние 15 лет заключено сотни две пактов об отказе от войны, но никто не 
верит им.
      
      «…Я думаю, что для этого есть два основания. Имеется прежде всего 
торжественное заявление самого господина Гитлера, неоспоримого лидера 
сегодняшней Германии, о чем он говорил также публично. Германия хочет равенства,
 а не войны; она готова абсолютно отказаться от войны; она подписала договор с 
Польшей, который устраняет из сферы войны на 10 лет самый болезненный элемент 
Версальского договора – Коридор; она окончательно и навсегда признает включение 
Эльзаса-Лотарингии в состав Франции, и, наконец (это является наиболее важным), 
она готова взять обязательство, что не будет вмешиваться силой в дела ее 
любимой Австрии при условии, если все ее соседи станут поступать так же. Он 
идет еще дальше и говорит, что готов для доказательства искренности своего 
стремления к миру подписать пакты о ненападении со всеми соседями Германии, и в 
области вооружений не требует ничего, кроме „равноправия“, и согласен принять 
международный контроль, если на это пойдут и остальные участники договора.
Я не имею ни малейшего сомнения в том, что эта позиция искренна. Германия не 
хочет войны…»
      
      Предлагаемое соглашение с Германией, по мнению автора, обеспечило бы мир 
в Европе «на 10 лет».
      
      «Не является секретом, что Гитлер, который и сейчас испытывает сомнения в 
отношении России, глубоко озабочен в отношении России завтрашнего дня. Он 
рассматривает коммунизм прежде всего как воинствующую религию, последователи 
которой контролируют 150 млн. человек, огромную территорию и неограниченные 
природные ресурсы. Россия искренне хочет мира на всех фронтах и будет 
стремиться к этому еще много лет. Но что представит собой Россия, когда будет 
организованной, сильной и снаряженной…
Попытается ли она повторить триумфы ислама?34 И будет ли Германия тогда 
рассматриваться как потенциальный враг Европы или как ее передовое укрепление, 
как угроза или же как защитник новых наций в Восточной Европе? Кто мог бы 
ответить сегодня на эти вопросы?»
      
      Статья лорда Лотиана явилась своего рода манифестом политики 
«умиротворения», которой все более руководствовалось британское правительство. 
В то время как Европу охватила тревога в связи с быстрым наращиванием военного 
потенциала фашистского рейха, оно наставительно провозгласило устами Лотиана: 
Германия «не хочет войны», надо лишь удовлетворить ее «законные» претензии. А 
«опасность», мол, надвигается с Востока… Нетрудно представить, какой вред 
причинил провозглашенный Англией курс делу коллективной безопасности, какой 
неоценимой помощью стал он для гитлеровцев.
      Желая задним числом реабилитировать политику «умиротворения», буржуазные 
историографы пытаются создать впечатление, будто она явилась лишь результатом 
простительных слабостей и ошибок тех или иных политических деятелей. Так, 
английский исследователь Э. Робертсон утверждал, что «фатальный курс 
умиротворения и затем война» были результатом «психологического недопонимания, 
ошибочных соглашений и неудачного выбора времени для предпринимавшихся шагов».
      Дж. Голсуорси как-то назвал Англию «Островом фарисеев». Попытки скрыть 
крупные пороки политики за мелкими слабостями тех, кто ее проводил, не может не 
создать впечатления, что для своего утверждения романист имел достаточные 
основания.
      Подлинные истоки политики «умиротворения» были скрыты от широкой публики. 
Образно говоря, они таились где-то в Гималаях – европейская политика Англии 
решалась и строилась в рамках интересов империи. В «опасной» близости к ее 
огромным пространствам мужала Советская страна. Самим фактом своего 
существования она звала народы на борьбу с империализмом. Британские правящие 
круги видели в ней главного врага. Укоренившаяся в практике английской 
дипломатии традиция воевать чужими руками подсказывала, что фашистская Германия 
является «естественным» союзником. Следуя своим «человеческим слабостям», 
Саймон и те круги английской буржуазии, чьи взгляды он выражал, спешили 
подкормить Гитлера, чтобы тот имел достаточно сил для «искоренения» коммунизма.
      На формирование политического курса лондонских «миротворцев» влияли, 
конечно, и факторы европейского плана. Франция с ее революционными традициями, 
с острыми социальными кризисами и быстро надвигавшимся могучим валом левых сил 
вызывала растущее недовольство в Лондоне. Намерение Барту заключить военный 
союз с СССР пугало перспективой нарушения баланса сил в Европе и в случае 
возникновения вооруженного конфликта – неизбежным поражением фашистского рейха 
и «большевизацией» всего континента. Эти соображения усиливали стремление 
договориться с Германией, которую рассматривали как более надежного и желанного 
партнера, нежели Франция. Английское «умиротворение» имело отчетливый 
антифранцузский привкус,
      
      «Есть только одно средство спасения Европы, – говорил Саймон 
американскому дипломату X. Вильсону весной 1935 г., – вовлечение Германии в 
содружество. Не только он лично, но и правительство полагает, что нетерпима 
никакая попытка изолировать или окружить Германию».
      
      Формула Саймона была рассчитана на борьбу против коллективной 
безопасности. Она означала упорное возвращение к проекту «содружества с 
Германией», то есть «Пакту четырех». Но открыто проводить такой политический 
курс было нельзя. Устроенный общественными организациями Англии «Плебисцит 
мира», в котором участвовало свыше 11,5 млн. человек (примерно столько же 
голосует на выборах в парламент), показал их единодушную волю 
противодействовать агрессивным поползновениям фашистских держав. Из них 75% 
высказались за принятие коллективных мер.
      Учитывая обстановку в стране и настроения общественности, правительство 
Англии решило прикрыть свою политику фальшивым тезисом, будто именно во имя 
сохранения мира надо «умиротворить» фашистские державы, удовлетворив их 
«законные» требования.
      Политика «умиротворения» находила сторонников и на французской почве. 
Экономический кризис, вспыхнувший там несколько позже, чем в других 
капиталистических странах, продолжал бушевать. К началу 88
      1935 г. количество безработных, по официальным данным, достигало 500 тыс. 
человек (в действительности раза в 3 больше). Накал классовой борьбы – вместе с 
рабочими в нее втягивались крестьяне и значительные слои мелкой буржуазии – 
быстро нарастал. Угроза фашизма, о чем свидетельствовал путч 6 февраля 1934 г.
35, усилила стремление трудящихся к единству. По инициативе коммунистической 
партии на базе единого рабочего фронта начал складываться Народный фронт. В 
этих условиях самые реакционные круги французской буржуазии стали склоняться к 
мысли о том, чтобы договориться с Гитлером. Во главе внешней политики они 
поставили Лаваля, сменившего Барту на посту министра иностранных дел.
      «Буржуазия может находить себе людей, только выискивая их в помойном 
ведре, куда социалисты выкидывают своих ренегатов». Эта фраза, сказанная 
Лавалем еще на заре его карьеры (в ту пору он примыкал к социалистам), 
оказалась пророческой и для него самого. Ренегат от социализма, он трижды 
выдвигался буржуазией на пост премьера, 14 раз был министром. Его состояние 
росло с головокружительной быстротой. Столь же быстро усиливалась к нему 
ненависть рабочих. Выборы 1936 г. в ряде избирательных округов проходили под 
Лозунгом «Лаваля – на фонарный столб!». После войны Лаваль бежал в Испанию, но 
был выдан французским властям. В октябре 1945 г. по приговору Верховного суда 
его расстреляли как изменника. Хотя приговор был приведен в исполнение, 
судебный процесс над Лавалем так и остался незавершенным. Невидимые силы 
искусно удерживали слушание дела в узком русле процессуального кодекса и не 
позволяли выплескиваться за границы морального осуждения. Бурная и трагическая 
эпоха, только что пережитая Францией, руинами и тысячами скорбных глаз как бы 
заглядывала в окна зала заседания. Но множество нитей, связывавших с ней Лаваля,
 были намеренно отсечены. Склонности и пороки Лаваля суд счел достаточным 
объяснением преступлений. Бывший премьер и неоднократный министр, проведший 
половину сознательной жизни в кулуарах парламента, мог бы рассказать многое. Не 
случайно из состава предъявленных Лавалю обвинений вырублена та часть, которая 
относилась к периоду до вступления Франции в войну в сентябре 1939 г. Копнув 
здесь, лопата правосудия немедленно обнаружила бы корни, ведущие к роскошным 
особнякам Парижа. Вместе с тем именно эти корни питали ненависть Лаваля к 
демократии, ненависть, которая явилась главной пружиной его преступлений. Таким 
был человек, которому вручили люртфель министра иностранных дел Франции, 
выпавший из рук смертельно раненного Барту осенью 1934 г. С появлением Лаваля 
во главе Кэ д’Орсе Франция вступила на путь «политики двусмысленностей». 
Объявив себя верным продолжателем дела Барту, новый министр в действительности 
круто повернул руль внешней политики страны.
      
      «Человек, которому удалось бы обеспечить мир, будет великим человеком 
века, – рассуждал Лаваль. – Итак, если я договорюсь с Берлином и Римом, то мне 
больше некого будет бояться. Препятствия? Они могут встретиться со стороны 
малых и крупных союзников на Востоке и на Балканах, а также со стороны умных 
дипломатов и левых политических деятелей в самой Франции. Ну что ж, я похитрее 
их, я их проведу!»
      
      Так излагает Ж. Табуи ход мыслей Лаваля. Его деятельность, полная интриг 
и фальшивых улыбок и прикрытая красивыми словами о Франции и мире, имела одну 
цель – договориться с фашистскими державами.
      Поворот Франции на путь «умиротворения», подготовленный усилиями 
реакционных кругов страны, привел ее к заметному сближению с Лондоном в 
вопросах европейской политики. В начале 1935 г. по инициативе британского 
правительства состоялась новая англо-французская встреча. На этот раз 
Макдональд и Саймон нашли в лице французского премьера Фландена и министра 
иностранных дел Лаваля близких единомышленников. Своей главной задачей 
участники переговоров провозгласили, как сообщало официальное коммюнике, 
осуществление непосредственного и эффективного сотрудничества с Германией.
      Итогом встречи явилась обширная программа «умиротворения» Европы. 
Документ был составлен в выражениях, призванных успокоить общественное мнение, 
и включал ряд предложений, адресованных Германии. На их основе 
англо-французская дипломатия рассчитывала заключить сделку с третьим рейхом. В 
качестве приманки для гитлеровцев Англия и Франция обещали, что при 
определенных условиях готовы пойти на отмену военных ограничений Версаля и 
замену их общей конвенцией по «ограничению» вооружений на основе признания 
равенства прав Германии. Но Германия должна заплатить за это – подписать 
несколько соглашений, в частности так называемый «Западный воздушный пакт». Его 
участники – Англия, Франция, Германия, Италия, Бельгия – должны были взять 
обязательство немедленно помочь своими воздушными силами тому члену пакта, кто 
станет жертвой неспровоцированного воздушного нападения со стороны другого 
участника пакта.
      Предлагавшийся пакт был типичным для политической архитектуры Запада 
эпохи «умиротворения». Бросалось в глаза, что в число его участников не был 
включен Советский Союз. Кроме того, пакт преследовал цель создать 
заградительную сеть вдоль западных границ Германии, а на востоке оставить небо 
чистым для нацистских бомбардировщиков. Нетрудно видеть, что создатели пакта 
использовали в качестве фундамента все тот же замысел сближения с Германией, 
добавив Бельгию с целью придания проекту «локарнского» оперения. Соорудив 
вначале крышу, полагали авторы, уже нетрудно будет возвести и стены.
      Среди прочих пунктов программы «умиротворения» упоминался «Восточный 
пакт». Поскольку он пришелся не по вкусу гитлеровцам, английская сторона 
предложила отказаться от него. Но Франция была связана рядом формальных 
заявлений о своей позиции по данному вопросу, и резкий отказ от прежнего курса 
был бы опасен ей по соображениям внутренней политики. В итоге коммюнике 
содержало фразу о «Восточном пакте», в которую Саймон вписал оговорку: 
«свободно заключенном». Германия, таким образом, получала и «законное» 
основание для того, чтобы уклониться от участия в пакте. Английская дипломатия 
заботливо охраняла интересы гитлеровцев.
      Лаваль не менее британского коллеги опасался вызвать гнев в Берлине даже, 
кратким упоминанием о «Восточном пакте». Как быть? И Лаваль принял 
беспрецедентное в дипломатической практике решение. 5 февраля в германское 
посольство в Лондоне явился сотрудник посольства Франции Маржери и выложил 
начистоту соображения французского министра.
      
      «Что касается Восточного пакта, – записал советник германского посольства 
Бисмарк, – Маржери… дал понять, что все наследство Барту было менее всего 
приятно для Лаваля, но что он не мог отказаться от него по соображениям 
внутренней политики».
      
      Раскрывая гитлеровцам значительно больше, чем рискнул бы сказать в 
парламенте, Лаваль через Маржери пояснил, что предложение о воздушной конвенции 
преследовало цель помочь французскому правительству отступить от занятой Барту 
позиции. Когда конвенция о воздушной безопасности будет заключена, сказал он, 
это обстоятельство, как только представится возможным, повлечет за собой уже 
без дальнейших затруднений также взаимопомощь на суше и море.
      Таким образом, не безопасность народов Европы, а оформление военного 
блока с агрессором против СССР лежало в основе программы «укрепления мира», 
разработанной англо-французскими «умиротворителями».
      Советское правительство разгадало тактику «умиротворителей». Полпред СССР 
в Лондоне И. М. Майский, встретившись с Саймоном 20 февраля 1935 г., без 
обиняков сказал ему, что упорное противодействие Германии «Восточному пакту» в 
значительной мере объяснялось «прохладным, если даже не враждебным» отношением 
к пакту Англии. Когда Саймон стал оправдываться, полпред предложил, чтобы 
британское правительство еще раз публично заявило о своей поддержке пакта.
      
      «Саймон сразу стал ежиться, – сообщал советский полпред в НКИД. – Видимо, 
мое предложение ему пришлось не совсем по вкусу. Тут вступился Иден и, 
поддерживая Саймона, стал доказывать, что у британского правительства несколько 
слабая позиция: оно само ведь не собирается участвовать в Восточном пакте, а 
Германию должно заставлять к нему присоединиться».
      
      Сопоставление документов показывает, какую двуличную игру вела 
англо-французская дипломатия в отношении Советского Союза (1).
      
Вермахт бьет в барабаны
      
      Получив 3 февраля 1935 г. от английского посла Фиппса текст лондонского 
коммюнике, Гитлер уединился и десять дней никого не принимал. В узком кругу 
фашистской верхушки лихорадочно обсуждалась дальнейшая тактика. Разумеется, в 
Берлине «умиротворение» толковали по-своему. Во всей этой программе гитлеровцев 
интересовал лишь один вопрос – ликвидация «цепей Версаля». Поскольку его 
гаранты, Англия и Франция, попустительствовали ускоренному «секретному» 
перевооружению Германии, нацисты все чаще возвращались к мысли – не 
ликвидировать ли в одностороннем порядке ограничения? От такого шага их 
удерживала только нерешенность вопроса о Сааре. Это заставляло внешне соблюдать 
«приличия» в отношении Лиги наций. После возвращения Саара Германии данное 
препятствие отпало36. К тому же лондонская программа предусматривала заманчивые 
для Германии авансы. Не пришло ли время для создания армии явочным порядком?
      Гитлеровцы хотели выяснить в первую очередь, насколько крепко согласие на 
отмену военных ограничений увязано с другими пунктами программы. После изучения 
документа и откровенных разъяснений, полученных за кулисами, они поняли, что 
главным было предложение западных держав заключить «воздушный пакт». Остальные 
пункты являлись «гарниром» и предназначались для общественного мнения. Ситуация 
подсказала нехитрый дипломатический ход.
      14 февраля Нейрат вручил Фиппсу официальный ответ германского 
правительства. Оно заявляло о готовности заключить «воздушную конвенцию», а 
остальные предложения обошло молчанием. В качестве первого шага Берлин 
предложил Англии начать двусторонние переговоры. Это была грубо сработанная 
ловушка для Саймона. Заинтересовав перспективой соглашения по вызывавшему 
беспокойство Англии вопросу (оборона от нападения с воздуха), вбить клин в ее 
отношения с Францией.
      Игра в полной мере удалась. Ответ гласил, что Форин оффис с радостью 
принимает предложение о германо-английском обмене мнениями в развитие уже 
имевших место двусторонних переговоров. Одновременно английское правительство 
сообщило о намерении послать в Берлин для переговоров министра иностранных дел 
Саймона (прибудет 8 марта). Чтобы скрыть истинную цель встречи, Лондон именовал 
переговоры «информационными беседами».
      Успех превзошел все ожидания гитлеровцев. Впервые за 60 лет министр 
иностранных дел Англии посетит Берлин!
      Ясно выраженное стремление Великобритании к сговору позволило гитлеровцам 
довести до конца задуманную дипломатическую комбинацию. Опубликование 
правительством Англии 4 марта «Белой книги», в связи с предстоявшими прениями 
по бюджету в палате общин37, дало повод нацистам «обидеться». На следующий же 
день Нейрат вызвал Фиппса и сообщил, что Гитлер простудился и вынужден отказать 
себе в удовольствии принять британского министра. «Дипломатический» характер 
простуды «фюрера» не вызывал сомнений. Правительству Англии пришлось сделать 
хорошую мину при плохой игре. Двусторонние переговоры откладывались на 
неопределенный срок. Лондон оставался «на привязи» у германского МИД.
      10 марта гитлеровцы пустили пробный шар. Услужливый корреспондент 
английской газеты «Дейли мейл» У. Прайс был приглашен к Герингу. Тот заявил, 
что Германия приняла решение создать военную авиацию. Англия и Франция, пояснил 
он, предложили ей участвовать в «воздушном пакте» о взаимопомощи. Но как может 
то или иное государство оказать помощь воздушными силами, не имея их?
      В Берлине с нетерпением ждали реакции Лондона. Она оказалась именно такой,
 на какую рассчитывали. В парламенте Саймон опять заявил о намерении 
отправиться в Берлин. Гитлеровцы решили, что могут действовать без риска.
      16 марта 1935 г. специальные выпуски берлинских газет вышли с 
сенсационными заголовками: «Великий день в истории Германии», «Отныне смыт 
позор поражения». Тогда же был опубликован закон о введении всеобщей воинской 
повинности. В мирное время германская армия будет состоять из 12 корпусов (36 
дивизий). По подсчетам английских военных специалистов, новый закон должен был 
обеспечить рейху 550—600 тыс. солдат. (Французская армия располагала 300 тыс.)
      
      «Во второй половине дня в субботу [16 марта] , – говорится в подписанном 
Нейратом меморандуме германского МИД, – рейхсканцлер принял в моем присутствии 
поочередно французского, английского, итальянского и польского послов, с тем, 
чтобы лично информировать сих господ о принятом в тот же день на заседании 
кабинета решении ввести всеобщую воинскую обязанность…»
      
      Как и следовало ожидать, эта новость оказалась для всех послов 
«неожиданной».
      Предположение гитлеровцев подтвердилось. Западные державы ограничились 
бумажными протестами. Об их тоне говорит, в частности, меморандум, который 
составил Нейрат после визита к нему Фиппса 18 марта.
      
      «Сегодня меня посетил английский посол и вручил прилагаемую ноту, 
излагающую позицию британского правительства в связи с законом о расширении 
вермахта. Я отклонил содержащийся в первом пункте ноты протест по поводу 
одностороннего введения всеобщей воинской повинности и создания 
военно-воздушных сил и указал, что во всяком случае, поскольку Межсоюзническая 
контрольная комиссия установила, что положения Версальского договора, 
касающиеся разоружения, были выполнены Германией, а другие стороны, подписавшие 
договор, не выполнили своих обязательств о разоружении, договор был таким 
образом нарушен.
Я ответил утвердительно на вопрос, содержащийся в последнем пункте ноты, 
касательно того, намерены ли мы по-прежнему обсудить вопросы, поднятые во 
франко-английском коммюнике от 3 февраля, оговорив лишь, что должны быть 
исключены какие-либо предполагаемые дискуссии по вопросу – имели ли мы право 
ввести у нас всеобщую воинскую повинность. Английский посол тогда сказал, что, 
как он понимает, в этих обстоятельствах визит английских министров, который был 
уже согласован, состоится 24-го и в последующие дни».
      
      Английский «протест» поверг в изумление даже гитлеровцев. После 
случившегося британские министры просили «фюрера» соблаговолить принять их в 
Берлине!
      Закон от 16 марта 1935 г. означал односторонний разрыв Версальского 
договора и переход Германии к открытому вооружению. «Субботний сюрприз» Гитлера 
явился прямым результатом политики «умиротворения». Подчеркивая ответственность,
 которая ложилась на Англию, «Правда» писала:
      
      «Если германское правительство демонстративно отвергло какие бы то ни 
было гарантии безопасности и бешено вооружается, чтобы навязать Европе новую 
войну, то оно осмелилось на этот шаг только благодаря позиции британского 
империализма… Английский империализм всеми силами мешает согласованным 
действиям тех, для кого вооружение фашистской Германии является 
непосредственной опасностью…» (2)
      
      
Инцидент в Уал-Уал: волк и ягненок
      
      Генерал Де Боно, министр колоний, прибыл во дворец «Палаццо Венеция» для 
беседы с глазу на глаз с Муссолини. Участник пресловутого «похода на Рим» в 
1922 г., ознаменовавшего установление в стране фашистского режима, он был на 
«ты» с итальянским диктатором. «Слушай, – сказал генерал, – если там будет 
война и если ты считаешь меня достойным и способным, честь руководства 
кампанией ты должен предоставить мне».
      Речь шла об Эфиопии. Зная о замыслах «дуче» и тех, кто вдохновлял его 
политику, Де Боно спешил использовать случай в своих честолюбивых целях. В 
прошлом глава фашистской милиции, один из организаторов убийства Матеотти38, он 
рассчитывал блеском военных побед прикрыть грязное пятно в своей биографии.
      
      «Дуче пристально посмотрел на меня, – пишет Де Боно в своих мемуарах, – и 
сразу ответил:
– Разумеется.
– Ты не считаешь меня слишком старым? – спросил я.
– Нет, – ответил он, – потому что мы не должны терять времени.
С того момента у дуче окончательно сложилось мнение, что дело должно быть 
урегулировано не позже 1936 г… Стояла осень 1933 г. Дуче никому не сообщал о 
будущих операциях в Восточной Африке; только он и я знали о том, что должно 
произойти».
      
      Так было положено начало практической подготовке разбойничьего нападения 
на Эфиопию.
      Трагедия Эфиопии, ставшей жертвой итало-фашистской агрессии, имеет свою 
полную драматизма предысторию. С конца XIX века Эфиопия оказалась окруженной 
стаей империалистических хищников, поделивших между собой африканский континент.
 Вскоре большая, хорошо вооруженная итальянская армия двинулась к сердцу страны.
 Но мужественный народ, поднявшийся на защиту своей независимости, нанес 
сокрушительное поражение агрессорам. В 1896 г. в битве при Адуа итальянская 
армия была наголову разбита. В один день она потеряла столько же солдат, 
сколько за все войны Рисорджименто39, вместе взятые. После этой победы Эфиопия 
«появилась» на политической карте мира.
      В последующие десятилетия жизнь страны протекала в узком и полном 
опасностей русле, созданном борьбой и соперничеством империалистических держав. 
В 1919 г. Италия предложила Англии совместно разделить Эфиопию. В 1921 г. 
англичане попытались получить крупную концессию на строительство плотины у 
озера Тана. Франция парировала их попытки. В 1923 г. Италия добилась принятия 
Эфиопии в Лигу наций. Новое секретное соглашение О. Чемберлена и Муссолини в 
декабре 1925 г. о разделе страны было разоблачено французской печатью и 
потерпело провал. Италия стала изыскивать иные пути для реализации своих 
замыслов. В 1928 г. она заключила с Эфиопией договор о «дружбе».
      Тем временем в Эфиопию «мирно» проникали французские, итальянские, 
английские, американские и прочие фирмы. В 1930 г. в Аддис-Абебу для 
«упорядочения» ее финансов прибыл американский советник Колсон. «Цезарь в 
Абиссинии» – так назвал его один из биографов.
      Казалось бы, мало связанное с Эфиопией событие – крушение биржи в 
Нью-Йорке осенью 1929 г. – открыло еще одну черную страницу в судьбе далекого 
от США африканского государства. Борьба за рынки и сферы влияния в Эфиопии 
резко усилилась в годы мирового экономического кризиса. Каждая из 
империалистических держав стремилась вытеснить конкурентов и обеспечить себе 
преимущественные права. Необычайную активность развила Япония. Ее товары 
составляли 60% импорта страны, а ввоз текстиля – 80%.
      Первые удары кризиса начали сотрясать экономику Италии еще в 1926—1927 гг.
 Обнищание трудящихся, миллионная армия безработных, массовое разорение мелких 
и средних предпринимателей, даже крупнейшие банки и тресты находились на грани 
банкротства, – таковы внешние рамки катастрофы, постигшей страну. Внутри этих 
рамок – страдания, отчаяние и гнев миллионов людей, широкое распространение 
антифашистских настроений. Итальянская компартия направляла борьбу рабочих 
против антинародного режима.
      Спасая власть буржуазии, фашистское правительство прибегло к жестоким 
репрессиям против коммунистов. Рабочие были насильственно объединены в 
«корпорации»40. Огромные средства расходовались на приобретение акций и 
облигаций кредитных и промышленных предприятий, избавляя их от петли 
банкротства, Фашистское государство становилось акционером или собственником 
многих предприятий в ряде отраслей, занимавших ведущее положение. Кучка крупных 
монополистов, действуя за его спиной, фактически сосредоточивала в своих руках 
управление всей экономикой страны.
      Большой мастер спектаклей «для толпы», Муссолини для укрепления личного 
престижа разыграл очередной фарс с «плебисцитом». В конце 1933 г. парламент был 
распущен. Новые выборы были назначены на март 1934 г. Техника проведения 
«тайного голосования» обеспечивала фашистам успех. Избиратели получали два 
бюллетеня: один – с зеленой, белой и красной полосами (цвета государственного 
флага) и словом «да», другой – чистый лист бумаги означал «нет». Избиратель мог 
зайти в кабину и там опустить в урну тот или иной листок. На этом «тайна» 
голосования кончалась. Неиспользованный бюллетень надлежало сдать офицеру 
фашистской милиции, стоявшему у выхода. Но даже в таких условиях рабочие Милана 
– столицы промышленного севера – бросили «дуче» свыше 5 тыс. бюллетеней с 
безмолвным, но решительным «нет!»
      В годы кризиса все явственнее проступали агрессивные устремления 
итальянского империализма, «обиженного» в Версале и требовавшего нового 
передела мира.
      
      «Италия является больше островом, чем полуостровом… она вытянута в 
направлении к берегам и сердцу Африки… Исторические цели Италии имеют два 
имени: Азия и Африка… – говорил Муссолини в одной из речей. – Италия скорее, 
чем какая-либо иная страна, способна более полно ввести Африку в круг 
цивилизованного мира. Позиция Италии в Средиземном море, которое снова 
приобрело свою историческую функцию соединения Запада и Востока, делает 
выполнение этой задачи ее правом и долгом. Мы не добиваемся привилегий или 
монопольного положения, но мы желаем и требуем, чтобы те, кто „успел“, кто 
насытился и настроен консервативно, воздержались от попыток преградить эту 
культурную, политическую и экономическую экспансию фашистской Италии».
      
      Относительная слабость экономики и необеспеченность некоторыми важными 
видами стратегического сырья удерживали фашистскую Италию от единоборства со 
своими соперниками. Приход гитлеровцев к власти был воспринят Муссолини с 
радостью. Муссолини видел в этом укрепление «престижа» фашистского режима, 
родоначальником которого он считал себя. Правда, возникала угроза столкновения 
интересов в Центральной Европе и на Балканах. Но, с другой стороны, появление 
реваншистской Германии связывало руки Франции, главному конкуренту Италии на 
Средиземном море. Острые экономические и внутриполитические трудности толкали 
Италию искать выход на путях военных авантюр. Новая расстановка сил в Европе, 
отказ западных держав от коллективной безопасности и заигрывание с фашистскими 
государствами открывали благоприятные возможности для их осуществления. «Дуче» 
решил, что приближается время для претворения в жизнь давнего плана захватить 
Эфиопию.
      Осенью 1933 г. Италия стала готовиться к агрессии. В начале 1934 г. 
командующего итальянским королевским корпусом в Эритрее и одновременно военного 
атташе в Аддис-Абебе (весьма любопытное сочетание должностей!) полковника 
Витторио Руджеро вызвали в Рим для «консультаций». Содержание этих бесед стало 
известно намного позже. Ему поручили приступить к проведению программы 
политических подрывных действий в Эфиопии. Он должен был по сигналу из Рима 
обеспечить повод для открытия военных действий.
      Примерно в то же время генерал Байстрокки, заместитель военного министра, 
получил указание Муссолини разработать план быстрого захвата Эфиопии. Генерал 
высказывал опасения: подобная операция вдали от Италии, когда войска и 
вооружение надо перебрасывать через Суэцкий канал, ключи от которого находились 
у Англии, создаст слишком рискованную ситуацию. «Дуче» возразил: приказ о 
наступлении будет дан лишь тогда, когда в результате предпринятых политических 
акций «ни демократии с зависимыми от них странами – Малой Антантой, ни Германия 
не смогут создать ни малейшей помехи».
      Это заявление свидетельствует не только о намерении итальянского 
диктатора совершить «боевые подвиги», лишь убедившись в их полной безопасности. 
Оно говорит также о том, что исходным моментом являлась вера в безнаказанность 
агрессии.
      Весной 1934 г., как раз в те дни, когда Муссолини распространялся о 
«долге» Италии ввести Африку «в круг цивилизованного мира», в «Палаццо Венеция» 
состоялось секретное заседание. К «дуче» были вызваны начальник штаба генерал 
Бадольо, министр колоний Де Боно и заместитель министра по иностранным делам 
Сувич (портфель министра иностранных дел принадлежал самому Муссолини). На 
повестке стоял вопрос об «оборонительных мероприятиях» на границе Эритреи 
(тогда итальянской колонии) с Эфиопией. О характере «оборонительных 
мероприятий» можно судить по сформулированному Муссолини резюме:
      
      «1. Завершение оборонительных мероприятий в кратчайший срок.
2. После завершения оборонительных мероприятий изучить вопрос о косвенном 
провоцировании акции со стороны Эфиопии.
3. В том, что касается нашего общего курса в отношении Эфиопии, продолжать 
политику, которая имеет целью избежать любых помех нашим военным приготовлениям,
 следовательно, политику, в наибольшей возможной степени основанную на договоре 
о дружбе…
4. Абсолютное молчание в том, что касается правительств Франции и 
Великобритании относительно политики военных приготовлений».
      
      Форсированная подготовка к нападению и одновременно «в наиболее возможной 
степени» проявление «дружбы» – таковы были приемы итальянского фашизма.
      Муссолини не удалось сохранить военные приготовления в тайне. В августе 
того же года американский военный атташе направил в Вашингтон следующую 
информацию:
      
      «Военные приготовления к операциям против Абиссинии.  Как стало известно 
из надежных источников, Генеральный штаб итальянской армии разработал план 
завоевания и оккупации Абиссинии. В соответствии с полученной информацией, 
подготовительные меры для выполнения указанного выше плана операций, включающие 
создание запаса военного снаряжения и выравнивание площадок для сооружения 
дополнительных аэродромов, уже находятся в стадии осуществления. На протяжении 
последних двух недель лица, связанные с вооруженными силами, работающие в 
колониальной администрации или министерстве иностранных дел, прямо или намеками 
говорили о «предполагаемых военных операциях в Абиссинии, имеющих целью 
расширение колониальных владений Италии…
В случае, если названная операция будет проводиться, командование итальянскими 
силами поручат генералу Грациани, известному по его руководству колониальной 
войной в Киренаике и являющемуся командующим армейским корпусом в Уд и но. 
Военные планы предусматривают использование 100000 человек и авиационных 
соединений, включая бомбардировочные. Было сообщено, что основные силы 
разделятся на две колонны, первая двинется к Аддис-Абебе с севера (Эритрея), 
вторая направится к той же цели с юга (Сомалиленд). Одной из главных задач 
авиации станет разрушение коммуникаций между Джибути и Аддис-Абебой 
(принадлежащей Франции железной дороги).
Как предполагается, операция обойдется не менее двух биллионов лир (17300000 
долл.)».
      
      В декабре 1934 г. в сообщениях телеграфных агентств вдруг замелькало 
незнакомое для европейцев название «Уал-Уал». Любопытные отыскивали на карте 
еле заметную точку в восточной части Эфиопии, в углу между Британским Сомали, 
отрезающим страну от Аденского залива, и Итальянским Сомали, протянувшимся 
вдоль берега Индийского океана. В начале декабря здесь произошли кровавые 
события, привлекшие внимание всего мира.
      
      «Англо-эфиопская разграничительная комиссия, – сообщал за несколько дней 
до этого американский поверенный в делах в Аддис-Абебе, – в сопровождении 
обычного вооруженного эфиопского эскорта проводила работы в пустыне Огаден близ 
пересечения границ Эфиопии, итальянских владений (Сомали) и британских владений 
(Сомалиленд). 23 ноября комиссия неожиданно натолкнулась на итальянский 
укрепленный форт в Уал-Уал. Уал-Уал является важным источником водоснабжения в 
пустыне Огаден и расположен примерно в 100 километрах от границы на территории 
Эфиопии.
Итальянцы, видимо, отказались разрешить комиссии пройти через их линии и даже 
не позволили подойти к колодцам.
– Почему мы не слышали об этом раньше? – спросил я моего информатора.
– Они все это время вели переписку. Протесты направлялись фортом в итальянский 
штаб по радио.
– Тогда почему же обстановка вдруг стала столь острой, что возникла 
необходимость экстренного созыва заседания правительства?
– Потому что вчера комиссия получила наконец ответ.
– Каково его содержание? – спросил я.
– Военная демонстрация с участием танков и самолетов».
      
      Когда поверенный в делах США отправлял депешу, события уже далеко 
опередили ее содержание. 5 декабря в Уал-Уал произошло вооруженное столкновение.
 Итальянский гарнизон, вооруженный пулеметами, бронемашинами и самолетами, 
заставил эфиопские воинские части отступить, оставив на поле боя свыше сотни 
убитых.
      Обе стороны заявили протесты. Италия нагло требовала извинений и 
возмещения ущерба. Правительство Эфиопии предложило урегулировать вопрос, 
применив процедуру примирения или арбитража, которая предусмотрена договором о 
дружбе от 1928 г. Итальянцы продолжали настаивать на своем. Тогда Эфиопия 
обратилась в Лигу наций. Попытки Англии и Франции уладить конфликт закулисным 
компромиссом за счет пострадавшей стороны оказались тщетными. Муссолини создал 
желанный предлог для агрессии (3).
      
Муссолини получает «дюжину бананов»
      
      Намерение «дуче» затеять авантюру в Африке создавало, по мнению Парижа, 
удачную политическую ситуацию: пожертвовав Эфиопией, обезопасить французские 
колонии в Северной Африке, получить дружбу итальянского диктатора и 
использовать ее для сближения с третьим рейхом.
      Не теряя времени, Лаваль отправился в Рим. Настроение министра 
иностранных дел несколько настораживало сотрудников Кэ д’Орсе. Закулисные 
переговоры с Италией, начатые еще 1 ноября, далеко не закончены, но Лаваль 
решил ехать. «Поездка важнее, чем текст соглашения», – заявил он. Что принесет 
Франции «политика двусмысленностей», изобретенная новым министром?
      Переговоры в Риме завершились подписанием 7 января 1935 г. 
франко-итальянского соглашения. Оно сразу вызвало подозрения: не воспользовался 
ли Муссолини этой встречей для того, чтобы получить от Лаваля carte blanche41 в 
отношении Эфиопии? Политики и дипломаты читали и перечитывали опубликованные 
тексты. Но в них говорилось об «укреплении мира» в Европе, о территориальном 
разграничении между владениями двух держав в Африке, о положении итальянцев в 
Тунисе42 и, наконец, о некоторых вопросах экономического сотрудничества Франции 
и Италии в Эфиопии.
      – Знаете ли вы, что Муссолини не соберет и дюжины бананов на той 
территории, которую я уступил ему в Сахаре и близ Джибути? – отшучивался Лаваль.
 – Зато теперь Италия вместо Франции должна будет содержать там полицейских. 
Главное же, Муссолини перестанет поддерживать Германию в вопросе вооружений. В 
сделке с ним я оставил ему свою рубашку, а увез его рубашку вместе с запонками!
      Шутки Лаваля, разумеется, не могли успокоить тех, кто желал знать правду. 
Ставшие известными некоторые подробности визита в Рим еще более усугубили 
подозрения. Франко-итальянские переговоры начались утром 6 января. В первой 
половине дня была согласована позиция сторон по австрийскому вопросу. Когда 
перешли к главной и самой трудной проблеме – Африке, дело застопорилось. 
Вечером во французском посольстве, занимавшем «палаццо Фарнезе» – роскошный 
дворец эпохи Возрождения, Лаваль устроил прием в честь «дуче». В 11 часов 
Лаваль и Муссолини уединились для переговоров с глазу на глаз. «Все в порядке»,
 – заявил, улыбаясь, Лаваль одному из французских журналистов, когда уже за 
полночь вернулся к гостям. Действительно, на следующий день были подписаны 
общая декларация и соглашения по остальным вопросам, являвшимся предметом 
переговоров. Не во время ли этой встречи два ренегата от социализма совершили 
тайную сделку за счет Эфиопии?
      В публичных выступлениях Лаваль пытался реабилитировать себя и несколько 
раз отвергал предъявлявшиеся ему обвинения. Но он признавал, что предоставил 
Муссолини полную свободу для «мирного» проникновения в Эфиопию.
      Интересная деталь содержится в мемуарах бывшего советника французского 
посольства в Риме Ж. Блонде-ля. Он участвовал в переговорах.
      
      «С точки зрения Муссолини, это соглашение, которое предоставляло ему 
свободу деятельности в Абиссинии, являлось первым шагом к ее завоеванию. Он 
начал его в октябре (1935 г. – Лег.). И когда в конце года Л аваль в личном 
письме, которое доставил один из сотрудников его секретариата и копия которого 
находилась в посольстве, попытался получить от январского собеседника 
письменное свидетельство о своей непричастности к итальянской агрессии, 
Муссолини уклонился. Более того, он напомнил Лавалю одно неудачное выражение, 
которое последний не отрицал, но смысл которого оспаривал: „Теперь вы имеете 
свободу рук“. Что касается меня, – продолжал Блондель, – то, читая эту 
переписку, я полагал, что оба собеседника во время разговора с глазу на глаз во 
дворце Фарнезе попросту намеренно уклонились от уточнения устраивавшего их 
экивока»43.
      
      Три с лишним десятилетия, прошедшие со времени описываемых событий, 
окончательно сняли покров тайны. Предъявлявшиеся демократической 
общественностью обвинения Лавалю были справедливыми и теперь доказаны 
документально. Политика «умиротворения» Италии означала прямое поощрение 
фашистской агрессии.
      Сговор с Лавалем придал Муссолини храбрость. «Нация, для того чтобы 
оставаться здоровой, должна воевать каждые двадцать пять лет», – заявил он 
вскоре своему заместителю по министерству иностранных дел Сувичу. В день 
подписания франко-итальянского соглашения Де Боно был направлен в Эритрею для 
подготовки военных операций против Эфиопии с севера. Освободившийся портфель 
министра колоний Муссолини взял себе. В феврале Италия начала переброску в 
африканские владения двух дивизий (30000 человек) и 10000 рабочих «для 
строительства дорог». 27 февраля ее правительство заявило, что готово к «любой 
неожиданности». Тем временем генеральный штаб уточнял планы вторжения, 
предусматривая открытие операций в сентябре.
      Сосредоточив в своих руках подготовку к агрессии44, Муссолини не мог не 
учитывать, что решающее значение для исхода затеваемой авантюры имела позиция 
Англии. Стоило ей перекрыть Суэцкий канал, как итальянские войска в Африке 
оказались бы отрезанными от своей основной базы на расстоянии 3,5—4 тыс. км.
      29 января Леонардо Витетти, советник итальянского посольства в Лондоне, 
нанес «неофициальный» визит в Форин оффис. Он сообщил о секретном соглашении 
Лаваля и Муссолини, а также довел до сведения желание Италии согласовать с 
Англией интересы двух государств в Эфиопии. «Этот шаг являлся вежливым намеком, 
так он и был воспринят, что, если Италии будет предоставлена свобода рук, 
английские интересы не будут затронуты», – пишет А. Киркпатрик, видный 
английский дипломат, в своем исследовании, посвященном Муссолини.
      Англия не спешила с ответом. Разумеется, укрепление позиций Италии в 
районе Красного моря создавало угрозу имперским коммуникациям. Кроме того, 
Лондон беспокоила судьба находившегося в Эфиопии озера Тана. На его дне лежали 
ключи от Нила, питавшего своими водами Египет, а тот своими соками питал 
британский империализм. Казалось, это должно было заставить Англию решительно 
пресечь итальянские поползновения в Восточной Африке.
      В кругу близких людей Саймон высказывал, однако, совершенно иные 
опасения: если Англия помешает Муссолини захватить Эфиопию, то режим «дуче» 
падет, и Италия окажется во власти «большевиков». Не в силу ли подобных 
соображений специальная комиссия, созданная британским правительством для 
«изучения» вопроса, сделала вывод: у Англии нет в Абиссинии или в соседних с 
нею странах жизненных интересов, которые заставили бы ее оказать сопротивление 
завоеванию Абиссинии Италией.
      Немалое значение имело и другое соображение. Как раз в те дни британский 
министр иностранных дел разрабатывал новые варианты осуществления своей «идэ 
фикс» – «Пакта четырех». Поэтому дружба с «дуче» представлялась крайне 
необходимой. В феврале 1935 г. Саймон сообщил королю, что его главной заботой 
было занять в итало-эфиопском конфликте такую позицию, которая «не оказала бы 
неблагоприятного влияния на англо-итальянские отношения».
      Учитывая политическую обстановку в самой Англии и настроения мировой 
общественности, проведение такого курса было для Саймона весьма рискованным. 
Можно было не только расстаться с креслом министра, но и погубить саму идею. Но 
трудность задачи не обескуражила главу Форин оффиса. Некоторое время он молчал 
– официального ответа в Рим так и не последовало. При первом подходящем случае, 
однако, Саймон сумел сделать свое молчание не менее красноречивым, чем намеки 
Лаваля. Такую возможность ему дала конференция в Стрезе.
      В заключительной декларации содержалась лицемерная фраза о стремлении ее 
участников любыми доступными средствами «противодействовать всякому 
одностороннему отказу от мирных договоров, который преследовал бы цель 
поставить мир под угрозу».
      – Мир в Европе, – предложил Муссолини.
      Лаваль, представлявший на конференции Францию, улыбнулся. Макдональд и 
Саймон промолчали. Поправка была принята.
      
      «Муссолини решил, в известном смысле не без основания, – пишет Черчилль в 
своих мемуарах, – что союзники молчаливо согласились с его заявлением и готовы 
предоставить ему свободу действий в отношении Абиссинии».
      
      Позиция английского правительства явилась откровенным поощрением 
итальянской агрессии и способствовала возникновению нового очага мировой войны, 
на этот раз в Африке. Какую роль в эфиопской трагедии играли США? Кое-что об 
этом говорит «дипломатический дневник» госдепартамента.
      17 декабря 1934 г. Ато Вольде Джиорджис, личный секретарь негуса, 
намекнул американскому советнику Колсону, что правительство рассматривает 
вопрос о возможности обратиться к США с просьбой о посредничестве. На следующий 
день осторожный дипломатический зондаж Эфиопии уже был известен 
государственному секретарю Хэллу. Следует заметить, что к тому времени досье 
госдепартамента о подготовке Италией агрессии против Эфиопии было уже весьма 
пухлым. Среди документов примечательна телеграмма Буллита из Москвы от 22 
сентября 1934 г.
      
      «Итальянский посол сообщил мне сегодня, – писал Буллит, – что, по его 
мнению, между Францией, и Италией достигнута договоренность в отношении 
Абиссинии. Он сказал, что Англия в прошлом году твердо обещала не вмешиваться в 
действия Италии в Абиссинии, независимо от их характера, и что Франция 
согласилась теперь занять такую же позицию. Я спросил его, означает ли это, что 
в ближайшее время начнутся военные действия? Он ответил: по его мнению, как 
только Абиссиния осознает, что никто на свете не окажет ей помощи, она быстро 
потеряет свое преувеличенное представление о независимости и согласится с 
обоснованными требованиями Италии, в результате чего не придется применять 
силу».
      
      Хэлл, безусловно, имел в виду информацию, полученную от Буллита, когда 18 
декабря 1934 г. направил в Аддис-Абебу телеграмму. Американскому поверенному в 
делах предписывалось скрупулезно воздерживаться от каких-либо действий, которые 
могли бы поощрить эфиопское правительство обратиться с просьбой о 
посредничестве к Соединенным Штатам.
      Это был деликатный по форме, но жесткий по содержанию ответ на просьбу 
Эфиопии. Демарш США должен был содействовать тому, чтобы Эфиопия отказалась от 
«преувеличенных представлений о независимости», т.е. капитулировала перед 
фашистской Италией.
      Через два дня Хэлл в беседе с румынским посланником в США еще более четко 
сформулировал позицию Белого дома в связи с итало-эфиопским конфликтом. 
Посланник поинтересовался: не намерены ли США что-либо предпринять, ведь они 
подписали пакт Бриана – Келлога?45 Хэлл поспешил ответить, что Вашингтон 
«предпочитает придерживаться своей нынешней политики и позиций наблюдателя».
      Итак, уже знакомая, правда, несколько измененная формула. Незадолго до 
этого американский посол в Риме Лонг говорил, что в случае возникновения войны 
США будут «разочарованным наблюдателем». Когда же развязывание фашистами 
агрессии стало фактом, в госдепартаменте забыли о «разочарованности».
      Интересно напомнить: в 1927 г. США выдвинули идею многостороннего пакта, 
который провозглашал бы отказ от войны как орудия национальной политики. В 
августе 1928 г. государственный секретарь Келлог обратился к 48 государствам, в 
том числе к Эфиопии, с предложением присоединиться к «хартии мира». Но вот в 
связи с нарастанием напряженности в итало-эфиопских отношениях и бездействием 
Лиги наций возникла «угроза», что Эфиопия официально поставит вопрос о 
нарушении Италией условий пакта.
      
      «Поскольку правительство Эфиопии подписало пакт Бриана – Келлога, 
основным инициатором которого являлось американское правительство, – говорилось 
„ ноте эфиопского правительства, адресованной США, – его величество император 
Хайле Селассие I поручил мне просить ваше правительство изучить средства, 
которые могли бы обеспечить соблюдение Италией ее обязательств как участника 
этого пакта“.
      
      Американская дипломатия оказалась прижатой к стене. Трудность положения 
усугублялась тщетностью англо-французских попыток урегулировать конфликт за 
кулисами Лиги наций. Почти одновременно с обращением Эфиопии в Вашингтон 
поступила информация о том, что предложенный Иденом вариант «урегулирования» 
провалился, так как не устраивал… Муссолини. Эфиопия должна была фактически 
отказаться от независимости в пользу Италии и взамен получила бы «коридор для 
верблюдов» – выход к Красному морю. Но «дуче» требовал от Лиги наций уже 
мандата на Эфиопию. Американское правительство набило следующий выход. 5 июля 
1936 г, и Аддис-Абебу была направлена лицемерная нота.
      
      «Мое правительство, – писал Хэлл, – будучи заинтересованным в сохранении 
мира во всех частях света, с удовлетворением отмечает, что Лига наций уже 
занялась возникшим, к несчастью, спором между вашим Правительством и 
Правительством Италии с целью его мирного урегулирования и что этот вопрос ныне 
находится на рассмотрении арбитров. Как надеется мое правительство, каковы бы 
ни были факты и суть опора, занимающийся им арбитражный орган сможет найти 
решение, удовлетворяющее оба заинтересованные правительства.
Кроме того, и это весьма важно, в свете положений Парижского пакта (т.е. пакта 
Келлога. – Авт. ), участниками которого являются как Италия, так и Эфиопия, 
вместе с шестьюдесятью одним другим государством, мое правительство не может 
поверить, чтобы кто-то из них применил по отношению к другому какие-либо шаги, 
кроме мирных средств, в качестве метода разрешения этого конфликта или допустил 
бы возникновение ситуации, несовместимой с положениями пакта».
      
      Этот документ не нуждается в комментариях. Американская дипломатия 
выворачивалась как могла.
      Лето 1935 г. было жарким в политической жизни Америки. Уже на протяжении 
длительного времени послы США в Европе и на Дальнем Востоке сообщали о 
тревожных симптомах большой войны. Какую же позицию займут США? Да и быстрое 
приближение военной развязки в итало-эфиопском конфликте заставляло спешить с 
решением этой проблемы.
      Вопрос о внешнеполитическом курсе США стал предметом острой борьбы между 
демократами и республиканцами, представлявшими различные группировки 
монополистического капитала. Первые апеллировали к демократическим убеждениям 
американского народа, вторые играли на его стремлении к миру, нежелании 
оказаться вовлеченным в войну ради интересов монополий. В действительности же 
борьба двух буржуазных кланов касалась лишь вопросов тактики. В целом правящие 
круги исходили из того, что новая война будет выгодна, поскольку сулила 
гигантские прибыли на поставках воюющим странам, ослабление конкурентов, 
перераспределение рынков и сфер влияния в пользу американского капитала. Но 
главным образом они надеялись на ликвидацию или глубокий подрыв позиций 
Советского Союза, установление гегемонии США в мире.
      Этот опасный для человечества политический курс был облачен в безобидную 
на первый взгляд форму закона о «нейтралитете», явившегося компромиссом 
демократов и республиканцев. Он позволял Белому дому выжидать дальнейшего 
развития событий и иметь свободу для политического маневрирования. В те месяцы 
1935 г., когда фашистская Италия концентрировала войска в Африке, вашингтонские 
конгрессмены спешно согласовывали окончательную редакцию закона. Его приняли 
буквально в последнюю минуту, когда оттягивать было нельзя – 31 августа 1935 г. 
В Эфиопии заканчивался период дождей, и в любой день могло последовать 
итальянское вторжение.
      Закон о «нейтралитете» пагубно сказался на развитии событий в мире. А 
роковое влияние на судьбу Эфиопии проявилось уже в день его подписания.
      Центральным пунктом закона было обязательное эмбарго (запрет) на продажу 
вооружения воюющим странам. Формально провозглашая «равное» отношение США к 
обеим сторонам в конфликте, в действительности закон был на руку агрессору. Он 
наносил удар в спину жертве агрессии, лишая ее возможности приобрести оружие 
для обороны.
      Закон разрешал торговлю с воюющими государствами прочими товарами, в том 
числе стратегическими. Это тоже было выгодно фашистской Италии, использовавшей 
сырьевые ресурсы США для бесперебойной работы военной промышленности46. Как 
могла Эфиопия использовать железную руду или хлопок, не имея сталелитейных 
заводов или заводов по изготовлению взрывчатых веществ?
      Показательна реакция фашистских держав на закон о «нейтралитете». 
«Америка для лас не опасна, – заявил Гитлер, – ибо ею принят закон о 
нейтралитете» (4).
      
Эфиопия – первая кровь «умиротворения»
      
      3 октября 1935 г. итальянские части без объявления войны вторглись на 
территорию Эфиопии. Фашистская авиация бомбила Адуа. Началась итало-эфиопская 
война.
      В тот же день в Риме было опубликовано официальное коммюнике. В нем 
цинично утверждалось, что проведенная Эфиопией мобилизация якобы представляла 
угрозу для итальянских войск в Африке. Далее в коммюнике говорилось:
      
      «…непрерывная и кровавая агрессия, которой Италия подвергается на 
протяжении последних десяти лет и которая документально подтверждена в 
итальянском меморандуме47, находится, таким образом, на пороге перехода в новую 
фазу, характеризующуюся более крупными действиями и более широким размахом, что 
влечет за собой серьезную и непосредственную опасность, которая очевидна и для 
предупреждения которой элементарные соображения безопасности требуют принятия 
немедленных мер.
Верховное командование в Эритрее получило, в силу этого, приказ действовать в 
соответствии с обстановкой.
Итальянские войска занимают некоторые выдвинутые позиции за линией наших 
укреплений».
      
      Публикация коммюнике являлась наглым вызовом мировому общественному 
мнению и показывала, насколько распоясался итальянский фашизм, поощряемый 
западными державами.
      В поток событий, связанных с итало-эфиопским конфликтом, была вовлечена и 
Лига наций, которая провозгласила своей задачей «установить господство 
справедливости».
      
      «Члены Лиги, – говорилось в ее Уставе, – обязуются уважать и сохранять 
против всякого внешнего нападения территориальную целостность и существующую 
политическую независимость всех членов Лиги.
…Определенно объявляется, что всякая война или угроза войны, затрагивает ли она 
прямо или нет кого-либо из членов Лиги, интересует Лигу в целом и что последняя 
должна принять меры, способные действенным образом оградить мир наций».
      
      Агрессия Италии была явной, и внимание мира было устремлено на Лигу наций.
 Ей пришлось действовать.
      Положение Англии и Франции, стоявших у штурвала Лиги, было весьма 
затруднительным. Корабль Лиги, придя в движение, грозил протаранить дружбу с 
Италией, а тем самым и потопить надежды на англо-французское сотрудничество с 
фашистскими державами.
      Однако следует отдать должное женевским «капитанам»: опасность они 
увидели издалека. Как только стало известно намерение негуса обратиться в Лигу 
в связи с инцидентом в Уал-Уал, они сразу же принялись отговаривать его от 
официального обращения. В Рим полетели настойчивые советы последовать мудрому 
примеру французского генерала Лиотэ. Не более как десять лет назад он разгромил 
освободительное восстание в Марокко, голодом и жаждой вынудив повстанцев 
сложить оружие.
      Однако Муссолини не хотел ничего слышать. Его амбиция требовала грома 
пушек и «блистательной» победы над безоружным народом. Новое кровавое побоище 
должно было затмить поражение под Адуа и восстановить «честь» Италии как 
империалистического хищника. Щедрые предложения Лондона и Парижа, проявивших 
готовность устроить англо-франко-итальянский мандат на Эфиопию (хотя та 
являлась членом Лиги наций!), итальянский диктатор отверг.
      Вторжение итальянских армий в Эфиопию привело в действие механизм Устава 
– встал вопрос о санкциях.
      
      «Лига наций, – отмечал в своих мемуарах Черчилль, – взялась за спасение 
Абиссинии, заранее убежденная в том, что ничем нельзя помешать вторгшимся 
итальянским армиям».
      
      Тактика Англии и Франции в Лиге наций сводилась к тому, чтобы, подняв 
паруса, не сниматься с якоря. Иными словами, встать в позу «борцов против 
агрессии» и вместе с тем не испортить отношения с Муссолини.
      Санкции были провозглашены, но от военных сразу отказались. Лига наций 
наложила эмбарго на ввоз в Италию оружия и некоторых товаров, приняла 
финансовые меры. «Категорически» запрещалось ввозить только железный лом и руду,
 а нефть, стальные болванки и чугун (обычно потреблявшиеся итальянской 
промышленностью) продолжали поступать. И Муссолини мог направлять в Африку все 
новые орудия и бронемашины.
      Моральное «оправдание» своему курсу англо-французские «умиротворители» 
находили в действиях американского империализма. Как известно, США 
категорически отказались участвовать в экономических санкциях. Под флагом 
«нейтралитета» заокеанские монополии использовали военную конъюнктуру. Так, их 
экспорт нефти в Италию в 1935 г. увеличился на 140% по сравнению с предыдущим 
годом, а в Итальянскую Африку – в несколько десятков раз. Значительно возросли 
поставки железного лома, стали, хлопка, автомашин. За счет расширения торговли 
с США и Германией итальянское правительство смогло компенсировать прекращение 
торговли с Советским Союзом и некоторыми другими странами – членами Лиги наций, 
принявшими участие в санкциях. Совместная доля Германии и США в экспорте Италии 
в период санкций составляла 54%, в импорте – 42%.
      Положение Эфиопии было отчаянным. Из-за установленной Италией блокады и 
эмбарго, наложенного империалистическими державами, страна не могла приобрести 
в необходимых количествах оружие. Ее защитники были вынуждены подчас сражаться 
копьями против танков. Тем не менее мужественные патриоты наносили тяжелые 
удары противнику. В конце 1935 г. итальянское наступление на севере и юге было 
приостановлено. Тогда агрессор применил отравляющие газы и запрещенные 
международной конвенцией разрывные пули. Наспех расставленные палатки, где 
разместились эфиопские госпитали, были переполнены тяжелоранеными, не хватало 
медикаментов, перевязочного материала.
      
      «Правительство Эфиопии напоминает Ассамблее, – говорил ее представитель 
Текле Хавариат, – что итальянское правительство… применяет наиболее совершенное 
смертоносное оружие, оружие самой передовой цивилизации и ужасающего варварства,
 о существовании которого большинство народа Эфиопии даже не подозревало. 
Правительство Эфиопии призывает всех членов Лиги наций использовать свой 
авторитет, чтобы прекратить эту работу уничтожения, направленную против страны, 
не имеющей оружия».
      
      Единственным искренним и верным другом Эфиопии в те трудные дни был 
Советский Союз. Стремясь не допустить развязывания фашистской агрессии, СССР 
еще 5 сентября 1935 г. решительно осудил действия итальянского империализма и 
со всей прямотой напомнил остальным членам Лиги наций об их обязательствах по 
защите мира.
      
      «…Налицо несомненная угроза войны, угроза агрессии, которую не только не 
отрицает, а, наоборот, подтверждает сам представитель Италии, – говорил 
советский делегат на заседании Совета Лиги наций. – Можем ли мы пройти мимо 
этой угрозы и забыть про существование статей 10-й, 11-й и 15-й Устава Лиги? 
Разве это не было бы вопиющим нарушением Устава Лиги? Разве нарушение его всем 
Советом не означало бы совершенного отрицания и упразднения пакта?»
      
      СССР призвал Лигу наций не останавливаться ни перед какими усилиями и 
средствами для того, чтобы предотвратить вооруженный конфликт между двумя 
членами Лиги и осуществить задачу, которая является смыслом существования Лиги. 
Когда же начались военные действия, Советский Союз использовал свое членство в 
Лиге наций для того, чтобы содействовать обузданию фашистского агрессора и 
оказанию помощи Эфиопии.
      
      «…Делегация СССР, – заявил советский представитель на заседании Совета 
Лиги 10 октября 1935 г., – считает своим долгом подтвердить свою готовность 
выполнить, наряду с прочими членами Лиги наций, все обязательства, которые 
налагает на всех их без изъятия ее Устав».
      
      Позиция Советского Союза была глубоко принципиальна и вытекала из 
незыблемых основ социалистической внешней политики, осуждающей агрессию. 
Советский Союз принял участие в санкциях против агрессора во всем объеме, 
рекомендованном Лигой наций, выступил за применение к Италии нефтяных санкций.
      Под различными предлогами ряд членов Лиги уклонился от выполнения 
принятых ею решений. СССР указал на опасность подобной практики для дела мира и 
предупредил, что она приведет к неизбежному краху саму Лигу.
      
      «…Если Лига наций хочет быть опорой мира, то такой опорой могут быть не 
доброхотные даяния, т.е. санкции в порядке добровольности, а лишь всеобщие 
обязательства. Там, где нет универсальности обязательств, там нет и Лиги наций 
для той роли, на которую она претендует».
      
      Борьбу против итальянской агрессии в Африке советская дипломатия 
связывала с настойчивыми усилиями по укреплению всеобщего мира и созданию в 
Европе системы коллективной безопасности.
      
      «Единство действий, – говорил советский представитель на одном из 
заседаний Совета Лиги, – является вернейшим средством ликвидировать конфликт, 
возникший на почве стремления к колониальной экспансии, грозящей 
территориальной целостности и национальной независимости одного из членов Лиги, 
представляющий опасность для всего человечества. Оно же может послужить залогом 
скорейшего осуществления коллективной безопасности – необходимой системы, 
предупреждающей дальнейшие попытки с чьей бы то ни было стороны нарушить общий 
мир ударом по нему в самых чувствительных пунктах».
      
      Выступление Советского Союза в Лиге наций в защиту Эфиопии, призывы к 
Англии, Франции и другим государствам вступить на путь решительного обуздания 
агрессора сыграли важную роль в мобилизации мирового общественного мнения, 
срывали маску с пособников фашистской Италии.
      Монополистический капитал США, Англии и Франции выступил против 
выдвинутого СССР курса на обуздание агрессоров. Политика «умиротворения», 
проводившаяся Англией и с конца 1934 г. Францией, была политикой 
попустительства, поощрения разбойничьих замыслов фашистских держав. Пагубное 
влияние на развитие международной обстановки оказывали и действия Вашингтона. 
Закон о «нейтралитете» стал тараном, который реакционные круги США использовали 
с целью расстроить ряды сторонников мира, нанести удар по Лиге наций, 
пытавшейся, хотя робко и непоследовательно, применить санкции к агрессору.
      Политика западных держав воодушевила гитлеровцев. 7 марта 1936 г. в 
нарушение Версальского и Локарнского договоров немецкие войска перешли Рейн и 
заняли бывшую демилитаризованную зону. Франция снова увидела стальные штыки 
германского империализма. В мае 1936 г. итальянские войска вступили в 
Аддис-Абебу. С балкона римского дворца «Палаццо Венеция» Муссолини провозгласил 
создание Итальянской империи. Япония, расширяя сферу агрессии, готовилась к 
войне за подчинение всего Китая. Смертельная опасность нависла и над 
Монгольской Народной Республикой. На Западе и на Дальнем Востоке нарастала 
угроза войны для СССР. Подготавливая войну за новый передел мира, агрессивные 
государства быстро наращивали военно-промышленный потенциал, занимали важные 
стратегические рубежи. С момента захвата гитлеровцами власти в Германии до 
развязывания ими новой мировой войны была уже пройдена половина пути (5).
      
      
Глава V.
«Ось» агрессии и ее смазчики (1936—1937 гг.)
      
«Тайный недуг» западной дипломатии
      
      Буржуазная Европа в середине 30-х годов представляла странное зрелище. 
Ликвидировав с молчаливого согласия западных держав «цепи Версаля», Германия 
усиленно вооружалась. Военные заводы третьего рейха работали круглосуточно, и 
черная туча, повисшая над континентом, быстро принимала угрожающие размеры. 
Однако правящие круги западных держав проявляли непонятную инертность. 
«Германия методически готовилась к войне, но ничто, казалось, не могло 
гальванизировать западные демократии и заставить их действовать», – признает в 
своих мемуарах Киркпатрик, советник английского посольства в Берлине.
      Единственной страной, поднявшей в те дни свой голос с целью предупредить 
народы о надвигающейся угрозе войны и побудить политических лидеров Запада 
более реалистически оценить обстановку, был Советский Союз.
      
      «Должна ли Лига наций вечно оставаться „залой ожидания“? – говорил 
народный комиссар иностранных дел СССР на пленуме Лиги наций в сентябре 1936 г.
 – …Агрессор, строящий всю свою политику на превосходстве грубой материальной 
силы, имеющий в арсенале своей дипломатии лишь грозные требования, блефы или 
угрозы и тактику свершившихся фактов, может быть доступен лишь голосу столь же 
твердой политики а хладнокровному расчету соотношения сил. Всякие увещевания и 
упрашивания его, а тем более уступки его незаконным и бессмысленным требованиям,
 всякое экономическое задабривание его производят на него лишь впечатление 
слабости, укрепляют сознание его собственной силы и поощряют его к дальнейшей 
непримиримости и незаконным действиям…
Я считаю нужным сейчас же оправдаться от возможного обвинения меня в призыве к 
блокам, ибо я знаю, что для некоторых сверхпацифистов слово «блок» стало 
жупелом. Нет, я не требую новых блоков. Я готов довольствоваться существующим 
уже блоком, который называется Лигой наций, – блоком миролюбивых стран, 
объединившихся в целях взаимозащиты и взаимопомощи. Мы требуем лишь, чтобы этот 
блок действительно организовал взаимопомощь, чтобы он заблаговременно составил 
план действий, дабы не быть застигнутым врасплох, чтобы происходящей вне этого 
блока организации войны соответствовали эффективные действия по организации 
коллективного отпора».
      
      Можно ли было говорить более убедительно и обоснованно? Можно ли было 
проявить большую настойчивость в попытках сплотить все миролюбивые силы для 
отражения военной агрессии?
      Правящие круги буржуазной Европы не желали, однако, слушать 
предупреждений и призывов Советского Союза. Более того, несмотря на угрожающие 
масштабы гонки вооружений в третьем рейхе, он привлекал их симпатии. Поток 
иностранных визитеров спешил к берегам Рейна, среди них много было англичан. 
Политические деятели различных оттенков и представители делового мира, 
знакомясь с «достижениями» гитлеровцев, не скрывали восхищения. Особенную 
зависть у них вызывал «образцовый порядок» – рабочие не митинговали, не 
демонстрировали, не устраивали забастовок. Правда, буржуа пощепетильней морщили 
нос, когда приходилось слышать, что страна покрыта сетью концлагерей. Но они 
легко прощали Гитлеру подобные «эксцессы», ведь там содержались преимущественно 
коммунисты. Визитерам, разумеется, не терпелось поближе посмотреть на 
нацистских лидеров. Многим удалось это осенью 1936 г. во время Олимпийских игр 
в Берлине. Они проводились с необычайной пышностью, что должно было подчеркнуть 
«процветание» третьего рейха. Новые хозяева Германии казались «людьми 
энергичными», «радушными», с ними быстро устанавливалось взаимопонимание. А их 
внимание и любезность просто очаровывали, взять хотя бы «итальянские ночи», 
организованные Геббельсом посреди озера, когда за стол садилось сразу более 
тысячи человек!
      Среди паломников в новую «Мекку» был и английский премьер эпохи первой 
мировой войны Ллойд Джордж. Бывший ефрейтор оказал ему высокую честь, приняв на 
личной вилле в Баварских Альпах. Сидя у камина рядом с «фюрером» и скользя 
рассеянным взглядом по вершинам заснеженных гор, Ллойд Джордж с удовлетворением 
вспоминал, что еще на Версальской конференции выступал против «карфагенского 
мира». Германия, говорил он тогда, должна быть достаточно сильной, чтобы 
противостоять опасным веяниям из России…
      «Фюрер» прочел ему пространную лекцию об опасности коммунизма. Убеленный 
сединами британский политический лидер доказывал в ответ необходимость 
установления более близких отношений между Англией и Германией.
      – Я всем сердцем согласен с вами, – отвечал Гитлер, патетически прижимая 
руки к груди.
      По возвращении на родину Ллойд Джордж опубликовал восторженный отчет о 
поездке. Он превозносил «магнетическую» личность Гитлера и заверял англичан в 
его миролюбивых намерениях. «О, если бы у нас в Англии был человек со столь 
высокими качествами!» – заявил он. Превосходя по наивности Красную Шапочку, 
бывший британский премьер даже не поинтересовался, зачем у «доброй бабушки» 
такие большие и острые зубы.
      Буржуазные авторы склонны объяснять подобную «наивность» искренним 
заблуждением в отношении подлинных целей Гитлера. Кто мог в 1936 или 1937 г. 
предвидеть, говорят они, к чему приведет лихорадочная деятельность нацистов?
      
      «Многие политические деятели, принадлежавшие ко всем партиям48, – 
отмечает А. Киркпатрик, – посетили Германию в предвоенные годы и совершили ту 
же ошибку, хотя и в различной степени. Они рассматривали Гитлера как 
политического деятеля, принадлежащего к той же школе, что и они, может быть, 
более возбудимого и опасного, но родственного им. Все они считали, что удастся 
заставить его прислушаться к голосу разума и что если дела зашли в их нынешний 
злосчастный тупик, то это в значительной мере в результате того, что с ним 
плохо обращались. Все они искали случая, чтобы доказать ему, что Германия может 
осуществить свои законные(?) притязания, не прибегая к силе».
      
      Попытки объяснить политику «умиротворения» агрессоров ссылками на 
заблуждения и ошибки, разумеется, нельзя принимать всерьез. Ее корни нужно 
искать в катастрофических потрясениях, какие претерпел капиталистический мир в 
годы мирового экономического кризиса 1929—1933 гг. Напуганная размахом 
революционных выступлений рабочего класса, буржуазия, по меткому выражению У. 
Фостера, потянулась к фашизму, как шакалы на падаль. Знамена Народного фронта, 
высоко поднятые в 1936 г. в Испании и затем во Франции, еще более отбросили 
буржуазию вправо. Гестаповские застенки она начинала считать единственным 
якорем спасения для «свободного мира». Курс на подкормку фашистских держав и на 
сговор с ними представлялся крупному капиталу Запада естественным и необходимым.

      Доступная английская, и в особенности французская, дипломатическая 
документация, относящаяся к рассматриваемому периоду, необычайно скудна. 
Несколько приоткрывает «занавес лицемерия», скрывающий тайны дипломатии Запада, 
опубликованная переписка госдепартамента. В беседах с американскими 
представителями политические деятели Англии и Франции говорили значительно 
больше и откровеннее, чем до сих пор рискуют доверить бумаге. К числу таких 
людей относился, в частности, французский министр иностранных дел Фланден. 
Сообщая о своей беседе с ним, посол США в Париже писал 8 марта 1936 г.:
      
      «…я спросил его, считает ли он, что Германия имеет воинственные намерения.
 По его мнению, Германия намерена занять и укрепить демилитаризованную зону, 
которую она сможет затем удерживать минимумом сил, что даст возможность рейху 
обратить свое внимание на юг и на восток – в сторону Австрии, Чехословакии, 
Польши и России и что он полагает угрозу таких действий в конечном итоге вполне 
реальной».
      
      Во второй половине мая 1936 г. бывший американский посол в Москве Буллит, 
находившийся проездом в Париже, беседовал с генеральным секретарем МИД Франции 
Леже.
      
      «Леже сказал, – отмечал Буллит, – что завершение Германией строительства 
линии укреплений на границе с Францией и Бельгией создаст китайскую стену 
вокруг Европы. Франция и Англия будут отгорожены от Центральной и Восточной 
Европы, и все государства Центральной и Восточной Европы окажутся выданными на 
милость Германии.
…Если сооружение германских укреплений будет завершено, для Центральной Европы 
возможно лишь одно будущее – господство Германии».
      
      Тот же Буллит несколько раньше сообщал, со слов польского посла в Москве, 
о впечатлении, которое в Варшаве произвела ремилитаризация Рейнской зоны.
      
      «Польский посол, который только что вернулся из Варшавы и является одним 
из самых близких друзей Бека, высказал мнение, что следующим шагом Гитлера 
будет поглощение Австрии, и предсказывает, что вскоре после этого Бенеш 
появится на коленях в Берлине».
      
      Как видим, документы не свидетельствуют о «наивности» буржуазных 
политических деятелей. Они знали о военных приготовлениях фашистской Германии. 
Их «ошибка» заключалась лишь в расчете, что гитлеровские солдаты двинутся на 
Восток, против СССР, а не на Запад.
      Мало-мальски объективный анализ фактов должен был привести к выводу, что 
предлагавшиеся Советским Союзом коллективные меры были единственным средством 
обуздать агрессоров и спасти Западную Европу от установления германо-фашистской 
гегемонии. Несмотря на свои антисоветские взгляды, к такому выводу пришел, в 
частности, посол США в Вене Мессерсмит. Оценивая обстановку в Европе после 
занятия немцами Рейнской зоны, он указывал на опасность слишком большого 
увеличения мощи третьего рейха.
      
      «Нет сомнения, – писал он в Вашингтон 9 марта 1936 г., – что в результате 
акта, предпринятого Германией 7 марта, обстановка в Европе достигла в своем 
развитии очень важного пункта…
Имеется лишь один способ обращения с нынешним режимом в Германии – на его 
грубые жестокие действия отвечать столь же решительной позицией. Это 
единственный язык, который этот режим понимает и на котором он говорит. 
Германское правительство далеко не уверено в прочности своих позиций, и 
положение партии в стране с точки зрения поддержки народа слабее чем когда-либо 
с момента ее прихода к власти. Хотя реоккупация Рейнской зоны встретит 
поддержку в народе, большинство немцев будет сомневаться в разумности этого 
шага в настоящее время и будет опасаться его последствий. Если, однако, fait 
accompli49 сойдет с рук правительству и на этот раз, как это имело место в 
прошлом, кто сможет предъявить упрек в том, что растущее большинство 
германского народа проникнется верой, что Германия, в конце концов, непобедима 
и что на нее возложена миссия, которую она должна осуществить, установив 
господство над Европой?.. Германия еще не готова к войне, даже если бы она 
имела на своей стороне Италию, и этот факт не должен быть упущен из поля зрения 
державами при принятии решения об их позиции в связи с германским актом от 7 
марта. Ряд факторов, действующих внутри Германий/ ослабляют ее, но эти 
следующие друг за другом успехи дают новые силы национал-социалистской партии, 
которая, испытывая лихорадочное волнение, надеется, что благодаря успешным 
шагам она сможет продлить свое существование до того момента, когда будет в 
состоянии сама нанести решающий удар. Можно считать почти безусловным, что 
решительная позиция, занятая сейчас державами, не привела бы к войне и является 
единственным, что положило бы конец этой цепи fait accompli, предусмотренных 
германской программой.
Теперь дело Европы решить, готова ли она встретить факты лицом к лицу. Для 
этого есть пока время. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что это 
последний шанс, который имеет Европа для собственного спасения в конечном счете 
от катастрофы большой войны, но многое свидетельствует о том, что это является 
поворотным пунктом, определяющим будущий курс к войне или миру».
      
      Стремясь отвлечь внимание от неблаговидной роли США накануне второй 
мировой войны, составители американских официальных публикаций порой предают 
гласности документы, раскрывающие самые сокровенные замыслы англо-французской 
дипломатии. К их числу можно отнести сообщение посла США в Берне X. Вильсона.
      
      «Налицо неоспоримые доказательства размаха и интенсивности усилий 
Германии в области военных приготовлений, – писал он. – …Господствующим 
становится мнение, что германское перевооружение в таких масштабах и в такие 
сроки может быть предназначено только для целей агрессии  (курсив мой. – Авт. ).
 Полагаю, что, высказывая это суждение, отражаю глубокое убеждение большинства 
государственных деятелей континента.
По-видимому, всюду считают, что германская агрессия не будет направлена против 
Запада. Германия, наверно, сделает все возможное, чтобы не дать повода 
Великобритании для опасений в отношении Бельгии и Голландии. Ее нынешняя 
политика основана на стремлении не наносить обиды Великобритании. Даже многие 
французы, очевидно, уверены, что им нет оснований опасаться нападения со 
стороны их восточной границы или через Бельгию и Голландию. Общепринятое мнение 
сводится к следующему: если Германия планирует агрессию, то она будет 
направлена на восток или вниз по Дунаю…»
      
      Таковы документы. И они доказывают, что буржуазные дипломаты не 
«заблуждались». Они знали точно, что следующий шаг гитлеровцы уже предпримут 
вне территории рейха, что предлагавшиеся Советским Союзом меры были 
единственным средством спасти народы Европы от новой военной катастрофы. Между 
тем изобретались всевозможные увертки и предлоги с целью провалить советские 
предложения. Слушая с холодной вежливостью представителя СССР на заседаниях 
Лиги наций, империалистические политики, оказывается, ломали голову над тем, 
что делать с Польшей, находившейся на пути гитлеровцев, которые готовили «поход 
на Восток». Таков был секрет «тайного недуга» дипломатии Лондона и Парижа (1).
      
Плата за страх – «невмешательство»
      
      «Когда я читаю, что значительное количество немецких нацистов и 
итальянских фашистов направляется в Испанию для того, чтобы уничтожить огромное 
число русских большевиков и французских коммунистов, я сожалею об этом, – писал 
У. Черчилль в дни кровавой драмы на Пиренейском полуострове. – Но когда я 
опрашиваю мое сердце, я не могу не чувствовать, что если все эти вооруженные 
туристы в Испании будут уничтожать друг друга с такой силой, что не останется 
никого, за исключением представителей прессы, которые расскажут нам об этом, то 
интересы и безопасность Великобритании будут в известной степени обеспечены».
Фашистский мятеж и итало-германская интервенция в Испании явились проблемой 
необычайно острой. В политических кругах Западной Европы и Америки возникло 
множество оттенков в отношении к этим событиям. Но «сердечные чувства», о 
которых с такой откровенностью писал Черчилль, были наиболее характерны для 
буржуазного мира в целом. Оставим на совести автора приведенных строк «огромное 
число русских большевиков и французских коммунистов» – у страха глаза велики. 
Но именно страх перед перспективой победы «красной» Испании, страх, что это 
послужит толчком для крушения прогнившего строя и в других странах Европы, 
расчеты столкнуть на испанском огненном рубеже СССР с Германией и Италией – 
таковы, корни политики «невмешательства», проводившейся западными державами в 
связи с событиями в Испании.
      Документы из секретных архивов Берлина и Рима показывают, сколь быстро 
намеренное бездействие западных держав породило у агрессоров чувство полной 
безнаказанности, сколь пагубным оказался отказ Англии и Франции последовать 
настойчивым призывам СССР использовать Лигу наций как инструмент сплочения 
миролюбивых сил. Интересна в связи с этим запись беседы, Муссолини с Герингом, 
посетившим в январе 1937 г. Рим в целях демонстрации прочности только что 
созданной фашистской «оси». Среди прочих проблем собеседники затронули и 
испанскую. Отвечая на вопрос Геринга о возможной реакции западных держав, 
Муссолини со свойственным ему цинизмом высказал убеждение, что с данной стороны 
не угрожает никакая опасность.
      
      «Нет …оснований для беспокойства, – заявил он, – поскольку нет никаких 
причин для того, чтобы созданный Лигой механизм, который уже в трех случаях 
бездействовал50, вдруг пришел в действие на четвертый раз… Английские 
консерваторы весьма боятся большевизма, и этот страх очень хорошо можно было бы 
использовать в политических целях».
      
      Эту точку зрения разделял и Геринг.
      
      «Консервативные круги (Англии. – Авт. ), правда, сильно озабочены мощью 
Германии, – заметил он, – но больше всего они боятся большевизма, и это дает 
возможность рассматривать их практически как полностью готовых к сотрудничеству 
с Германией».
      
      Насколько грубо итало-германская дипломатия пользовалась 
антикоммунистической маскировкой в связи с событиями в Испании, свидетельствует,
 например, заявление Чиано послу США в Риме Филипсу в конце ноября 1936 г.
      
      «Он отметил, – сообщал посол в Вашингтон, – что известная часть 
американской прессы не понимает позиции Италии в связи с испанским конфликтом; 
что Италия пытается спасти западную цивилизацию от коммунистического господства 
и этим все исчерпывается. Как он полагает, если бы американская публика могла 
только осознать истинное положение в опасности, которое возникло бы, если бы 
коммунизм взял верх в этой части мира, она с большей готовностью оценила бы 
усилия итальянского правительства. Он выразил надежды, что это я разъясню моему 
правительству, и я заверил его в этом».
      
      Совершенно иначе выглядят не предназначавшиеся для чужих глаз документы 
фашистских канцелярий. В них на первом месте – факторы стратегического порядка. 
Положение в Испании расценивалось прежде всего с точки зрения предстоявшей 
схватки держав «оси» с Англией и Францией.
      
      «Устремления националистской Испании в конечном счете направлены против 
Франции и Англии, – говорится в меморандуме, подготовленном МИД для Гитлера в 
октябре 1938 г. – …Вряд ли имеется необходимость отмечать, что упомянутые выше 
цели националистской Испании полностью отвечают нашим интересам и интересам 
Италии. Заполнение военного и политического вакуума на Пиренейском полуострове, 
что уже в значительной степени достигнуто, означает коренное изменение в 
положении Франции. Слова Мазарини, сказанные им после заключения Пиренейского 
мира в 1659 г., что Пиренеи больше не существуют, т.е. тыл Франции гарантирован 
от нападения со стороны Пиренеев, утратят свой смысл. Связь Франции с ее 
колониальной империей станет проблематичной. Гибралтар потеряет свою цену, 
свобода прохода английского флота через пролив будет зависеть от Испании, не 
говоря уже о возможности использовать Пиренейский полуостров для операций 
подводных лодок, легких морских сил, а также авиаций, по всем направлениям 
буссоли. Европейский конфликт, в котором ось Берлин – Рим будет противостоять 
Англии и Франции, приобретет совершенно иной вид, если сильная Испания 
присоединится к оси Берлин – Рим.
…Изложенное выше делает очевидным, что наша политика в отношении Испании, т.е. 
политика оси Берлин – Рим, должна сделать все возможное, чтобы позволить Франко 
добиться быстрой победы, должна содействовать восстановлению Испании и быть 
направлена к тому, чтобы обеспечить тесную зависимость Испании от оси Берлин – 
Рим».
      
      Мятеж Франко с первого же дня встретил решительное противодействие народа.
 Даже по сообщениям германских наблюдателей, положение мятежников было 
бесперспективным.
      
      «Развитие обстановки с начала мятежа… отчетливо свидетельствует о 
растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников, – 
отмечал советник германского посольства в Мадриде Швендеман 25 июля 1936 г. – 
…Соотношение сил противников с точки зрения морального состояния и 
(действенности) пропаганды; как сообщалось в предыдущих телеграммах, тоже 
продолжает развиваться в пользу правительства. Последнее рекламирует программу, 
которая привлекает широкие массы народа: защита Республики, свобода, прогресс, 
борьба против политической и социальной реакции… Соотношение сил в области 
пропаганды сказывается и на ходе военных действий. Члены Красной милиции полны 
фанатического боевого духа и сражаются с исключительным мужеством, 
соответственно неся и потери. Эти потери, однако, легко восполняются за счет 
масс населения, тогда как мятежники, которые имеют в своем распоряжении только 
собственные войска, обычно лишены таких резервов.
Если не случится что-либо непредвиденное, трудно рассчитывать, что военный 
мятеж в силу всего этого может одержать успех…»
      
      «Непредвиденное» произошло. Спасая своего ставленника, Гитлер и Муссолини 
немедленно оказали Франко щедрую помощь. В испанском небе появились германские 
«Юнкерсы» и «Хейнкели», итальянские «Капрони» и «Савойя». В захваченные 
мятежниками порты прибыли германские, а затем итальянские военные корабли с 
воинскими частями, техникой, снаряжением. Началось прямое вмешательство 
фашистских держав в гражданскую войну, которая с этого момента перестала быть 
внутренним делом Испании и превратилась в войну европейского фашизма против 
испанской демократии.
      Был ли ясен характер событий в Испании западным «демократиям»? Безусловно.
 Об этом свидетельствует, в частности, сообщение американского посла в Мадриде 
Бауэрса (конец 1936 г.):
      
      «Имею честь доложить, что гражданская война, которая должна была 
закончиться в „четыре, самое большее в пять дней“, идет уже пятый месяц, и нет 
признаков ее скорого окончания. Опираясь на трехлетнее изучение испанских 
политических настроений и испанского характера, я высказал 1 августа мнение, 
что подавляющее большинство испанского народа было против мятежа. Это мнение, 
которое тогда не разделяли многие из моих коллег, после прошедших почти пяти 
месяцев, полностью подтвердил ход событий.
В августе я предсказывал затягивание борьбы, будучи убежден, что испанские 
народные массы, составляющие 97 процентов всего населения, станут сражаться до 
конца за сохранение государственной системы, которая впервые за много веков 
кое-что сделала для них. Так оно и есть.
Я также докладывал в госдепартамент, что, если бы мятежники в отношении своей 
армии зависели полностью от испанцев, они давно потерпели бы поражение. Это 
было ясно показано в донесении. Они имеют в составе своей армии тысячи 
наемников из африканского Иностранного легиона, тысячи марокканцев, и уже в 
августе и сентябре они имели сотни итальянских и германских офицеров – летчиков 
и танкистов.
Иными словами, большая часть армии Франко, единственно эффективно сражающаяся, 
была составлена из иностранцев, а не испанцев…
Следовательно, Франко не в состоянии, как видно, победить без открытой военной 
поддержки в широком масштабе от Гитлера и Муссолини».
      
      Так обрисовал события в Испании человек, весьма далекий от коммунизма. Но 
англо-французские стратеги «невмешательства» и их заокеанские коллеги упорно 
«не замечали» происходившего. Натравив на молодую Испанскую республику свору 
агрессоров, они не мешали их разбойничьим действиям.
      Самоубийственный характер этой политики для самих западных держав, и 
особенно для Франции, был очевиден. В записке правительству начальник 
французского генерального штаба Гамелен отмечал, что победа франкистов в 
Испании создала бы серьезную угрозу безопасности Франции. Но, помогая фашистам 
ликвидировать правительство Народного фронта в Испании, французская реакция 
стремилась тем самым нанести удар по Народному фронту в своей стране. Об этом 
свидетельствует, например, донесение поверенного в делах США в Париже, 
относящееся к концу августа 1936 г. Раскрывая расчеты французских сторонников 
Франко, Вильсон отмечал, что с победой мятежников в Испании они связывали 
надежды на падение правительства Блюма и установление «правого правительства, 
которое смогло бы достигнуть какого-либо соглашения с Германией и Италией».
      Под прикрытием закона о «нейтралитете» империализм США проводил ту же 
политику «невмешательства» и в отношении испанских событий. Закон лишал 
республиканское правительство возможности приобретать за океаном оружие, 
стратегические материалы и другие товары. Вместе с тем американские монополии 
через Германию и Италию охотно поставляли товары франкистам. Настроения 
правящих кругов США характеризует такое заявление Буллита в беседе с 
французским министром иностранных дел Дельбосом в конце ноября 1936 г. Он 
заметил: если Франко не получит немедленно крупной поддержки от Италии и 
Германии, то «Испания быстро окажется в руках коммунистов, а за ней вскоре 
последует и Португалия». «Комитет по невмешательству и наше эмбарго 
представляли значительный вклад в победу стран оси над испанской демократией»,
 – резюмировал впоследствии Бауэре итоги курса Вашингтона в испанском вопросе.
      Позиция СССР была со всей прямотой и ясностью выражена в телеграмме 
Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина Генеральному секретарю ЦК 
Коммунистической партии Испании Хосе Диасу от 16 октября 1936 г.: 126
      
      «Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную 
помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчет, что освобождение 
Испании от гнета, фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а – 
общее дело всего передового и прогрессивного человечества».
      
      В обстановке быстро нараставшей угрозы войны на собственных границах СССР 
протянул руку братской помощи испанскому народу. Конкретные исторические 
условия и соотношение сил не позволили оказать помощь в том объеме, как этого 
хотели советские люди. И все же в дни напряженных боев за Мадрид осенью 1936 г. 
на фронте появились советские танки и самолеты. В значительных количествах 
поступало продовольствие, медикаменты, одежда. Наши добровольцы вели на 
испанской земле бои с фашизмом. У стен Мадрида начал свой боевой путь советский 
воин, спасший Европу от коричневой чумы.
      Трофейные документы из тайников рейха показывают, с какой тщательностью 
фашисты следили за каждым шагом Советского правительства. Представляет интерес 
донесение германского посла из Турции от 6 ноября 1936 г.
      
      «В соответствии с вашим запросом, я точно установил следующие отправки 
грузов51: октябрь, 22, «Карл Лепин», русский, из Одессы в Аликанте, 20 
грузовиков и танков, 4 орудия, 500 т снаряжения, 1 000 т продовольствия; 
октябрь, 22, «Трансбалт», русский, из Одессы в Картахену и Барселону, 40 
грузовиков, 12 танков, 10 орудий; октябрь, 23, «Шахтер», русский, из Одессы в 
Аликанте и Барселону, б грузовиков, 8 орудий, 500 т снаряжения, 2 000 т зерна; 
октябрь, 24, «Кубань», из Одессы в Барселону, 2 500 т зерна, 1 200 т 
продовольствия; октябрь, 25, «Варлаам Авазанов», русский, из Одессы в Барселону,
 8 500 т дизельного масла; октябрь, 25, «Альдекка», испанский, из Барселоны в 
Николаев, за счет испанского правительства; октябрь, 25, «Кабо Поло», из 
Барселоны в Одессу, то же; октябрь, 27, «Куряк», русский, из Черного моря в 
Барселону и Аликанте, 40 грузовиков, 12 бронемашин, 6 орудий, 4 самолета, 700 т 
снаряжения, 1 500 т продовольствия; октябрь, 28, «Благоев», русский, из Черного 
моря в Картахену и Аликанте, 20 грузовиков, 8 орудий, 4 танка, 500 т военного 
снаряжения, 150 т одежды, 1 500 т зерна; октябрь, 31, «Комсомол», из Черного 
моря в Барселону, 50 грузовиков, 5 самолетов, 8 танков, 2 000 т военного 
снаряжения и амуниции, 1 000 т продовольствия, 100 т медикаментов…»
      
      Перечень судов, отправленных в Испанию из СССР лишь за одну неделю, 
является ярким штрихом. Он показывает, с какой решимостью советские люди стали 
на сторону испанского народа. Рейсы через Средиземное море были опасными и 
требовали от наших моряков большого мужества. Советская помощь приводила в, 
бешенство испанских фалангистов.
      Летом 1937 г. «неизвестные» подводные лодки начали массовые пиратские 
действия в Средиземном море. Корабли различных стран подвергались нападению. В 
августе – сентябре были потоплены два советских судна – «Тимирязев» и «Благоев».
 В ноте протеста СССР возложил ответственность за преступление на итальянское 
правительство. Оно всячески отрицало свою причастность к этому.
      Документ, обнаруженный в германских архивах, проливает свет на истину.
      
      «Чиано заявил, – сообщал германский посол в Риме Хассель 5 августа 1937 г.
, – что, хотя предположительные оценки в отношении русского транспорта возможно 
несколько преувеличены, дуче по-прежнему намерен сделать все возможное, чтобы 
положить ему конец, разумеется, не с помощью надводных кораблей, а с помощью 
подводных лодок в водах Сицилии; если подлодки будут вынуждены всплыть на 
поверхность, то они поднимут испанский флаг…»
      
      Таким образом, Советское правительство в своем заявлении совершенно точно 
указало адрес, где следовало искать «неизвестные» подводные лодки, занимавшиеся 
пиратством в Средиземном море.
      Разбойничьи действия фашистов вызвали возмущение международной 
общественности. Англии и Франции пришлось принять меры для защиты собственных 
судов. Для обсуждения сложившейся ситуации в Нионе (Швейцария) была созвана в 
середине сентября конференция СССР, Англии, Франции и других государств. Италия,
 «обидевшись» на советскую ноту, отказалась участвовать в конференции. Ее 
примеру последовала Германия.
      Решения конференции предусматривали патрулирование района Средиземного 
моря к западу от Мальты английскими и французскими кораблями, к востоку – 
судами государств, прилегающих к соответствующим частям этого района. 
Англо-французская дипломатия настойчиво добивалась участия в патрулировании 
Италии. Небезынтересно процитировать телеграмму министра иностранных дел 
Нейрата в посольство Германии в Риме.
      
      «НЕМЕДЛЕННО.
СТРОГО СЕКРЕТНО.
№ 294
Нюрнберг, 12, сентября 1937 г.
Поверенному в делах. Расшифровать лично. Пожалуйста, информируйте Чиано лично, 
что, как явствует из заявления, сделанного мне здесь английским послом, 
англичане перехватили и расшифровали радиотелеграммы итальянских подводных 
лодок, действующих в Средиземном море.
      Нейрат»
      
      Если учесть, что Нионская конференция проходила 10—14 сентября, а 
документ датирован 12 числом того же месяца, сверхсрочный характер сообщения из 
Берлина становится понятным. Несколько строк телеграммы полностью раскрывают 
грязную подоплеку английской позиции в Нионе. Обходительно уговаривая Муссолини 
принять участие в патрулировании, британская дипломатия в то же время 
подсказывала, что ему следует действовать тоньше и осторожнее.
      Объединенными усилиями фашистских агрессоров и англо-франко-американских 
«умиротворителей» Испанская республика была задушена. Это означало ослабление 
фронта антифашистских сил и захват агрессорами выгодных стратегических позиций, 
явилось новым шагом на пути ко второй мировой войне (2).
      
Блок агрессоров под ширмой «антикоммунизма»
      
      Два поезда мчались в одном направлении на расстоянии метра друг от друга. 
Открыв окно, Муссолини увидел Гитлера, который проделал то же самое в соседнем 
поезде. Пока бежали последние километры, остававшиеся до Берлина, два диктатора 
смогли обменяться впечатлениями о поездке, словно находились в одном купе.
      Незадолго до прибытия в германскую столицу поезд «фюрера» вырвался вперед.
 Когда Муссолини ступил на перрон вокзала, Гитлер уже протягивал руку своему 
гостю.
      Тщательно отрепетированный трюк с поездами был тонко рассчитан на внешний 
эффект. Приглашая «дуче» посетить в сентябре 1937 г. третий рейх, нацисты 
преследовали определенную цель – покрепче привязать к себе союзника. «Гитлер, 
который открыто хвастался, что сумеет подкупить любого человека, – отмечает 
один из биографов Муссолини, – правильно оценил характер своего итальянского 
коллеги и не пожалел усилий и средств для того, чтобы оказать ему почести, 
подобающие главе государства, которым тот не являлся, и представить возможности 
нацистской Германии в наиболее выгодном свете».
      Берлин в те дни напоминал оперную сцену: монументальные колонны, 
украшенные ликторскими пучками и огромными орлами с распластанными крыльями, 
итальянские и германские фашистские знамена, тяжело ниспадавшие с крыш. Яркий 
свет прожекторов придавал спектаклю театральный вид. 60 тыс. эсэсовцев плотной 
стеной отделяют Муссолини от толпы. Раздаются возгласы «Хайль дуче!», слышны 
фанфары оркестра, исполнявшего марш из «Аиды». Все это производит на обрюзгшего 
итальянского диктатора огромное впечатление.
      «Дуче» появился в сопровождении свиты пестро разодетых генералов и 
дипломатов. Сам же затмевал их парадной формой, специально придуманной для 
данного визита и сверкавшей золотом и серебром.
      Пройдет немного времени, и Муссолини станет жалким вассалом Гитлера. Но 
пока ему дают возможность чувствовать себя уважаемым и равноправным партнером, 
окружают дешевой лестью. Все пять дней Гитлер не покидал своего «друга». Приемы,
 парады, официальные банкеты сменялись с головокружительной быстротой.
      Зная пристрастие «дуче» к воинским почестям, Гитлер повез его на большие 
маневры в Мекленбург. Там Муссолини впервые увидел танковые части. Затем 
посещение заводов Круппа в Эссене. Огромные, раскаленные добела стальные 
болванки под ударами гигантского молота превращались на глазах у «дуче» в броню 
для линкоров. Муссолини в восторге: «Кузница Нибелунгов!» – восхищенно 
восклицает он.
      Визит завершился митингом на олимпийском стадионе в Берлине. Не жалея 
эпитетов, Гитлер расписывал заслуги стоявшего на трибуне Муссолини, называя 
человеком, «неподвластным истории, но который сам создает историю».
      Ответную речь держит «дуче». Он словно во хмелю. Военные парады и 
гигантские манифестации заставили его уверовать е мощь третьего рейха. Надеясь 
с помощью такого союзника осуществить собственные авантюристические замыслы, 
«дуче» решает окончательно связать судьбу Италии с гитлеровской Германией. Он 
напыщенно клянется в верности ей. Подобно «фюреру», Муссолини использует лозунг 
антикоммунизма для того, чтобы разобщить государства, намеченные как объекты 
агрессии, затруднить их единство действий. «Мы боремся, чтобы не допустить 
упадка Европы, спасти культуру, которая может еще возродиться при условии, если 
она отвергнет фальшивых и лживых богов в Женеве и Москве…»
      Митинг завершился неожиданным образом и, как показали последующие события,
 весьма символично. Еще до его открытия небо стали затягивать тучи. Слова 
диктаторов, кричавших в микрофон, то и дело заглушались раскатами грома. Свою 
речь Муссолини заканчивал под ослепительные вспышки молний и проливным дождем.
      Месяц спустя, 6 ноября 1937 г., Муссолини поставил свою подпись под 
«антикоминтерновским пактом». Две «оси»: Берлин – Рим и Берлин – Токио – 
превратились в «треугольник» Берлин – Рим – Токио.
      Интересны подробности, относящиеся к истории создания пресловутой «оси 
Берлин – Рим». Эфиопские пески изрядно иссушили финансы фашистской Италии. Не 
успев оправиться после африканского похода, Муссолини ввязался в испанские дела.
 Амбициозный план превратить Средиземное море в «итальянское озеро» не давал 
ему покоя. Это было только на руку гитлеровцам. Интервенция в Испании лишала 
итальянский фашизм возможности проводить активную политику в Центральной Европе 
и вместе с тем осложняла отношения с западными державами. Италия все больше 
нуждалась в экономической и политической поддержке Германии.
      Появление в 1936 г. Чиано, зятя Муссолини, в качестве главы во дворце 
Киджи52 знаменовало начало ориентации внешней политики Италии на третий рейх.
      В октябре 1936 г. новый итальянский министр явился в резиденцию Гитлера в 
Берхтесгадене. Желая поднять себе цену у берлинских партнеров, итальянская 
дипломатия приготовила для «фюрера» своеобразный сюрприз. По личному поручению 
Муссолини Чиано вручил ему выкраденную итальянской разведкой в Лондоне копию 
досье английского МИД «Германская опасность». Там было 32 документа, которые 
Иден подобрал для доверительного ознакомления членов британского кабинета. Как 
сообщил Чиано в Рим, «фюрер» тотчас же прочел циркуляр Идена и телеграмму 
Фиппса53, который расценивал правительство рейха как сборище опасных 
авантюристов.
      
      «Чтение документов произвело глубокое впечатление на фюрера, который, 
после минуты молчания, пришел в ярость.
«По мнению англичан, в настоящее время в мире существуют две страны, 
руководимых авантюристами: Германия и Италия. Но Англия тоже управлялась 
авантюристами, когда она создала свою империю. В настоящее время ею правят 
только бездарности…»
Он заявил, что существующему между демократиями союзу следует противопоставить 
союз, возглавляемый и руководимый нашими двумя странами… Надо перейти в 
наступление. И с точки зрения тактики полем действия для проведения маневра 
нужно использовать антибольшевизм. Действительно, многие страны, будучи 
обеспокоенными итало-германской дружбой, из страха перед пангерманизмом или 
итальянским империализмом, объединились бы против нас в случае, если они увидят 
в итало-германском союзе барьер против внутренней и внешней угрозы большевизма, 
будут склонны включиться в нашу систему54.
…Если Англия увидит, и в этом заключается активная часть плана, предлагаемого 
фюрером, что постепенно создается объединение государств, готовых под знаменем 
антибольшевизма образовать единый фронт с Германией и Италией, если Англия 
почувствует, что мы создали единый блок в Европе, на Востоке55, на Дальнем 
Востоке и даже в Южной Америке, она не только воздержится от борьбы с нами, но 
постарается найти средства и пути для достижения соглашения с этой новой 
политической системой.
В противном случае, если Англия по-прежнему будет замышлять планы нападения и 
стремиться лишь выиграть время, мы ее разгромим ее же методом, поскольку 
вооружение Германии и Италии будет происходить значительно быстрее, нежели 
Англии, где дело идет не только о строительстве судов, орудий и самолетов, но 
где еще надо приступить к значительно более длительному и трудному 
перевооружению духовному».
      
      Признания главарей разбойничьего блока весьма красноречивы. Антикоммунизм,
 как видно из документа, служил и ловушкой для буржуазных стран Европы. Им была 
уготовлена судьба вассалов и ландскнехтов в «новой системе», которую они в 
полной мере познали через несколько лет. Что касается правящих кругов Англии, 
то их антисоветские настроения были столь сильны, что гитлеровцы полагали 
возможным сначала повести их за собой, а затем поставить на колени.
      Используя «антикоммунистическую» маскировку, Германия ускоренно 
вооружалась. О лихорадочных темпах ее подготовки к войне свидетельствует 
заявление Геринга. На одном из секретных совещаний крупных промышленников в 
конце 1936 г. он сказал:
      
      «Битва, к которой мы приближаемся, требует огромных промышленных 
мощностей. Единственной альтернативой является победа или гибель… Мы живем в 
такое время, когда решающая битва близка. Мы находимся на пороге мобилизации и 
мы уже в состоянии войны. Единственное, чего недостает, так только стрельбы».
      
      «Пушки вместо масла» и изнурительный труд на военных заводах – вот что 
принес новый план немецкому народу. Для обоснования военного курса гитлеровцы 
нуждались в аргументах. После восстановления воинской повинности в 1935 г. и 
занятия Рейнской зоны в марте 1936 г. призыв бороться против «цепей Версаля» 
потерял актуальность. Главной стала проповедь борьбы против «большевизма».
      
      «Исходя из своего принципа, что „чем чудовищнее ложь, тем больше ей 
верят“, гитлеровцы прилагали все силы для того, чтобы посеять ненависть к. 
Советскому Союзу, – отмечает А. Андерле, один из историков Германской 
Демократической Республики. – …Антисоветская травля гитлеровцев, их расизм, 
разнузданные антисемитские выпады, клевета на социалистический строй Советского 
Союза, на советскую семью, брак, культуру и т.д. – все это гитлеровцы подчинили 
одной цели: с одной стороны, запугать население Германии антисоветскими 
небылицами, а с другой – разжечь самые низменные инстинкты, подстегнуть массы к 
„крестовому походу против большевизма“ и подготовить их к военным авантюрам 
германо-фашистского империализма».
      
      …Неравномерность экономического и политического развития главных 
империалистических держав в середине 30-х годов привела к нарушению соотношения 
сил, сложившегося между ними в итоге первой мировой войны. Капиталистический 
мир раскололся на две враждующие группировки. Фашистские державы, создав 
агрессивный блок под ширмой «Антикоминтерновского пакта», бросили вызов своим 
соперникам, требуя нового передела мира. Им противостояла группировка в составе 
США, Англии и Франции, заинтересованных в сохранении своих преимущественных 
позиций. В силу ряда причин, и в частности из-за острых англо-американских 
противоречий, оформление этой коалиции задерживалось и было завершено уже в 
ходе войны. Обе группировки ставили своей целью сокрушение империалистических 
конкурентов и установление господствующего положения в мире. Час решающей 
схватки между ними быстро приближался (3).
      
Гитлер: когда и как начинать войну?
      
      Надвигавшийся новый экономический кризис вынудил гитлеровцев пересмотреть 
в 1937 г. сроки развязывания военных авантюр. Перевод хозяйства на военные 
рельсы и бешеная гонка вооружений позволили Германии несколько оттянуть 
наступление промышленного спада. За внешним благополучием крылась, однако, еще 
более серьезная и неотвратимая угроза. Сокращение экспортных возможностей из-за 
однобокого развития экономики, истощение сырьевых и валютных ресурсов ставили 
страну на порог катастрофы. Несмотря на такую экстренную меру, как частичная 
продажа иностранных активов, нехватка валюты задерживала выполнение программы 
вооружений. К концу года валютный и девизный фонд Рейхсбанка едва мог 
обеспечить расходы на содержание дипломатической и консульской служб за 
границей. Оказавшись перед перспективой экономического краха и крушения режима, 
гитлеровцы решили искать выхода в развязывании военных авантюр, не дожидаясь 
выполнения четырехлетней программы. Наглый блеф и шумные угрозы, обильно 
сдобренные антикоммунистической приправой, за которыми скрывался животный страх 
и готовность в случае отпора немедленно отступить, стали характерными повадками 
гитлеровцев.
      «Директива о единой подготовке вермахта к войне», подписанная военным 
министром Бломбергом 24 июня 1937 г., может служить иллюстрацией начального 
периода планирования нацистами актов международного разбоя. В качестве 
исходного пункта документ содержит констатацию, что в 1937 г. для Германии не 
существовало какой-либо опасности ни на западе, ни на востоке. Англия, Франция 
и Россия не стремятся к войне и не готовы к ней.
      
      «Несмотря на эти факты, – говорилось в директиве, – неустойчивое 
политическое равновесие в мире, не исключающее неожиданных инцидентов, требует 
постоянной готовности вооруженных сил Германии к войне. Это необходимо:
а) чтобы в любое время отразить нападение и
б) чтобы быть в состоянии использовать военным путем политически благоприятные 
условия, если таковые возникнут.  (Курсив мой. – Авт. )
Подготовка вооруженных сил к возможной войне должна вестись в течение 
мобилизационного периода 1937/38 г. в соответствии с изложенными соображениями».

      
      Итак, Германия еще слаба и пока не смеет думать о большой войне. Тем не 
менее она жадно выискивает ситуацию, когда можно схватить кусок, который плохо 
лежит.
      Таким «куском», по расчетам гитлеровцев, была в первую очередь Австрия. 
Чем больше они убеждались в желании западных держав опереться на фашизм для 
предотвращения «социального хаоса» в Европе, тем сильнее был соблазн прибрать к 
рукам золотую наличность австрийского банка и захватить выгодные стратегические 
позиции для новых авантюр.
      …Обширный кабинет «фюрера» в недавно построенном здании рейхсканцелярии. 
Замысловатые металлические люстры, длинный стол, в одном из углов – огромный 
глобус. Здесь 5 ноября 1937 г. состоялось тайное совещание, положившее начало 
практическому планированию новой мировой войны.
      Присутствовали 7 человек: Гитлер, военный министр Бломберг, 
главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Фрич, 
главнокомандующий флотом гросс-адмирал Редер, главнокомандующий 
военно-воздушными силами Геринг, министр иностранных дел Нейрат, военный 
адъютант «фюрера» полковник Хосбах. Последнему история обязана записью 
совещания.
      В основу рассуждений Гитлера, призванных «обосновать» разбойничьи замыслы 
германского фашизма, был положен глубоко лживый тезис, что немецкая раса якобы 
была «лишена пространства» и что дальнейшее пребывание в таком состоянии 
представляло бы «величайшую опасность».
      Высказав утверждение, что положение Германии нельзя улучшить ни автаркией,
 ни увеличением ее роли в мировом хозяйстве (второе положение противоречило 
здравому смыслу), «фюрер» продолжал:
      
      «…единственным выходом, быть может, кажущимся нам мечтой, является 
приобретение обширного жизненного пространства… Понятно, что это стремление не 
встречает интереса в Женеве и со стороны насытившихся государств. Если 
обеспечение продовольственного снабжения стоит у нас на первом плане, то 
необходимое для этого пространство можно искать только в Европе, а не в 
эксплуатации колоний, если не исходить из либеральных капиталистических 
воззрений. Речь идет не о приобретении людей, а о приобретении пространства, 
пригодного для сельского хозяйства. Целесообразнее также искать сырьевые районы 
непосредственно по соседству с Германией, в Европе, а не за океаном, причем 
решение должно дать результат для одного-двух последующих поколений… А что 
всякое расширение пространства может происходить только путем преодоления 
сопротивления и причем с риском, это доказано историей всех времен, в том числе 
Римской империей, Британской империей. Неизбежны также и неудачи. Ни раньше, ни 
сейчас не было и нет территорий без хозяина; наступающий всегда наталкивается 
на владельца.
Для Германии вопрос стоит так: где можно добиться максимального выигрыша путем 
минимальных усилий?»
      
      В ответе на вопрос Гитлер исходит из того, что на первом этапе борьбы за 
мировое господство придется вступить в схватку с империалистическими 
конкурентами.
      
      «Германская политика должна иметь в виду, – говорил он, – двух заклятых 
врагов – Англию и Францию, для которых мощный германский колосс в самом центре 
Европы является бельмом на глазу, причем оба государства заняли отрицательную 
позицию в вопросе дальнейшего усиления Германии как в Европе, так и в других 
частях света… Фюрер не разделяет мнения, что (Британская) империя несокрушима… 
Английская метрополия в состоянии защищать свои колониальные владения только в 
союзе с другими государствами, но никак не своими силами…
Положение Франции более благоприятно, чем положение Англии. Французская империя 
территориально расположена лучше, жители ее колониальных владений используются 
для несения военной службы. Но Франция переживает внутриполитические 
трудности…»
      
      Военно-стратегические и экономические соображения определяли направление 
первого удара. «Фюрер» констатирует:
      
      «…в любом случае военных осложнений нашей первой задачей должен быть 
разгром Чехии и одновременно Австрии, чтобы снять угрозу с фланга при возможном 
наступлении на запад… Присоединение обоих государств к Германии означает с 
военно-политической точки зрения значительное облегчение положения вследствие 
сокращения протяженности и улучшения начертания границ, высвобождения 
вооруженных сил для других целей и возможности формирования новых соединений в 
количестве примерно 12 дивизий, причем на каждый миллион жителей приходится 
одна новая дивизия».
      
      Итак, первыми жертвами должны стать Австрия и Чехословакия. В отношении 
дальнейшего Гитлер достаточно осторожен: все будет зависеть от обстановки.
      Цитируемый документ позволяет проследить, насколько пагубной была 
политика «невмешательства» и «нейтралитета», проводившаяся западными державами.
      Убеждение в том, что Англия и Франция не окажут противодействия, поощряло 
руководителей рейха к подготовке захвата Австрии и Чехословакии задолго до того,
 как могли бы позволить себе помериться силами с западными державами, не говоря 
уже о возможности противостоять единому фронту Англии, Франции и СССР.
      
      «Вообще фюрер полагает весьма вероятным, – говорится в том же документе,
 – что Англия, а также предположительно и Франция, втихомолку уже списали со 
счетов Чехию и согласились с тем, что когда-нибудь этот вопрос будет решен 
Германией. Трудности, переживаемые империей, а также перспектива вновь быть 
втянутой в длительную европейскую войну являются решающими для неучастия Англии 
в войне против Германии. Английская позиция наверняка не останется без влияния 
на позицию Франции. Выступление Франции без поддержки Англии с перспективой, 
что наступление захлебнется перед нашими западными укреплениями, является 
маловероятным. Без участия Англии нельзя ожидать также, чтобы Франция прошла 
через Бельгию и Голландию…»
      
      Какое место в тех планах отводилось СССР? Рассматривая на карте огромные 
пространства Советской страны, где собирался создать германскую Индию (основу 
будущего могущества рейха), задумывался ли Гитлер над тем, что путь в ее 
пределы всегда оканчивался для завоевателей катастрофой?
      Занятый расчетом конъюнктурных комбинаций в Центральной Европе, Гитлер 
учитывал, что Советский Союз займет непримиримую позицию в отношении агрессии. 
Но ставка делалась на большое расстояние, отделяющее СССР от места 
подготавливаемого преступления, на отсутствие у него общей границы с Австрией и 
Чехословакией. Большие надежды возлагались на союз с Японией, заключенный под 
«чисто идеологической» вывеской «Антикоминтерновского пакта».
      
      «Военное вмешательство России, – говорится в цитируемом документе, – 
необходимо предотвратить быстротой действий наших войск».
      
      Такова суть изложенного Гитлером плана. Для подкрепления своей 
«аргументации» он ссылается на опыт таких предшественников, как Фридрих II и 
Бисмарк.
      
      «Для решения германского вопроса может быть только один путь – путь 
насилия, а он всегда связан с риском. Борьба Фридриха Великого за Силезию и 
войны Бисмарка против Австрии и Франции были связаны с величайшим риском, а 
быстрота, с какой действовала Пруссия в 1870 г., не позволила Австрии вступить 
в войну. Если при дальнейшем рассуждении исходить из решения применять силу, 
связанную с риском, то тогда остается еще дать ответ на вопросы: „когда?“ и 
„как?“».
      
      Далее Гитлер рассматривает три варианта развязывания войны. Первый 
обоснован тем соображением, что с 1943—1945 гг. время будет работать против 
Германии, которая начнет отставать от своих противников в уровне вооружений, ее 
экономические ресурсы могут истощиться.
      
      «…Если фюрер будет еще жив, – говорится в документе, – то не позже 
1943—1945 гг. он намерен обязательно решить проблему пространства для Германии».

      
      Второй вариант предусматривался на случай возникновения во Франции 
внутриполитического кризиса, который лишил бы ее возможности выступить против 
Германии. Это будет означать, что пришел час для выступления против Чехия,
      Третий вариант исходил из расчета, что Франция может быть связана в 
результате ее войны с каким-либо государством. Подразумевался 
англо-франко-итальянский конфликт. (Не случайно Гитлер хотел, чтобы Италия как 
можно глубже увязла в испанских делах).
      
      «Фюрер считает, что определенным образом приблизилась возможность 
третьего варианта, который может наступить как результат существующих в 
настоящее время противоречий в районе Средиземного моря и который он намерен 
использовать, если появится возможность, в любое время, даже и в 1938 г. 
…Момент для нашего нападения на Чехию и Австрию должен быть поставлен в 
зависимость от хода итало-англо-французской войны и не должен, скажем, 
совпадать с началом военных действий этих трех государств. Фюрер не думает 
также заключать военных соглашений с Италией, а намерен, используя эту 
благоприятную возможность, которая может представиться лишь один раз, 
самостоятельно начать и провести кампанию против Чехии, причем нападение на 
Чехию должно быть осуществлено „молниеносно“».
      
      Интересна реакция слушателей. По свидетельству Хосбаха, они были 
потрясены. Но чем? Принимая самое непосредственное участие в создании армии для 
агрессии, фашистские генералы восприняли провозглашенные фюрером цели как 
отвечающие их взглядам. Зато нарисованная им перспектива вовлечения Германии в 
войну, да еще на два фронта, вызвала тревогу. В осторожных выражениях генералы 
разъяснили «фюреру», что армия еще не готова выдержать столкновение с западными 
державами. Она не может пойти на этот риск, даже если Англия и Франция окажутся 
в состоянии войны с Италией. Кроме того, чехословацкие укрепления «крайне 
затруднят» наступление. Опасение высказал и Нейрат. Итало-англо-французский 
конфликт, заметил он, еще нельзя считать делом близкого будущего.
      Заявление Гитлера и реакция слушателей свидетельствовали, что в конце 
1937 г. фашистский рейх с военной точки зрения не был готов осуществить 
намеченные Гитлером захваты. Тогда почему же фашистская Германия через 4 месяца 
после описанного совещания беспрепятственно захватила Австрию? (4)
      
Франция «любуется своим отражением»
      
      «Скоро голова Шушнига будет в моих руках!» – заявил «фюрер» в присутствии 
французского посла в Берлине Франсуа-Понсе осенью 1937 г. Эта фраза быстро 
облетела дипломатические кулуары Западной Европы. Доходили из Берлина и другие 
любопытные истории.
      – Слыхали вы последнюю новость о Гитлере? – обратился один из дипломатов 
к корреспонденту лондонской «Таймс» в Вене Гедие. – Известно ли вам, что он 
уединился в Берхтесгадене и запретил беспокоить его по государственным делам? 
Так слушайте, от моего коллеги в Берлине я точно узнал, чем «фюрер» занят. Он 
собрал огромную коллекцию почтовых открыток с видами Вены, основных городов и 
населенных пунктов австрийских провинций и в течение многих часов решает, какие 
из них будут превращены в Коричневые дома (штаб-квартиры нацистов). Он повесил 
большой план венских улиц и часами сидит за чертежным столом, изображая 
архитектурные уродства, которыми заменит мягкие и мечтательные фасады в стиле 
барокко после своего триумфального въезда в столицу Австрии. Шифрованное письмо 
моего коллеги кончается словами: «угроза или старческое слабоумие? Я не знаю».
      Единственным средством не допустить мировой пожар или хотя бы максимально 
оттянуть сроки и свести к минимуму его последствия было претворение в жизнь 
советских предложений о системе коллективной безопасности. Правда, политика 
«невмешательства» и «нейтралитета» уже нанесла тяжелый ущерб силам мира. Но 
германо-фашистские армии еще не перешли границы рейха и можно было воздвигнуть 
на их пути прочный барьер.
      Советское правительство в 1937 г. настойчиво добивалось сплочения 
миролюбивых сил, делало все возможное, чтобы побудить Лигу наций к действию, 
вдохнуть в нее энергию.
      
      «Об угрозах миру, – заявил народный комиссар иностранных дел СССР M.M. 
Литвинов на пленуме Лиги наций 21 сентября 1937 г., – говорить теперь не 
приходится, ибо мир уже нарушен. Необъявленная война ведется на двух 
континентах, и отзвуки и отражения ее трудно предвидеть.
…Что может и должна делать Лига перед лицом агрессии? Мы знаем сентенцию одного 
английского писателя, что лучший способ избавиться от соблазна – это уступить 
ему. Я знаю, что есть такие политические мудрецы, которые думают, что и от 
агрессии лучше всего избавиться путем уступок ей… Но Лига наций не для того 
существует, чтобы давать подобные советы… Мы видим, как агрессия, не будучи 
приостановлена, перебрасывается с одного материка на другой, принимая каждый 
раз все большие и большие размеры. С другой стороны, я твердо убежден, что 
решительная политика Лиги в одном случае агрессии избавила бы нас от всех 
остальных случаев. И тогда, и только тогда, все государства убедились бы, что 
агрессия нерентабельна, что агрессию не следует предпринимать».
      
      Советское правительство обращало внимание мировой общественности на 
опасную тактику агрессоров – под предлогом борьбы идеологий сорвать 
сотрудничество между СССР и другими европейскими странами, лишить их 
возможности опереться на советскую помощь и поодиночке сделать своей добычей.
      
      «Мы твердо знаем, – говорил советский представитель, – что если другие 
народы захотят по-настоящему организовать мир, обеспечить коллективную 
безопасность и противопоставить силам агрессии наличные силы мира, то без 
Советского Союза им не обойтись. Оплотом мира в Европе может быть только 
Советский Союз. Это отлично понимают агрессоры, которые потому и напрягают все 
свои усилия к изолированию Запада от Советского Союза».
      
      Роковые последствия отказа западных держав от политики коллективной 
безопасности оказались столь велики, глубокая боль, оставленная войной в 
миллионах сердец, еще столь остра, что снова и снова возникает вопрос – почему 
же столь очевидные и необходимые меры для обуздания фашистских агрессоров не 
были приняты? Может быть, Советское правительство, пытаясь организовать военное 
сотрудничество государств, принадлежащих к различным социально-экономическим 
системам, добивалось невозможного? Или, наоборот, дипломатия буржуазного мира, 
руководствуясь пресловутым «прагматизмом», сильно отдающим прибылью с капитала, 
привела Европу к одной из величайших катастроф в ее истории?
      Жизнь полностью подтвердила правильность и реалистичность политического 
курса Советского правительства. Оно опиралось на ленинское положение о 
возможности мирного сосуществования и сотрудничества государств с различным 
социальным строем. Достаточно напомнить, что именно в условиях такого 
сотрудничества СССР, США и Англии война закончилась победой сил демократии. 
Следовательно, их совместное выступление против фашистских агрессоров было 
возможно и ранее, а это спасло бы десятки миллионов жизней во всех частях света.
 Такое выступление не состоялось лишь потому, что воспротивились те, в чьих 
руках находилась власть на Западе.
      Крупнейший просчет, допущенный Англией и Францией в канун второй мировой 
войны, оставил неизгладимый след в их истории. Субъективно политический курс 
Невиля Чемберлена – любой ценой сговориться с агрессором и натравить его на 
Советский Союз – представлялся английским влиятельным кругам венцом 
государственной мудрости. Эта близорукая политика явилась одной из причин тех 
резких сдвигов не в пользу Англии, которые в итоге произошли в соотношении сил 
внутри капиталистического мира.
      К еще более трагическим последствиям привела такая политика Францию. 
Проблема взаимоотношений с Германией всегда являлась для нее более острой, 
нежели для Англии. Отделенный от континента рукавом Ла-Манша, «коварный 
Альбион» мог в трудную минуту отгородиться телом союзника, тогда как для 
Франции речь шла о жизни и смерти. Вместе с тем ее политика в рассматриваемый 
период имела серьезное значение для судеб мира. Франция могла в сотрудничестве 
с СССР коренным образом изменить ход событий и не допустить распространения 
фашистского варварства на континенте Европы.
      Проведения именно такой политики требовали народ и Коммунистическая 
партия Франции. Необходимость ее доказывала довольно значительная группа 
представителей буржуазии. Разумеется, французских буржуа отпугивало слово 
«большевики». Но здравый смысл и опыт истории свидетельствовали о жизненной 
необходимости сотрудничества с СССР для отражения угрозы.
      Катастрофа 1940 г. заставила многих французов вернуться к оценке роли 
«восточного союза» в судьбах их страны. «Франция проиграла войну по многим 
причинам, но одна из них намного превосходит по своему значению все остальные. 
Эта причина – саботаж русского союза». Эти слова принадлежат А. де Кериллису, в 
прошлом редактору одной из французских буржуазных газет, известному своим 
враждебным отношением к коммунизму. В то время, когда была издана его книга 
«Французы, вот правда!» (Нью-Йорк, 1942 г.), на Триумфальной арке в Париже 
висело полотнище со свастикой. Французским политикам было над чем подумать.
      
      «Укреплять могущество Франции, основывать европейское равновесие на 
великом восточном союзе, – пишет автор, – такова наиболее древняя, наиболее 
постоянная и наиболее благотворная традиция нашей дипломатии.
Франциск I и его наследники добивались союза на Востоке с Турцией для того, 
чтобы противостоять австрийской монархии. Армии Сулеймана Великолепного 
совершили поход на Вену, чтобы помочь французам… Франциск I и его наследники, 
самые христианские и католические короли, объединялись с мусульманами в то 
время, когда последние представляли собой кошмар христианства, чтобы победить 
австрийцев, также самых христианских и католических. Никто не делал из этого 
скандала…
Ришелье стремился установить восточный союз со шведами и германскими 
протестантскими князьями… Ришелье был кардиналом, Густав-Адольф и князья, о 
которых идет речь, были еретиками, т.е. «ужасными большевиками», той эпохи».
      
      Ссылаясь на опыт Наполеона и Фоша, автор заключает: каждый раз, когда 
Франция была союзником России, она выигрывала войны; каждый раз, когда она не 
являлась им, то проигрывала их. «Речь, следовательно, идет об основном законе 
французской политики».
      Конечно, автор не претендует на научный подход к проблеме. Но нельзя не 
признать, что его суждения основаны на фактах. И те, кто хотел их видеть, не 
мог не делать логически неизбежных выводов.
      В первые годы установления фашистского режима в Германии французское 
правительство как будто проявило намерение реалистически оценить возникшую 
обстановку. В мае 1935 г. СССР и Франция подписали договор о взаимной помощи. 
Это было крупным успехом советской дипломатии и тех сил во Франции, которые 
стояли на позиции защиты национальных интересов. Конечно, Советское 
правительство понимало, что французским лидерам было нелегко вступить на путь 
лояльного и искреннего сотрудничества с социалистическим государством. Мешали 
многолетняя предвзятость суждений, горы антисоветских небылиц, сфабрикованных 
капиталистической прессой. Можно ли было устранить препятствия? Советское 
правительство пыталось сделать это своей щедрой откровенностью при обмене 
мнениями по политическим и военным вопросам, открытым шагом навстречу, 
конкретными практическими предложениями. Оно делало все, чтобы создать 
атмосферу доверия и сотрудничества.
      К сожалению, этого не произошло. Договор с Советским Союзом (переговоры 
начал еще Барту) был подписан новым министром иностранных дел Лавалем. В беседе 
с советским полпредом во Франции В.П. Потемкиным министр произнес странную 
фразу.
      
      «…Он не скрывает, – сообщал Потемкин, – что стремится к соглашению с 
Германией… Если соглашение с Германией возможно только обходным путем, через 
соглашение Франции с Москвой, он готов пойти и этим путем».
      
      Как следовало понимать это заявление?
      
      «Фразу Лаваля о поисках путей сближения с Германией через Москву можно 
было бы как будто понять в смысле стремления к комбинации, объединяющей Францию,
 Германию и СССР, – отмечалось в одном из документов НКИД того времени. – 
Напрашивается, однако, более вероятное предположение, что либо Лаваль 
проговорился, либо сознательно, с циничной откровенностью сказал, что сближение 
с нами должно быть лишь целью запугивания Германии, чтобы добиться от нее 
больших уступок, иначе говоря, что Франция нас только разыгрывает».
      
      Дальнейший ход событий подтвердил правильность данной НКИД оценки позиции 
Лаваля и тех, кто стоял за его спиной. Заботясь не о спасении страны, а о своих 
классовых привилегиях, французские правящие круги видели в договоре с СССР, еще 
в момент его подписания, лишь средство для давления на Гитлера и Муссолини. 
Соглашение с ними оставалось главной целью их политики.
      Элементарная логика подсказывала, что после подписания пакта военные 
представители должны договориться о его практическом претворении в жизнь. 
Советское правительство неоднократно предлагало организовать переговоры двух 
генеральных штабов для выработки и подписания военной конвенции.
      Об инициативе Советского правительства свидетельствуют мемуары начальника 
французского генерального штаба Гамелена. В беседе с ним 17 февраля 1937 г. 
советский полпред в Париже В.П. Потемкин сообщил точку зрения правительства 
СССР в отношении возможных форм и путей оказания помощи Франции.
      
      «Военная помощь СССР может предусматривать два варианта. – говорится в 
записи беседы, составленной Гамеленом.
1. Если Польша, союзница Франции, и Румыния, союзница Франции и Чехословакии, 
выполнят свои обязательства и дадут согласие на проход через их соответственные 
территории советских войск, в соответствии с решением, принятым ими 
самостоятельно или в результате решения Лиги наций.
В таком случае СССР имеет возможность предоставить помощь всеми родами войск. 
Он готов сделать это в необходимом объеме, который должен быть установлен 
специальным соглашением между заинтересованными государствами.
2. Если по непонятным причинам (так в тексте. – Авт. ) Польша и Румыния 
воспротивятся тому, чтобы СССР предоставил помощь Франции и Чехословакии, и не 
пожелают разрешить проход советских войск через их территорию, в данном случае 
помощь СССР будет по необходимости ограничена.
Она может быть осуществлена путем посылки сухопутных войск морем (Потемкин 
лично настаивает на этом) и воздушных сил в Чехословакию и во Францию. Размеры 
этой помощи должны быть установлены специальным соглашением между 
заинтересованными государствами.
В обоих случаях СССР окажет помощь своими военно-морскими силами.
СССР обеспечит поставку Франции и Чехословакии бензина, мазута, масел, марганца,
 продуктов питания, вооружений, моторов, танков, самолетов и т.д.
Генеральный штаб СССР в свою очередь хотел бы знать:
1. Какую помощь Франция могла бы предоставить СССР, если бы он подвергся 
нападению со стороны Германии?
Каким путем должен быть установлен объем этой помощи?
2. Какие виды вооружения могла бы Франция поставить СССР?»
      
      Любопытно также признание бывшего французского премьера Блюма, 
приведенное в мемуарах П. Рейно56.
      
      «Россия предлагала нам, и торжественно выполнила это, сообщать полные 
данные о своих военных ресурсах, промышленных возможностях, о поставках, 
которые могла бы нам обеспечить в случае европейского конфликта. Она просила, 
со своей стороны, аналогичных сведений, но передача их задерживалась…»
      
      Почему задерживалась? Да потому, что военно-стратегические данные 
сообщают лишь тому, в ком видят своего союзника. Французские правящие круги не 
относили СССР к этой категории. «Военные соглашения с Россией? Я не имел 
времени их заключить», – заявил в 1946 г, другой французский премьер, Фланден,
      Каков же был ответ на советское предложение обсудить пути взаимной 
помощи? Ответ, подготовленный Гамеленом и одобренный соответствующими 
министрами – Даладье и Дельбосом, гласил:
      
      «Франция, если сама не подвергнется нападению основных сил Германии, 
готова предпринять наступательные действия в соответствии с обстоятельствами 
момента в рамках предусмотренных пактами взаимопомощи условий, которые 
связывают ее с различными заинтересованными странами, и обязательств, какие 
вытекают из Устава Лиги наций.
Для проведения этих наступательных действий могут быть использованы все 
французские силы в той мере, в какой они не будут заняты на других фронтах или 
заморских владениях».
      
      Могло ли Советское правительство после такого заявления опираться на 
Францию как на союзника?
      Французский генеральный штаб не хотел ни союза с СССР, ни советской 
помощи. Его кругозор не выходил за пределы казематов линии Мажино, устаревших 
представлений эпохи первой мировой войны. Новаторское предложение де Голля, 
тогда полковника, о создании танковых соединений для наступательных операций 
(позже германское командование использовало его против Франции) не встретило 
поддержки. Решающее воздействие на формирование военных концепций оказывал 
престарелый маршал Петэн. Опыт Вердена, окаменевший в его сознании, стал 
неодолимым препятствием на пути танков де Голля. Представляя себе Францию в 
будущей войне в образе нового гигантского Вердена, Петэн объявил ее укрепления 
на Рейне неприступными. С легкой руки штабистов получили хождение слова поэта 
Поля Валери: Франция может радостно и спокойно любоваться своим отражением в 
щите, которым является ее армия.
      Порочная оборонительная концепция Петэна имела особую притягательную силу 
для французских буржуа, Наша молодежь, заявляли они, не должна истекать кровью 
на укреплениях «линии Зигфрида» ради спасения режима большевиков в Москве. Ну, 
а германский танковый кинжал, нацеленный в сердце Франции? Чья молодежь должна 
была спасать ее? Ответ как бы осторожно вложен между строк заявления Даладье, 
тогда военного министра, 17 декабря 1936 г. в комиссии по военным делам сената.
      
      «Мы – французы, – сказал он, – и прежде, чем создавать материально, 
должны конструировать интеллектуально… Я полностью согласен с генералом 
Гамеленом и Высшим военным советом, т.е. с людьми, которые отличаются зрелостью 
суждений и имеют опыт войны… Никто никогда не видел, как действуют в боевых 
условиях пресловутые германские бронированные дивизии… Я допускаю, что этот вид 
оружия создан для ведения подвижной войны в равнинной местности. Возможно, при 
этом имелись в виду Украина, Польша, Чехословакия…»
      
      Заявление не нуждается в комментариях.
      Прибегая к языку Эзопа во время выступлений под сводами Бурбонского 
дворца, французские политики совершенно избавлялись от скованности в 
доверительных беседах с тайными эмиссарами Гитлера. Весьма показательны в этом 
отношении беседы с фон Папеном в конце 1937 г.
      Фигура фон Палена, «сатаны в цилиндре», достаточно хорошо известна. 
Политический авантюрист, участник закулисных интриг, которые завершились 
захватом власти фашистами, Папен «в последующие годы явился одним из главных 
исполнителей ряда преступных „комбинаций“ Гитлера. Незадолго до описанного выше 
совещания в рейхсканцелярии Папен инкогнито объявился в Париже.
      
      «На завтраке, устроенном моими друзьями в Версале, я встретил помимо 
других Жоржа Бонне, министра финансов, которого хорошо знаю еще со времени 
Лозаннской конференции», – писал Папен в отчете, датированном 10 ноября 1937 г.
      
      В беседе с Бонне Папен выдвинул один из главных тезисов, использовавшихся 
гитлеровской пропагандой во Франции: после решения Саарского вопроса Германия 
уже не имеет территориальных претензий на Западе.
      
      «…Во Франции, – заявил он, – еще не оценили в полной мере великую идею 
фюрера, которая нашла выражение в его историческом решении объявить, что вопрос 
о германо-французской границе разрешен раз и навсегда. Но если Франция таким 
образом обрела полную безопасность своей восточной границы, естественным 
следствием должен стать ее отказ от политики баланса сил, и она не должна 
рассматривать каждый шаг Германии в направлении усиления ее влияния в Дунайском 
бассейне как угрозу французским интересам».
      
      Заметим, это говорилось за несколько дней до совещания, где Гитлер 
сформулировал задачу уничтожить Францию как «заклятого врага». Но по 
тактическим соображениям предложив мир на Западе, Германия откровенно требовала 
себе свободу рук на Востоке. Французский министр финансов, сообщал Папен, 
высказал мнение, что Франция могла бы согласиться с таким курсом, если будут 
известны конечные цели Германии в Дунайском бассейне. Разумеется, они уже давно 
были известны Бонде. Особенно примечательна вторая часть отчета Папена.
      
      «Не более чем через час после завтрака мне позвонил премьер г-н Шотан, 
предлагая посетить его в совершенно частном порядке на его личной квартире на 
бульваре Распай…
Французский премьер беседовал со мной около двух часов, затронув все вопросы, 
представляющие для нас обоюдный интерес. Хочу отметить как момент, 
заслуживающий особого интереса в этой беседе, что он, так же (как и Бонне) с 
особой гордостью говорил о здоровой внутриполитической обстановке во Франции. 
Революция, сказал он, наконец изгнана с улиц. Он не отрицал, что столкновения 
еще могут иметь место… Тем не менее он полагал, что может заявить: если дело 
дойдет до открытых столкновений, можно целиком положиться на полицию и армию. 
Армия будет стрелять…
Премьер подчеркнул затем, что настойчиво желает урегулировать противоречия 
между интересами Германии и Франции…
Что касается потребностей Германии, я сделал ему такое же заявление, как и 
министру финансов, и с удивлением отметил, что, подобно г-ну Бонне, 
премьер-министр считал вопрос о переориентации французской политики в 
Центральной Европе полностью открытым для обсуждения, также при условии, 
разумеется, что конечные цели Германии в Центральной Европе должны быть 
известны. Во всяком случае, он тоже не имел возражений против существенного 
усиления германского влияния в Австрии, достигнутого путем эволюции…
В заключение долгой беседы г-н Шотан обнял меня и сказал: «Передайте фюреру, 
что если бы мы сумели с ним перевести европейские отношения на новую, более 
здоровую основу, то это было бы крупной вехой в мировой истории».
      
      Выразительная поза будущего вишийца Шотана, обнимавшего Папена, 
символизировала кардинальную переориентацию французской внешней политики – от 
союза с СССР и коллективной безопасности к тайному сговору с гитлеровцами и 
предоставлению им свободы рук на Востоке. Весьма показательна беседа 
американского посла в Париже Буллита с Шотаном 4 декабря 1937 г.
      Подчеркнуто откровенный тон беседы не должен удивлять читателя. Связи 
американского посла с представителями политического и делового мира Франции 
были настолько тесными, что Буллита нередко именовали постоянным «министром без 
портфеля» в калейдоскопе быстро сменявших друг друга кабинетов. Опираясь в 
проведении своей внешней политики на поддержку США, французские лидеры с 
бросающейся в глаза угодливостью спешили информировать представителя Белого 
дома о шагах по «сближению» с рейхом.
      
      «Шотан сказал, – сообщал Буллит в госдепартамент, – что, по его мнению, у 
Германии было в настоящее время искреннее стремление развивать более близкие 
отношения с Францией. Разумеется, для Франции было невозможно броситься в 
объятия Германии и сразу заключить наступательный и оборонительный союз 
(объятия Шотана с Папеном не были пустым жестом!); но могло бы оказаться 
возможным начать период искренних поисков путей к установлению дружбы».
      
      Французский премьер не замедлил пояснить, в каком направлении намеревался 
идти в поисках дружбы с фашистской Германией.
      
      «Шотан сказал, что намерен сообщить мне нечто, что с его стороны является 
в высшей степени проявлением несдержанности. Поскольку это касалось его лично, 
он относился весьма спокойно к возможности захвата Австрии Германией…»«Шотан 
затем сообщил, – продолжал Буллит, – о своих опасениях, что немцы могут 
потребовать отказа Франции от франко-советского договора о взаимной помощи как 
sine qua non57 для подлинного сближения…58 Он вполне готов предоставить немцам 
возможные заверения, что Франция никогда не заключит военного союза с Советским 
Союзом против Германии и не вступит в военные переговоры с СССР, он готов 
откровенно высказать им свое в высшей степени неблагоприятное мнение о 
Советском Союзе и большевизме, но не может формально отказаться от договора с 
СССР о взаимной помощи».
      
      Напрашивается вопрос: неужели проводники такой политики не задумывались 
над тем, как сложилась бы судьба Франции, если бы осуществились их надежды на 
сокрушение Советского Союза? Задумывались. «Лучше Гитлер, чем Блюм»59 – таков 
был ответ. Эти слова – те гвозди, которыми Франция была распята в 1940 г. (5)
      
Англия «переводит игру» на восток Европы
      
      Черчилль удобно откинулся в кресле затянувшись сигарой, устремил 
внимательный взгляд на Риббентропа. Беседа проходила в здании германского 
посольства в Лондоне60. Шел 1937 год.
      Как известно, попытки играть в «дружбу» с Англией были одной из забот 
нацистской дипломатии. За «дружбу» Великобритания должна была заплатить 
согласием на захват Германией огромных пространств на востоке Европы, включая 
советские земли. Сосредоточив в своих руках ресурсы почти целого континента, 
Гитлеру уже нетрудно было бы разделаться и с английским «другом». Антисоветские 
авансы, получаемые в Лондоне, вдохновляли нацистов. Практически подготовка 
германо-английского альянса являлась задачей Риббентропа.
      
      «Наша беседа продолжалась более двух часов, – отмечает Черчилль в своих 
мемуарах. – Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей 
европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть 
его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, 
что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил 
Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германской антанты или 
даже союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть 
может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный 
вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке 
Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство для ее все 
возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский 
коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно 
необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, 
насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким 
образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи,
 – это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела 
большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно 
проиллюстрировать свои планы».
      
      Заботясь о том, как будет выглядеть его портрет в истории, английский 
премьер военных лет упоминает о беседе с Риббентропом с вполне определенной 
целью. Коварные предложения гитлеровцев представляли смертельную опасность для 
Британской империи, и Черчилль ставит себе в заслугу, что сумел ее разгадать.
      
      «Выслушав все это, – пишет он, – я сразу выразил свою уверенность в том, 
что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в 
Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с 
Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, 
но Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция и была в полной 
безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам 
континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над 
Центральной и Восточной Европой».
      
      Следует заметить: не все английские собеседники Риббентропа, с которыми 
он заводил такой «душевный» разговор, занимали столь негативную позицию, как 
Черчилль. «Нужно признать, – отмечает хорошо информированный в данном вопросе 
Ширер, – что Риббентроп, хотя и являлся непривлекательной фигурой, был не без 
влиятельных друзей в Лондоне». В их числе можно назвать маркиза Лондондерри, 
министра авиации в 1931—1935 гг. Общий для обоих «подход» к коммунизму позволил 
бывшему виноторговцу Риббентропу установить отношения на короткой ноге с 
маркизом. Они именовали друг друга попросту «Чарли» и «Иоахим». Лондондерри 
сетовал на то, что британское правительство проявляло недостаточную активность 
и упускало шансы достигнуть «сближения» с Германией.
      Аналогичной была и точка зрения лорда Лотиана. Он утверждал, что Англия 
должна проявить «мудрость и решительность» и, порвав с «русско-французской 
комбинацией», пойти на такие «исправления» в Восточной Европе, которые положат 
конец «окружению» Германии. В обоснование своей позиции лорд Лотиан ссылался на 
выраженное Гитлером в «Майн кампф» стремление к союзу с Англией.
      Сторонники подобных взглядов, а их оказалось немало среди влиятельных 
кругов Англии, избегали, разумеется, открытых трибун и предпочитали обсуждать 
занимавшие их вопросы в узком кругу. Для этого они использовали «уик энды»61 на 
загородных виллах. Наиболее печальную славу приобрело роскошное поместье 
«Кливден». Леди Астор62 собирала там по субботам целые плеяды звезд английского 
политического небосвода. Завсегдатаями являлись бывшие министры иностранных дел,
 пионеры политики «умиротворения» Джон Саймон и Сэмуэль Хор, лорд Галифакс, в 
прошлом вице-король Индии, известный своей набожностью и крайними 
антисоветскими взглядами, Кюнгсли Вуд, личный друг Чемберлена, которому в 1938 
г. был вручен портфель министра авиации, лорд Лотиан, нередко принимавший эту 
компанию у себя, лорд Лондондерри, издатель газеты «Таймс» Д. Даусон, 
выступавший идеологическим вождем «кливденской клики», Том Джонс, экономический 
советник и личный друг Болдуина, долго носившийся с идеей организовать 
секретную встречу английского премьера с Гитлером, и им подобные.
      Получал приглашения к Асторам и Риббентроп. Можно полагать, что, 
польщенный вниманием аристократов, немецкий посол развивал перед ними планы 
англо-германского «сотрудничества» не менее откровенно, чем в приведенной выше 
беседе с Черчиллем.
      Участники встреч в Кливдене неизменно сходились в одном – главным врагом 
Британской империи является Советский Союз. Само провидение послало Гитлера для 
того, чтобы спасти ее. Они готовы были ради провоцирования германо-советского 
конфликта пойти на существенные уступки, серьезно ослаблявшие позиции Англии, – 
вплоть до предоставления Гитлеру возможности захватить Австрию, Чехословакию, 
всю Центральную и Юго-Восточную Европу. Этот «ход» не был лишен тонкости. Он 
должен был отвлечь «фюрера» от притязаний на бывшие германские колонии. После 
первой мировой войны они в основном достались Англии, и доходы от них были 
обильно представлены на столе, за которым обсуждались названные проблемы.
      С мая 1937 г. английский кабинет возглавил Невиль Чемберлен, по своим 
взглядам близкий к участникам «кливденских сборищ», На пороге вступления в 
новую должность он получил характерное напутствие своего брата Остина. «Невиль,
 – заявил тот, – ты должен помнить, что ничего не понимаешь в делах внешней 
политики». Чемберлен расценил свои возможности иначе. «Я сам буду своим 
министром иностранных дел», – сказал он Нэнси Астор. Стремление к сговору с 
фашистскими державами на антисоветской почве стало главным содержанием его 
внешнеполитического курса.
      Почти одновременно с появлением Чемберлена на Даунинг-стрит, 1063 в 
Берлин был направлен новый посол – сэр Невиль Гендерсон. Его предшественника, 
Эрика Фиппса, убрали из столицы рейха по требованию гитлеровцев.
      Сын директора английского банка и владельца торговой судоходной фирмы, 
воспитанник Итона, сэр Невиль начал дипломатическую карьеру в 1905 г. в 
Петербурге. Гендерсон считал себя избранником судьбы, которому предначертано 
воплотить в жизнь мечты английских верхов об установлении дружеских отношений с 
фашистским рейхом. Его симпатии к гитлеровцам проявлялись настолько откровенно, 
что в Великобритании сэра Невиля именовали «нашим нацистским послом в Берлине».
      Свое «кредо» Гендерсон изложил в специальном меморандуме, подготовленном 
незадолго до назначения в Берлин. По-видимому, со временем откроется, по чьей 
воле появился на свет этот документ. Лишь позже, в августе 1937 г., автор 
направил его в Форин оффис. Меморандум представляет интерес для оценки 
подлинных мотивов английской политики в отношении Германии в рассматриваемый 
период.
      Всю проблему англо-германских отношений автор сводит к вопросу об 
условиях, на каких можно достигнуть договоренности. В первой части меморандума 
формулируются уступки, на которые должна пойти Англия во имя соглашения с 
рейхом. Они сводятся к следующему:
      а) Согласие Англии на аншлюс64.
      б) Признание в принципе права Германии на обладание колониями.
      в) Согласие Англии на экономическое и политическое господство Германии в 
Восточной Европе, при условии, что Гитлер обяжется соблюдать верность своему 
заявлению от 21 мая 1935 г. добиваться пересмотра Версальского договора только 
мирными средствами.
      Во второй части излагается идея, которая фактически стала основой 
внешнеполитического курса Англии тех лет.
      
      «Независимо от того, привлекает ли правительство его величества или нет 
осуществление основанного на этих соображениях курса, и от того, совместим ли 
он с английскими концепциями международной морали и права, было бы в высшей 
степени неразумным предоставить событиям и дальше плыть по течению… Убеждение, 
что Англия преграждает путь Германии во всех направлениях, сколь бы 
обоснованным это направление ни было, продолжает укрепляться. Все большее и 
большее число немцев начинают приходить к мысли, что, поскольку примирение не 
удалось, война с Великобританией, если Германия намерена осуществить то, что ей 
предначертано, неизбежна…
Если Германии закрыт путь для каких-либо авантюр на Западе – а совершенно 
определенное публичное заявление г-на Идена, что Великобритания будет 
рассматривать в будущем как казус белли любую агрессию не только против Бельгии,
 но также против Франции и Голландии, сделало положение в этом вопросе 
кристально ясным, – то имеем ли мы право противодействовать германской мирной  
экспансии и эволюции на Востоке?..
Правильный для нас курс, несомненно, должен заключаться в том, чтобы при 
условии, что мы обеспечим мир на Западе, быть готовым примириться, не испытывая 
слишком большого беспокойства, с подъемом и расширением неугомонного 
пангерманизма в Центральной и Восточной Европе…
Разве не было бы также разумным сразу признать, не откладывая, что Германия в 
настоящее время является слишком могущественной, для того чтобы ее можно было 
убедить или принудить вступить в Восточный пакт, что определенное превосходство 
Германии на Востоке является неизбежным и что мир на Западе не должен быть 
принесен в жертву теоретически похвальному, но практически ошибочному идеализму 
на Востоке… Говоря прямо, Восточная Европа явно не является еще окончательно, 
на все времена устроенной, не представляет жизненного интереса для Англии. 
Немцы, безусловно, более цивилизованны, чем славяне, и в конечном счете, если с 
ними правильно обращаться, потенциально менее опасны для Англии; можно было бы 
даже утверждать, что было бы несправедливо пытаться не допустить того, чтобы 
Германия завершила свое единство или чтобы она была подготовлена для войны 
против славян при условии, что приготовления ее таковы, чтобы убедить 
Британскую империю, что они одновременно не направлены против нее…»
      
      Более откровенного признания провокационных целей английской дипломатии 
нельзя требовать от официального документа. Ставший известным лишь в 1968 г. 
«меморандум Гендерсона» дает новое свидетельство антисоветских замыслов, 
вынашивавшихся в Лондоне. Он проливает также свет на миссию Галифакса, 
посетившего Берлин осенью 1937 г.
      После неудачных попыток организовать встречу Болдуина с Гитлером 
«кливденцы» решили поскорее отправить на переговоры кого-нибудь из авторитетных 
выразителей их взглядов. Выбор пал на лорда Галифакса, лорда-президента в 
кабинете Чемберлена (фактически министр без портфеля). В качестве предлога 
использовали приглашение, полученное им от Геринга, посетить «Охотничью 
выставку» в Берлине и пострелять лисиц в заповедниках рейхсмаршала. Галифакс, 
имевший титул «магистра лисьей охоты», с готовностью согласился. Встречу с 
«фюрером» предусматривалось организовать отдельно. Его «чувствительность» не 
позволяла присутствовать на стрельбе лисиц.
      Встреча Галифакса и Гитлера состоялась 19 ноября 1937 г. в Оберзальцберге,
 на горной вилле «фюрера». Содержание переговоров стало известно в 1948 г. 
после публикации Министерством иностранных дел СССР документов из германского 
архива.
      Беседа походила на шахматную партию, ходы и возможные варианты которой 
были заранее рассчитаны обоими игроками. Как уже отмечалось, англо-германские 
отношения во второй половине 30-х годов были окрашены серьезной тревогой 
британских правящих кругов в связи с настойчивыми требованиями гитлеровцев 
возвратить бывшие колонии Германии. Шумные выступления «фюрера» на эту тему 
были всем известны. Как свидетельствуют факты, гитлеровцы не намечали 
практических шагов в данной области, наоборот, считали эту борьбу 
бесперспективной. Новые германские «Пантеры» были предназначены не для морских 
походов65, а для захвата Украины. Колониальный вопрос, однако, нацисты с 
успехом использовали для шантажа и получения различных уступок от Англии.
      Избранная британской дипломатией тактика не отличалась особой 
изощренностью. Нащупывая пути к соглашению с Германией, британское 
правительство довольно туманно заявляло, что готово пойти навстречу в 
колониальном вопросе, но в комплексе общего урегулирования отношений. 
Одновременно оно больше стремилось привлечь внимание Гитлера к соблазнительным 
и доступным «кускам» в Восточной Европе, прокладывая русло для 
германо-фашистской агрессии в направлении СССР.
      
      «Лорд Галифакс, – говорится в записи беседы, – начиная разговор, 
подчеркнул, что он приветствует возможность достижения путем личного объяснения 
с фюрером лучшего взаимопонимания между Англией и Германией. Это имело бы 
величайшее значение не только для обеих стран, но и для всей европейской 
цивилизации.
…Он (лорд Галифакс) и другие члены английского правительства проникнуты 
сознанием, что фюрер достиг многого не только в самой Германии, но что, в 
результате уничтожения коммунизма в своей стране, он преградил путь последнему 
в Западную Европу, и поэтому Германия по праву может считаться бастионом Запада 
против большевизма.
…Не должно быть такого впечатления, что «ось Берлин – Рим» или хорошие 
отношения между Лондоном и Парижем пострадают в результате германо-английского 
сближения. После того как в результате германо-английского сближения будет 
подготовлена почва, четыре великих западноевропейских державы должны совместно 
создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе».
      
      Знакомые очертания «Пакта четырех» как европейской крепости против 
коммунизма выступают в заявлении Галифакса весьма отчетливо. В ответ Гитлер 
выдвинул свои условия.
      
      «…Имеются две возможности оформления отношений между народами.
Игра свободных сил, которая во многих случаях означала бы активное 
вмешательство в жизнь народов и могла бы вызвать серьезные потрясения нашей 
культуры(!), созданной с таким трудом. Вторая возможность состоит в том, чтобы 
вместо игры свободных сил допустить господство «высшего разума»; при этом нужно,
 однако, отдать себе отчет в том, что этот высший разум должен привести 
примерно к таким же результатам, какие были бы произведены действием свободных 
сил».
      
      Без борьбы и сопротивления Галифакс сразу же уступил, надеясь увлечь в 
желательном направлении и собеседника.
      
      «С английской стороны не думают, – сказал он, – что статус-кво должен при 
всех условиях оставаться в силе… Он должен еще раз подчеркнуть от имени 
английского правительства, что не должна исключаться никакая возможность 
изменения существующего положения, но изменения надо производить только на 
основе разумного урегулирования… Если обе стороны согласны в том, что мир не 
статичен, то следует попытаться на основе общих идеалов (!) отдать должное 
этому признанию, направив имеющуюся энергию на достижение общей цели (!) в 
условиях взаимного доверия».
      
      Песнопения Галифакса относительно «общности идеалов», очевидно, не могли 
не позабавить Гитлера. Лорд вел себя, словно глухарь на току. Играя на 
стремлении Англии прийти к соглашению с Германией, Гитлер выдвинул колониальный 
вопрос.
      
      «Германия знает позицию английских партий по колониальному вопросу и, в 
частности, абсолютно отрицательную позицию консерваторов. То же самое имеет 
место и во Франции. Какой же смысл приглашать для положительного сотрудничества 
страну, если у нее в некоторых вопросах отняты самые примитивные права?»
      
      В замечании Гитлера чувствовался зондаж – сможет ли английское 
правительство пойти на решение ряда проблем вопреки настроениям общественности 
страны. Опасаясь, как бы Гитлер не счел переговоры с кабинетом Чемберлена 
бесперспективными, Галифакс поспешил заверить: его правительство «не является 
рабом демагогических интриг партий».
      Гитлер решил с помощью колониального вопроса выжать из англичан побольше.
      
      «…Между Англией и Германией имеется, по существу, только одно 
разногласие: колониальный вопрос. Это – различие в точках зрения. Если его 
можно устранить, это будет отрадно; если это невозможно, то он (фюрер) может 
лишь с прискорбием принять это к сведению».
      
      Расчет Гитлера оказался верным. Оставив в стороне колониальный вопрос, 
Галифакс поспешил «незаметно» перевести разговор на европейские проблемы.
      
      «…Все остальные вопросы, – сказал он, – можно характеризовать в том 
смысле, что они касаются изменений европейского порядка, которые, вероятно, 
рано или поздно произойдут. К таким вопросам относятся Данциг, Австрия и 
Чехословакия. Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были 
произведены путем мирной эволюции и чтобы можно было избежать методов, которые 
могут причинить дальнейшие потрясения, которых не желал бы ни фюрер, ни другие 
страны».
      
      Итак, дипломатический замысел, во имя которого Галифакс пустился в 
путешествие, был осуществлен. «Фюреру» заявили, что его притязания на Австрию, 
Чехословакию и Данциг (Гданьск) не встретят противодействия Англии.
      Незадолго до поездки Галифакса в Германию Форин оффис направил ему 
меморандум Гендерсона. Сопоставление текста меморандума и записи беседы 
позволяет сказать, что точка зрения Галифакса, представлявшего кабинет, не 
расходилась с изложенной в документе концепцией. Первая часть меморандума была, 
по существу, конспектом. В соответствии с ним Галифакс формулировал во время 
беседы позицию английского правительства относительно пресловутых «изменений 
европейского порядка». Вторая часть знакомит с мыслями, владевшими английским 
лордом, когда тот воздавал хвалу Гитлеру за превращение Германии в «бастион 
против коммунизма».
      Встреча Гитлера с Галифаксом относится к числу внешне малозначащих 
событий. В действительности же в те минуты искусной рукой Галифакса фитиль 
войны был проложен от границ фашистской Германии на Восток. Пройдет немного 
времени, и искра побежит по фитилю. Все более разгораясь, огонь опалит Австрию, 
Чехословакию и, дойдя до Польши, в ночь на 1 сентября 1939 г. вызовет взрыв, 
который потрясет мир (2).
      
      
Глава VI.
Мюнхен: зеленый свет войне
      
Геринг дает «слово чести»
      
      На рассвете 12 марта 1938 г. войска третьего рейха вторглись в Австрию. 
Гитлер действовал с вызывающей наглостью. Организовав фашистский путч, его 
агентура 11 марта захватила власть в Вене. Затем Зейсс-Инкварт, первый из 
«квислингов», обратился в Берлин с просьбой для пресечения беспорядков, якобы 
организуемых «красными», ввести в Австрию войска. Австрия как независимое 
государство исчезла с политической карты.
      Аншлюс прозвучал словно звон стекла из первой рамы, выбитой гитлеровцами 
в Европе. Если кому-либо на Западе еще нужны были доказательства, к чему вела 
политика «умиротворения», то они были налицо. Появление германо-фашистских 
танков в Вене со всей остротой ставило вопрос о судьбе Чехословакии и 
Дунайского бассейна в целом. Теперь Германия угрожала не только соседям, но 
всем европейским государствам.
      Судьба мира зависела от позиции западных держав, от их готовности пойти 
на решительные и мужественные действия. Именно к этому и призывало Советское 
правительство. Оно решительно осудило германо-фашистскую агрессию против 
Австрии. СССР заявил о своей готовности участвовать в коллективных действиях 
для пресечения дальнейшего развития агрессии и устранения усилившейся опасности 
мировой войны.
      
      «Завтра может быть уже поздно, – говорилось в заявлении народного 
комиссара иностранных дел СССР от 17 марта 1938 г., направленном Англии, 
Франции, США, Чехословакии и врученном представителям печати, – но сегодня 
время для этого еще не прошло, если все государства, в особенности великие 
державы, займут твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы 
коллективного спасения мира».
      
      Запад ответил устами Чемберлена, выступившего в парламенте 24 марта. 
Премьер Англии начисто отверг советские предложения о коллективных мерах. Он 
ханжески заявил, что разговоры о применении силы заслуживают самого сурового 
порицания, поскольку чинят «помехи» деятельности дипломатии. Британское 
правительство не может заранее принять никакого обязательства в отношении 
района, «где его жизненные интересы не затрагиваются в такой степени, как это 
имеет место в отношении Франции и Бельгии». По существу, это означало отказ от 
оказания помощи Чехословакии в случае германской агрессии.
      
      «Чемберлен высказывается против предложения СССР, потому что оно 
направлено… против агрессии! – писала в те дни „Правда“. – Надо думать, что в 
Берлине, Риме, Токио… чутко прислушивались к тому, о чем говорил британский 
премьер, и его „нет“ звучало для поджигателей новой войны, как самое 
определенное „дерзай“».
      
      …Вечером 11 марта, когда оставались считанные часы до вторжения 
германских войск в Австрию, колоссальное здание «Дома летчиков» в Берлине 
сверкало огнями. Герман Геринг, только что произведенный в рейхсмаршалы, 
устроил грандиозный прием. Среди тысячи приглашенных – фашистские иерархи, 
военные, дипломаты. Гости съехались к 10 часам. Однако сам виновник торжества 
появился около 11 и сразу же уединился с посланником Чехословакии в Берлине 
Мастны.
      – Даю вам слово чести, – заявил фельдмаршал, – что Чехословакия не имеет 
ни малейшего основания испытывать какие-либо опасения в отношении Германии. 
Германское правительство будет и впредь проводить политику улучшения отношений 
между двумя странами. Но при этом Германия желала бы получить заверение от 
чехословацкого правительства, что оно не намерено в связи с событиями в Австрии 
проводить мобилизацию.
      За полчаса Мастны успел съездить в посольство и связаться по телефону с 
Прагой. Когда он привез желаемое заверение, Геринг открыл ему небольшой 
«секрет». «Фюрер» отлучился на несколько дней из Берлина и возложил на него все 
заботы по руководству рейхом. Таким образом, сделанное фельдмаршалом заявление 
следует рассматривать как официальную позицию правительства, а сам «фюрер» 
является поручителем его «слова чести».
      Примерно в те же часы, когда Геринг изливал свои дружеские чувства Мастны,
 Гитлер обсуждал обстановку с Йодлем66.
      
      «…Фюрер высказывает мысль, – записал Йодль в служебном дневнике 11 марта,
 – что решение чешского вопроса не представляется ему срочным. Сначала нужно 
переварить Австрию.
Однако следует энергично продолжать подготовительные мероприятия к проведению 
плана «Грюн»67, их надо будет снова пересмотреть ввиду изменившегося 
стратегического положения после аншлюса Австрии».
      
      Беспрепятственный захват Австрии вдохновил немецких фашистов на 
дальнейшую агрессию. Еще незадолго перед тем, как свидетельствует протокол 
совещания от 5 ноября 1937 г., Гитлер полагал, что аншлюс будет возможен лишь 
при удачном стечении обстоятельств. О» рассчитывал на возникновение 
вооруженного конфликта между западными державами и Италией либо на глубокий 
внутриполитический кризис во Франции, что позволило бы сбросить ее со счета как 
военный фактор. Ни того, ни другого не случилось. И тем не менее Англия и 
Франция допустили захват Австрии. Стало быть, решил «фюрер», можно действовать 
еще смелее.
      В конце марта в Берлин был срочно вызван лидер «судето-немецкой партии» 
Чехословакии К. Генлейн68. Гитлер заявил ему о намерении уже в ближайшем 
будущем «разрешить» судето-немецкую проблему. Отныне Генлейн считался 
«штатгальтером» в Чехословакии. Перед ним была поставлена задача: используя в 
качестве предлога требование о предоставлении самоуправления немецкому 
меньшинству, спровоцировать политический кризис. Одновременно гитлеровцы 
разработали тактику, которой следовало придерживаться на переговорах с 
чехословацким правительством.
      «
      
      Существо инструкций, которые Гитлер дал Генлейну, сводится к тому, – 
отмечается в отчете о беседе с «фюрером», – что судето-немецкая партия должна 
выдвинуть неприемлемые для чехословацкого правительства требования… Рейх не 
будет вмешиваться от своего имени. Пока что Генлейн сам будет нести 
ответственность за ход событий. Однако должно быть обеспечено близкое 
сотрудничество. Генлейн изложил свою точку зрения следующим образом: мы должны 
постоянно выдвигать такие требования, чтобы нас никогда нельзя было 
удовлетворить. Фюрер одобрил эту точку зрения».
      
      Генлейн действовал в соответствии с полученными указаниями. В прилегающих 
к Германии районах Чехословакии со значительным немецким населением была 
усилена фашистская пропаганда. На зданиях появлялись флаги с изображением 
свастики, на границе провоцировались инциденты. Обстановка накалялась.
      В апреле 1938 г. в Карловых В ар ах открылся «съезд» судето-немецкой 
партии. Собравшиеся до исступления выкрикивали «Зиг хайль!» и другие фашистские 
лозунги. Аншлюс вселил в них уверенность, что со дня на день можно ждать 
прихода германских войск в Судеты. От имени «съезда» была выдвинута 
провокационная программа требований: предоставление судетским немцам 
национальной автономии, свободы «немецкого мировоззрения» (точнее – нацизма), 
«реконструкция» чехословацкого государства и изменение его внешней политики, 
прежде всего отказ от договора с СССР. Выдвижение «программы» положило начало 
острому политическому кризису в стране.
      Использование «пятой колонны» в Чехословакии являлось частью 
разработанного гитлеровцами плана. Спровоцированный генлейновцами кризис должен 
был создать повод, а воспользоваться им должны были тайно отмобилизованные и 
готовые для внезапного удара германские армии.
      21 апреля 1938 г. Кейтеля69 вызвали на доклад к «фюреру». Содержание их 
беседы стало известно миру в 1945 г., когда под развалинами гитлеровской виллы 
в Оберзальцберге была обнаружена папка документов, аккуратно подшитых 
адъютантом Гитлера Шмундтом. Соответствующий документ гласил:
      
      «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
Военные вопросы.
Берлин, 22 апреля 1938 г.
План операции «Гpюн»
Изложение беседы фюрера с генералом Кейтелем 21. апреля
А. Политические положения
1. Идея внезапного стратегического нападения без повода или возможности 
оправдать его отвергнута. Основание: враждебности мирового общественного мнения,
 что может привести к возникновению серьезной ситуации. Подобный шаг был бы 
оправдан только для уничтожения последнего противника на континенте.
2. Акция, предпринятая после периода дипломатических переговоров, ведущих 
постепенно к кризису и войне.
3. Молниеносный удар, основанный на инциденте (например, убийство германского 
посланника в ходе антигерманских выступлений).
В. Военные выводы
1. Подготовка должна быть проведена для случаев 2 и 3. Случай 2 нежелателен, 
поскольку «Грюн»70 предпримет меры укрепления безопасности.
2. Потеря времени на переброску основной массы дивизий по железной дороге, – 
что неизбежно и что следует свести к минимуму, – не должна отвлечь от 
осуществления молниеносного нападения в ходе выполнения акции,
3. Должны быть сразу же предприняты «местные вторжения» с целью прорыва линии 
обороны в многочисленных точках и на выгодных в оперативном отношении 
направлениях.
Эти «местные вторжения» должны быть подготовлены до мельчайших деталей (знание 
дорог, объектов, построение колонн в соответствии с возложенными на них 
задачами).
Одновременное нападение сухопутных сил и авиации.
4. С точки зрения политической первые 4 дня военных операций являются решающими.
 В случае, если не будет достигнут крупный успех, несомненно, возникнет 
европейский кризис. Faits accomplis71 должны убедить иностранные державы в 
бесполезности военного вмешательства; вызвать на сцену союзников (раздел 
добычи!); деморализовать «Грюн».
C. Пропаганда
1. Листовки о поведении немцев на территории «Грюн».
2. Листовки с угрозами с целью запугать население «Грюн».
      Шм (ундт)»
      
      Для маскировки подготавливаемой агрессии гитлеровцы развернули бешеную 
антисоветскую кампанию. Заключив договор с Москвой, шумела фашистская печать, 
Чехослдвакия превратилась в очаг «красной опасности» предоставили свою страну 
большевикам и позволили им превратить ее в базу для военных операций… Благодаря 
передаче участков территории и аэродромов, советский воздушный флот имеет базу 
в центре Европы. Даже Рим, Лондон и Стокгольм находятся теперь в пределах 
радиуса действий бомбардировщиков специального типа, которые – Советы громко 
хвастались этим еще в 1934 г. – способны покрывать расстояние в 2000 км без 
посадки».
      Выдавая себя за защитников «европейской цивилизации» и распространяя 
грязную клевету об СССР, гитлеровцы стремились изолировать Чехословакию, 
подорвать советско-чехословацкий договор о взаимной помощи и тем самым лишить 
ее главной опоры независимости, сделать своей легкой добычей.
      Под давлением Генлейна правительство Чехословакии назначило на 
воскресенье 22 мая муниципальные выборы. Судетские фашисты объявили, что выборы 
станут «плебисцитом» по вопросу о присоединении пограничных областей к Германии.
 Незадолго до этого в Прагу начали поступать тревожные сигналы о концентрации 
гитлеровских войск на чехословацкой границе как на севере, в Силезии, так и в 
Австрии. 19 мая разведывательные органы сообщили, что четыре моторизованные 
дивизии немцев под командованием Рейхенау полностью подготовлены для вторжения 
в Богемию. По некоторым данным, германские войска получили приказ быть в 
состоянии боевой готовности 21 и 22 мая.
      Маневры генлейновцев и дипломатии фашистского рейха, открыто выступавшей 
в их поддержку, не могли не усилить беспокойства. 20 мая судето-немецкие лидеры 
заявили об отказе продолжать переговоры с правительством о статуте немецкого 
меньшинства. Генлейн выехал в Германию.
      В тот же вечер Риббентроп вызвал к себе чехословацкого посланника Мастны 
и высказал ему ряд упреков в связи с инцидентами в Чехословакии. Он заявил, что 
причиной беспорядков являются «провокации со стороны чехов». Министр 
иностранных дел рейха в грубой форме предупредил: Германия не сможет мириться с 
тем, что «ее народ» будет подвергаться притеснениям.
      Не оставалось сомнений, что гитлеровцы готовили очередной «субботний 
сюрприз».
      
      «Положение в Судетской области ухудшалось буквально на глазах, – отмечает 
в своих мемуарах Гендерсон, – столкновения более или менее серьезного характера 
стали повседневным явлением. Яростная травля со стороны немецкой печати, 
которая базировалась на этих столкновениях и, как обычно, их сильно раздувала, 
достигла такого масштаба, что, по примеру Австрии, естественно было ожидать, 
что мы стоим непосредственно перед новым молниеносным ударом Германии».
      
      Под прикрытием антисоветской шумихи к Чехословакии приближалась 
смертельная угроза.
      События развернулись, однако, иначе, чем рассчитывали гитлеровцы. Их 
наглые действия вызвали в Чехословакии взрыв возмущения. По стране прокатилась 
волна демонстраций и митингов. Народ выразил твердую решимость с оружием в 
руках защищать родину. Он знал, что может полностью рассчитывать на поддержку 
Советского Союза. Горячо поддерживала Чехословакию международная общественность.
 В этих условиях, располагая хорошей армией и мощными пограничными укреплениями,
 построенными по образцу «линии Мажино», Чехословакия могла успешно 
противостоять германо-фашистской агрессии. Опираясь на патриотический подъем 
народа, ее правительство объявило о призыве одного года резервистов и приказало 
войскам занять оборонительные рубежи.
      Франция, как известно, была связана с Чехословакией договором о 
взаимопомощи. Под давлением общественного мнения Париж заявил, что в случае 
развязывания Германией вооруженного конфликта, он выполнит свои обязательства. 
Вряд ли смогла бы остаться в стороне и Англия. Гитлеровцы дали отбой. «Майский 
кризис» завершился для них политическим провалом.
      Однако перспектива оказаться в одном лагере с СССР в борьбе против 
фашистской агрессии не устраивала западные державы. Сделав основой своего курса 
стремление «канализировать» фашистскую агрессию на Восток, Англия и Франция 
готовы были предоставить Германии «чехословацкий коридор» в сторону СССР. Но 
они хотели не просто отдать, а продать Чехословакию, взамен получив от Гитлера 
гарантии своих интересов. Осуществление подобной сделки требовало 
соответствующей «подготовки» общественного мнения. Реакционная печать возлагала 
ответственность за обострение германо-чехословацких отношений на правительство 
Чехословакии, обвиняя его в неуступчивости и требуя «великодушных» предложений 
генлейновцам. Той же линии придерживался и лорд Ренсимен, в прошлом английский 
министр торговли, направленный в Прагу в качестве «независимого посредника». 
Его целью являлось доказать «законность» требования гитлеровцев на отторжение 
Су-детской области и присоединение ее к рейху.
      Обстановка снова стала обостряться. Генлейновцы возобновили переговоры с 
чехословацким правительством. В ответ на предлагавшиеся уступки, они выдвигали 
все новые, более тяжелые требования. В пограничных с Германией областях 
гитлеровская агентура провоцировала кровавые столкновения с чешской полицией. 
Угроза германского вторжения вновь нависла над Чехословакией (1).
      
«План Z»
      
      В начале 1968 г., когда правительство Англии открыло, в связи с 
истечением срока давности, свои секретные архивы за 1938 г., в досье бывшего 
премьер-министра был обнаружен любопытный документ, датированный 30 августа 
1938 г.
      
      «Существует план, который надлежит назвать „планом Z“. Он известен и 
должен быть известен только премьер-министру, министру финансов, министру 
иностранных дел, сэру Невилю Гендерсону и мне.
Вышеупомянутый план должен вступить в силу только при определенных 
обстоятельствах… Успех плана, если он будет выполняться, зависит от полной его 
неожиданности, и поэтому исключительно важно, чтобы о нем ничего не говорилось».

      
      Этот документ, составленный X. Вильсоном, ближайшим советником и 
доверенным лицом Чемберлена, проливает новый свет на закулисную историю Мюнхена.
 Позорная империалистическая сделка подготавливалась в глубокой тайне от 
народов. Суть плана английского премьера сводилась к следующему: 
воспользовавшись острой ситуацией, под видом «спасения мира» в последнюю минуту 
лично отправиться на переговоры к Гитлеру. И, выдав ему Чехословакию, наконец 
достигнуть столь желанного в Лондоне «сближения» с Германией. Интересно 
проследить, с какой тщательностью английская дипломатия заблаговременно 
разрабатывала свои ходы, изображая их затем как результат «неожиданно» 
возникшей обстановки. Информировать Гитлера о намерении премьера встретиться с 
ним предполагалось сначала лишь в тот момент, когда Чемберлен находился бы на 
пути в Германию. Внезапное появление британского политического лидера должно 
было, по расчетам Лондона, лишить «фюрера» возможности уклониться от встречи. В 
соответствии с этим замыслом, Гендерсона вызвали в английскую столицу и дали 
такие инструкции.
      
      «Гендерсон, – говорится в меморандуме, составленном Вильсоном и 
датированном 31 августа 1938 г., – после того, как ему скажут, что „план Z“ 
вступает в действие, должен удостовериться, где именно находится Гитлер в 
данный момент, не сообщая, однако, почему это интересует его. Если время 
позволит, Гендерсон получит второе уведомление с указанием времени прибытия, 
уполномочивающее его поставить в известность Риббентропа. Опять же, если время 
позволит, хотелось бы, чтобы Гендерсон сделал это до того, как мы публично 
объявим здесь о начале выполнения „плана Z“. Местом прибытия должен быть Берлин,
 связь поддерживается с Гендерсоном и Риббентропом».
      
      Дальнейшие размышления Чемберлена и его советчиков привели их к мысли, 
что в таком виде план слишком рискован. Еще на памяти был конфуз, имевший место 
с Саймоном в 1935 г. Уже после объявления даты его визита в Берлин Гитлер, 
сославшись на «болезнь», отказался принять Саймона. Об этих опасениях Вильсон 
сообщил Гендерсону в письме 9 сентября 1938 г.
      
      «…Один из пунктов, обсуждавшихся нами сегодня, – писал Вильсон, – 
сводится к следующему: не получится ли так, что, когда X72 прибудет в Берлин, 
Вы сразу же сообщите об отказе Г. принять его или, быть может, что Г. «болен» и 
не может встретиться с X.
Подобный отказ был бы очень неприятен и произвел бы здесь не совсем хорошее 
впечатление».
      
      Гендерсон, в целом одобрявший замысел, счел намеченную процедуру слишком 
рискованной. Не усмотрит ли Гитлер в подобном шаге со стороны Чемберлена 
попытку принуждения? Предварительное уведомление, по его мнению, давало больше 
шансов на то, что Гитлер согласится принять английского премьера.
      В «план» внесли соответствующие изменения. Было условлено, что, когда 
решат приступить к его осуществлению, Гендерсону направят срочную телеграмму 
(для передачи Гитлеру) с предложением о визите английского премьера. Но в какую 
форму облечь предложение? Это должно было зависеть от ожидавшегося выступления 
Гитлера на съезде в Нюрнберге. О том, с каким усердием Чемберлен заранее 
приспосабливался к настроениям «фюрера», свидетельствует неподписанный 
меморандум от 12 сентября, находящийся в досье бывшего английского премьера и 
составленный, как можно судить, Вильсоном.
      
      «Если речь будет „прискорбной“, нам придется заявить, что премьер-министр 
с сожалением должен сделать на основании этой речи вывод, будто г-н Гитлер, 
по-видимому, не усматривает возможности удовлетворительно решить проблему 
мирными средствами.
Премьер-министр еще не пришел к столь пессимистическому выводу и полагает, что 
можно найти какой-то выход. По его мнению, этот выход лучше всего искать в 
рамках прямого обмена мнениями между г-ном Гитлером и им. Он намерен прибыть в 
Берлин… (дата) в… часов. Времени, разумеется, мало, и поэтому он вынужден 
уведомить о своем прибытии лишь незадолго до него. Он, однако, надеется, что 
г-н Гитлер пожелает встретиться с ним. Премьер-министр готов прибыть в любое 
место, которое будет сочтено подходящим для этой цели.
Если же выступление произведет впечатление «умеренного», послание следует 
сформулировать так: после изучения текста этой речи премьер-министр вправе 
думать, что наши усилия добиться мирного и удовлетворительного решения окажутся,
 возможно, успешными».
      
      После отъезда Гендерсона в Берлин 31 августа для Чемберлена начались дни, 
полные напряженного ожидания. Пристально следя за развитием обстановки, он 
должен был определить момент для осуществления своего замысла. «Если он удастся,
 – писал в те дни премьер в одном из частных писем, – его значение выйдет за 
пределы настоящего кризиса и, возможно, представится случай осуществить полную 
перемену международной обстановки».
      Пожалуй, трудно найти в английской истории другой пример, когда личные 
взгляды и расчеты человека, стоявшего у штурвала государственного корабля, так 
полно и красочно выражали бы мировоззрение и надежды ее социальных «верхов». 
Кость от кости своего класса, сын видного идеолога британского империализма, 
сам крупный фабрикант, Невиль Чемберлен впитал с молоком матери характерное для 
состоятельных кругов Англии предубежденное отношение к неизбежному движению 
времени. Его характер, как политического деятеля, формировался в ту эпоху, 
когда солнце Британской империи начало быстро клониться к закату. Многолетние 
усилия остановить необратимый процесс развили в нем редкое упрямство, а 
неизменная поддержка со стороны крупного капитала – неоправданную 
самоуверенность. «Он считал себя способным, – ядовито замечает У. Черчилль, – 
понять все проблемы Европы и даже всего мира… У него было свое законченное 
мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, 
и он считал, что может иметь дело с любым из них».
      Те, кто привел Чемберлена к власти, не были смущены некогда брошенной 
Ллойд Джорджем фразой, что политические взгляды нового премьера ограничены 
кругозором «провинциального фабриканта железных кроватей». Они и не ждали от 
него откровений. Им нужен был послушный исполнитель, способный провести в жизнь 
замыслы наиболее реакционных и антисоветски настроенных кругов. Разумеется, 
прогрессивное общественное мнение страны могло поставить на этом пути немало 
преград. Тем более ценным казалось английским тори пресловутое упрямство нового 
главы кабинета.
      Пытаясь реабилитировать политический курс правящих кругов западных держав 
накануне второй мировой войны, буржуазная наука фальсифицирует подлинный смысл 
позорного мюнхенского сговора. Все дело она пытается свести к случайному 
стечению обстоятельств, к слабостям и ошибкам отдельных политических деятелей и,
 в частности, Чемберлена. Указывая на отсутствие гибкости ума как на наиболее 
характерную черту английского премьера, Дж. Уиллер-Беннет пишет, что Чемберлен 
к тому же не любил «окольных» путей дипломатии и предпочитал более прямые 
методы, употребляемые в торговле. «Обладая мышлением бизнесмена, он привык к 
заключению сделок, в результате которых, хотя вкладчики и акционеры какой-либо 
вспомогательной компании могут временно понести ущерб, корпорация в итоге будет 
в выигрыше».
      Не рискуя оспаривать губительные для дела мира последствия Мюнхена, 
буржуазная историческая наука на все лады фальсифицирует мотивы, какими 
руководствовались его организаторы. Главный аргумент, который обычно приводится 
в этих целях, сводится к следующему. Чемберлен якобы находился перед «ужасным 
выбором»: военное столкновение с Германией или попытка договориться с Гитлером. 
Но если альтернативой «умиротворению» была война, мог ли Чемберлен пойти на 
этот риск, когда Англия еще была не готова к такому испытанию?
      Огромный интерес в связи с этим представляют ставшие доступными протоколы 
секретных заседаний английского правительства. В отличие от документов, 
опубликованных ранее Форин оффисом и содержащих лишь информацию от британских 
послов в Берлине, Париже и Праге, а также направлявшиеся им инструкции, из 
которых заботливо изъята аргументация предпринимавшихся действий, протоколы 
кабинета раскрывают то, что на протяжении трех десятилетий правительство не 
рисковало вынести на суд истории. Несмотря на характерный для них лаконизм и 
многочисленные умолчания, они раскрывают подлинные мотивы курса, проводившегося 
в тот период британскими «умиротворителями».
      Убийственные для организаторов Мюнхена разоблачения содержит, в частности,
 протокол заседания английского кабинета 30 августа 1938 г. Министр иностранных 
дел Галифакс сделал для членов кабинета обзор международной обстановки. 
Единственным средством предотвратить нападение Германии на Чехословакию, 
признал он, было предупредить Гитлера о решимости Англии вступить в этом случае 
в войну. Однако Галифакс был против подобного курса.
      
      «…Он спрашивает себя, – говорится в протоколе, – оправдано ли идти на 
безусловную войну сейчас ради предупреждения возможной войны в будущем?»
      
      Смысл сказанного Галифаксом сводился к следующему: зачем Англии вступать 
в борьбу с Германией, когда, отдав ей Чехословакию и направив таким образом ее 
агрессию на Восток, против СССР, может быть, удастся избежать войны?
      Искренность и прямота не относились к числу достоинств министра 
иностранных дел. «Лорд Галифакс, – отмечает один из его биографов, – никогда не 
выходил из тумана мифов, которые окружали его имя. Он внимательно слушал, что 
говорили подчиненные, но редко сообщал им свое мнение. Держался он обособленно 
и уклончиво». Тем больший интерес представляют заключительные фразы его доклада.
 Лишь тут он позволил себе неосторожность на мгновение откинуть обычную маску 
миролюбия.
      
      «Нельзя гарантировать, – заявил он, – что эта политика принесет успех, но 
единственной альтернативой является применение прямой угрозы в отношении 
Германии. Он хочет, чтобы ясно было понято: если эта политика потерпит неудачу, 
правительству будет предъявлен упрек, что, прояви оно только мужество в своих 
убеждениях, оно могло бы предотвратить несчастье. Его обвинят также в отказе от 
принципов коллективной безопасности и тому подобное. Но эта критика не трогает 
его».
      
      Куда девалась «обезоруживающая мягкость манер» потомственного лорда? Его 
точка зрения сформулирована резко и прямо. Сделанное им резюме – не несколько 
случайно сорвавшихся фраз, а формула глубоко продуманного и отстоявшегося курса.
 У министра иностранных дел нет сомнений, что можно спасти Чехословакию и 
создать барьер на пути германо-фашистской агрессии. Но он уклонился от 
обсуждения имевшихся возможностей противодействия агрессии на основе 
сотрудничества Англии с другими государствами и без всяких аргументов отмел 
«коллективную безопасность и тому подобное».
      Галифакс предложил другой курс, опасность которого была очевидна, надежда 
на успех сомнительна, но который представлял неудержимый соблазн. Указание 
премьера хранить «план Z» в строгой тайне кладет печать на его уста. Он лишь 
позволяет себе сказать, что следует оставить Гитлера «теряться в догадках» о 
намерении Великобритании. Но о каких «догадках» можно говорить, когда он лично 
в беседе с Гитлером менее года назад дал понять, что Англия не будет настаивать 
на сохранении статус-кво в отношении Австрии, Чехословакии, Гданьска, что она 
готова превратить их судьбу в предмет торга с Германией, оговорив лишь условие, 
чтобы рейх не прибегал открыто к насильственным мерам, а действовал путем 
«мирной эволюции»73.
      В поддержку предложенного Галифаксом курса выступил Чемберлен. Все 
сказанное им имело одну цель – доказать нецелесообразность принятия Англией 
каких-либо мер для спасения Чехословакии.
      
      «Допустим, – сказал он, – что мы прибегли к угрозе и что в данном случае 
она даст желательные результаты; будет ли это концом истории?»
      
      Выступление Чемберлена подсказывало мысль – дело явно идет к большой 
войне. Не лучше ли Англии поэтому остаться пока в стороне, не оказывая 
противодействия движению Гитлера на восток?
      Одним из аргументов, наиболее настойчиво выдвигаемых защитниками Мюнхена, 
является утверждение, что западные державы были вынуждены уступить перед 
шантажем Гитлера якобы в силу недостаточной их подготовленности к войне. 
Марксистская наука давно уже вскрыла несостоятельность подобной версии. 
Протоколы британского кабинета полностью подтверждают этот вывод.
      Наиболее капитулянтская оценка военного аспекта проблемы была дана 
министром координации обороны Т. Инскитюм.
      
      «Что касается того, готовы ли мы к войне, – заявил он, – то в 
определенном смысле наша страна, в связи с ее уязвимой позицией, никогда не 
будет к ней готова… В настоящий момент мы еще не достигли максимального уровня 
нашей готовности и не достигнем его в течение года или еще большего времени».
      
      С другой стороны, министр торговли О. Стэнли обратил внимание, что но 
прошествии года Германия «будет иметь неизмеримо прочную позицию для ведения 
длительной войны, чем в настоящее время». «Воевать… лучше сейчас, чем позже», – 
утверждал он.
      Протоколы кабинета свидетельствуют о том, что военная сторона дела имела 
лишь второстепенное значение при формировании курса английского правительства, 
в основу которого были положены политические расчеты правящих кругов 
Великобритании.
      Предложенный Чемберленом и Галифаксом курс полностью поддержал английский 
посол в Берлине Гендерсон, которого пригласили на заседание. Некоторые члены 
кабинета задали послу ряд вопросов.
      
      «Канцлер герцогства Ланкастер, – отмечается в протоколе, – спросил, каков 
будет следующий шаг господина Гитлера, если все будет развиваться в 
соответствии с планом и он вступит в Чехословакию  (курсив мой. – Авт. ). 
Потребует ли он возвращения колоний?»
      
      Ответ Гендерсона не оставлял сомнений, в каком направлении шли мысли и 
надежды организаторов Мюнхена.
      
      «Сэр Невиль Гендерсон ответил: если Гитлер вступит в Чехословакию и 
займет Судетскую область, он обнаружит, что не располагает возможностью 
получить от нас колонии. Он думает, что следующим его шагом будет попытка 
шантажировать нас, и, когда это не удастся, он порвет морское соглашение74 и 
приступит к созданию большого флота.
Как он полагает, господин Гитлер придает небольшое значение России, за 
исключением вопроса о самолетах, и что он будет двигаться дальше, против 
комбинации Франции, России и Англии».
      
      Казалось, соображения Гендерсона не содержали ничего предосудительного. 
Однако смысл сказанного далеко не безобиден. Нетрудно убедиться, взглянув на 
географическую карту, что в данном контексте слово «дальше» могло означать 
только Восток. Именно там расположена Россия, которой Гитлер придает «небольшое 
значение», т.е. не считает серьезным противником.
      Что же имел в виду английский посол под «комбинацией» трех держав и какую 
роль отводил каждому из ее членов? Ответ дает приведенный выше меморандум 
Гендерсона. Советскому Союзу предстояло принять на себя удар фашистских полчищ. 
Англия и Франция, по его замыслу, сохраняют в отношении Германии 
благожелательный нейтралитет и имеют приятную возможность наблюдать за 
событиями «с балкона».
      В основе суждений британских министров лежала забота – не допустить 
чреватой опасными социальными потрясениями войны между капиталистическими 
державами Европы. Поэтому никаких «угроз» и «предупреждений» Гитлеру, чтобы не 
вызвать с его стороны «непоправимых действий». Поэтому продолжать давление на 
Прагу и таким способом открыть дорогу для соглашения с Гитлером.
      
      «Кабинет единодушен, – заявил Чемберлен в итоге заседания, – в отношении 
того, что мы не должны высказывать угрозу в адрес господина Гитлера, что если 
он вступит в Чехословакию, то объявим ему войну».
      
      Приведенные выдержки из протокола заседания британского кабинета и 
Документ в целом свидетельствуют о полной несостоятельности попыток буржуазных 
фальсификаторов оправдать мюнхенский курс Англии ссылками на ее «военную 
слабость». Близорукая политика «умиротворения», разумеется, не могла не 
отразиться отрицательным образом на подготовке страны к войне. Но 
сотрудничество с другими миролюбивыми государствами, и прежде всего с СССР, 
давало безусловную возможность не допустить германской агрессии против 
Чехословакии. Тем не менее» все члены кабинета на рассматриваемом заседании 
высказались в поддержку капитулянтского курса. Взаимоотношения с Германией 
решались ими не в категориях силы, а в категориях хитрости. «Хитрость» 
заключалась в том, чтобы направить гитлеровскую агрессию на восток – в сторону 
Чехословакии, Польши, Румынии и других стран Восточной и Юго-Восточной Европы, 
главным образом против СССР (2).
      
«Честный маклер»
      
      «Я словно упал с неба!» – воскликнул Гитлер, получив 14 сентября 
телеграмму Чемберлена, в которой тот изъявлял желание прибыть в Германию для 
переговоров. К этому времени обстановка в Европе необычайно накалилась, За два 
дня до этого на съезде нацистской партии в Нюрнберге «фюрер» произнес речь, 
полную угроз в адрес Чехословакии. Назвав Прагу центром коммунистической угрозы,
 он заявил, что третий рейх всеми своими силами станет на защиту судетских 
немцев и обеспечит им «право на самоопределение». Речь явилась прямым призывом 
к мятежу судетских немцев. В ночь на 13 сентября генлейновцы организовали новую 
серию кровавых столкновений в пограничных с Германией районах Чехословакии и 
предъявили правительству 6-часовой ультиматум. Они требовали отмены 
чрезвычайного положения, введенного в Судетах, отзыва полиции и передачи ее 
функций генлейновцам. Затем переговоры были прерваны, и Генлейн бежал в 
Германию. Считая, что долгожданный момент настал, Чемберлен приступил к 
осуществлению «плана Z».
      Получив телеграмму английского премьера, Гитлер и его ближайшее окружение 
в первый момент не верили своим глазам. Возникла мысль – не следует ли «фюреру» 
сделать ответный шаг и организовать встречу где-либо на полпути? Например, на 
берегу Рейна или в открытом море на яхте «Грилль»? Оба варианта отпали. 
Чемберлену предоставили выпить полностью чашу унижения. Ему придется пересечь 
всю Германию и у бывшей австрийской границы подняться по ступеням лестницы 
горной виллы Гитлера.
      Утром 15 сентября, получив благосклонное согласие Гитлера, Чемберлен в 
сопровождении Хораса Вильсона и ответственного сотрудника Форин оффиса У. 
Стрэнга вылетел в Мюнхен, оттуда в обществе встретившего его Риббентропа 
премьер-министр проделал путешествие в специальном поезде до Берхтесгадена, 
Состав тянулся медленно, и хозяева позаботились, чтобы гостям не было скучно; 
на протяжении трех часов Чемберлен наблюдал за широкими окнами вагона-ресторана 
мелькавшие один за другим встречные составы с эшелонами войск в новом 
обмундировании и при оружии. Ему продемонстрировали и достаточное количество 
зениток, спешивших на север с устремленными к небу стволами.
      Из Берхтесгадена на автомашине английский премьер был доставлен в 
резиденцию Гитлера в Баварских Альпах «Бергхоф». Главной достопримечательностью 
виллы являлась большая зала, где Гитлер принимал высокопоставленных визитеров. 
Громадные прямоугольные окна, занимавшие почти всю стену, открывали вид на 
заснеженные горы, поросшие хмурым лесом. Внизу яркой зеленью выделялись 
альпийские луга. «Фюрер» спросил, какую процедуру переговоров предлагает 
премьер Англии.
      – Я желал бы говорить с вами наедине, – заявил Чемберлен.
      Два государственных мужа уединились в небольшом соседнем помещении. При 
беседе присутствовал только личный переводчик Гитлера П. Шмидт. Итак, желанная 
минута для английских «умиротворителей» наступила. Премьер Великобритании 
говорит с глазу на глаз с Гитлером. Чемберлен полон надежд: эта встреча должна 
положить начало новой эпохе во взаимоотношениях Англии и Германии. Он горит 
желанием устранить все недоразумения, объяснить «фюреру», сколь велико 
стремление влиятельных кругов Британской империи к сотрудничеству с фашистским 
рейхом в целях «спасения» западной цивилизации. В первых же фразах он спешил 
выразить «фюреру» свое «величайшее уважение» и восхищение. Он предлагает 
посвятить беседу обмену мнениями по общим вопросам.
      
      «Он надеется, – говорится в записи беседы, – что в результате этого 
обмена мнениями с фюрером обе стороны будут точно информированы в отношении 
взглядов друг друга и что на основе точного знания позиции фюрера он сможет с 
удвоенным доверием продолжать свои усилия, направленные к достижению 
англо-германского сближения».
      
      Гитлер смотрел на вещи иначе. Позиция западных держав в связи с аншлюсом 
и ряд других фактов убедили его, что Англия и Франция уже давно «списали 
Чехословакию со счета».
      
      «Я приму… решение начать действия против Чехословакии, – говорилось в 
директиве для вермахта, утвержденной им 7 июля 1938 г., – только в том случае, 
если… я буду твердо убежден, что Франция не выступит и, следовательно, Англия 
также не вмешается».
      
      Здесь же, в «Бергхофе», 3 сентября Гитлер обсуждал с Кейтелем и Браухичем 
детали вторжения, назначенного на 1 октября. Переброска войск, выделенных для 
участия в «операции Грюн», должна быть завершена под видом учений к 28 сентября.
 Войска должны расположиться на расстоянии двухдневного перехода от границы… 
Дав согласие на встречу с Чемберленом, Гитлер совершенно не собирался связывать 
себе руки какими-либо обязательствами. Наоборот, как можно судить, он 
намеревался использовать переговоры для создания предлога, который «оправдал» 
бы агрессию.
      В ответ на заискивания Чемберлена Гитлер резко возразил, что обстановка 
является слишком острой, чтобы заниматься теоретическими рассуждениями. 
Чехословацкая проблема требует немедленного решения. Возможность сотрудничества 
Германии и Англии будет в решающей степени зависеть от того, сумеют ли обе 
стороны достигнуть соглашения на основе общей позиции по данному вопросу.
      В категорическом тоне Гитлер потребовал «возвращения» в рейх трех 
миллионов судетских немцев, угрожая, что для достижения этого он не остановится 
перед риском войны.
      – Исчерпываются ли требования Германии вопросом о передаче трех миллионов 
судетских немцев?
      В ответ «фюрер» произнес пространную речь. Он добивается лишь «расового 
объединения» немцев и не желает ни одного чеха. Германия не будет чувствовать 
себя в безопасности до тех пор, пока советско-чехословацкий договор не будет 
ликвидирован.
      
      «Допустим, – спросил Чемберлен, уточняя желания Гитлера, – положение 
будет изменено таким образом: Чехословакия не будет более обязана прийти на 
помощь России в случае, если последняя подвергнется нападению и, с другой 
стороны, Чехословакии будет запрещено предоставлять возможность русским 
вооруженным силам находиться на ее аэродромах или где-либо еще; устранит ли это 
ваши трудности?»
      
      В ответ на это «фюрер» бесцеремонно заявил: если судетские немцы будут 
включены в рейх, отделится венгерское меньшинство, отделится польское 
меньшинство, отделится словацкое меньшинство, то оставшаяся часть будет столь 
мала, что он не будет ломать голову по этому поводу.
      Заявление Гитлера не оставляло сомнения, что речь шла вовсе не об 
«исправлении границ» Чехословакии, а о ликвидации ее как самостоятельного 
государства. Тем не менее Чемберлен не только не высказал какого-либо 
возражения, но поспешил заявить о своем принципиальном согласии. («Лично мне 
наплевать, будут ли Судеты в составе рейха или вне его», – пояснил он свою 
позицию в частном письме через несколько дней.) Однако он должен 
проконсультироваться с коллегами, а также с Парижем и лордом Ренсименом (о 
Праге английский премьер попросту забыл упомянуть!). Поэтому Чемберлен 
предложил прервать переговоры и встретиться снова через несколько дней.
      Услужливость Чемберлена, несомненно, понравилась «фюреру». «Это было 
предложение, которое Гитлер не мог отклонить», – отмечает английский 
исследователь А. Тэйлор.
      Британский премьер поспешил в Лондон.
      Трудно, пожалуй, найти другой пример, когда престиж английской дипломатии 
падал так низко. Чем» объяснить столь беспомощную и жалкую роль, которую взял 
на себя британский премьер в Берхтесгадене?
      В буржуазной историографии бытует версия, будто престарелый джентльмен 
(Чемберлену тогда было 69 лет), прибывший в самое «логово дракона» с «зонтиком 
в руках» защищать Чехословакию, был напуган военными приготовлениями 
фашистского рейха и ошарашен категорическим тоном Гитлера. Поэтому-де он без 
боя сдал позиции и «ради спасения мира» пошел на уступки.
      Военный спектакль, устроенный гитлеровцами, оказал определенное влияние. 
Но покладистость английского премьера объяснялась не испугом. Она 
соответствовала заранее разработанной тактике. Еще 30 августа на заседании 
кабинета Чемберлен выразил сожаление, что заявление Англии в дни майского 
кризиса создало у Гитлера впечатление, «будто ему оказали противодействие». 
Считая своей главней целью достижение договоренности с Германией и опасаясь, 
что какие-либо возражения с его стороны вызовут вспышку гнева у «фюрера», 
Чемберлен при встрече 15 сентября с первых же слов капитулировал по всей линии.
      Вернувшись в Лондон 16 сентября, премьер посетил короля и вечером собрал 
заседание «внутреннего кабинета», в состав которого входили министры, 
пользовавшиеся его наибольшим доверием, – Саймон, Хор и Галифакс. Были 
приглашены также X. Вильсон и срочно вызванный из Праги Ренсимен. Кратко 
изложив содержание беседы с Гитлером, Чемберлен высказал соображение, 
предназначенное для самого узкого круга лиц.
      
      «Премьер-министр полагает, – говорится в протоколе заседания „большой 
четверки“, – что прежде всего следует решить вопрос, готовы ли мы в принципе 
согласиться на самоопределение75, Во-вторых, нам следует обдумать, что мы 
должны потребовать взамен этого»  (курсив мой. – Авт. ).
      
      Такова изнанка красивых фраз о «беспристрастном» посредничестве Англии в 
германо-чехословацком конфликте. «Честный маклер», как именует буржуазная 
историография Чемберлена, в действительности продавал Чехословакию Гитлеру.
      17 сентября было созвано заседание британского кабинета в полном составе. 
Обстановка, царившая в тот день на Даунинг-стрит, 10, резко отличалась от 
предыдущих обсуждений чехословацкого вопроса. Когда мюнхенский курс лишь 
формировался, время позволяло подискутировать. Выступая с речами, министры 
соревновались в государственной мудрости и утонченном антисоветизме, прикрывая 
его ссылками на заботу о судьбах «цивилизации», на традиции империи. На этот 
раз все было иначе. Чемберлен привез из Берхтесгадена требования Гитлера, за 
которыми стояла отмобилизованная армия рейха. Члены кабинета были поставлены 
перед необходимостью принять решение: или капитуляция, или борьба. Им пришлось 
отказаться от речей «для истории», от уклончивых формулировок и обычного 
камуфляжа.
      Процедура обсуждения вопроса, избранная Чемберленом, была довольно 
своеобразной. По тактическим соображениям он предпослал своему отчету о 
переговорах в. «Бергхофе» пространное выступление лорда Ренсимена, который 
осветил обстановку в Чехословакии в весьма мрачных тонах. Вывод его был таким – 
страна не может больше существовать в настоящем виде. Он информировал о 
возникших в кругах чехословацкой буржуазии планах разрешения кризиса. «Группа 
банкиров, – сообщил Ренсимен, – включая таких, как д-р Прейсс, полагает, что 
приемлемое решение может быть найдено на основе четвертого плана76. 
Предлагаемое д-ром Прейссом решение включает:
      1. Восемь пунктов Карлсбадской программы, которые уже приняты 
чехословацким правительством.
      2. Ликвидацию Коммунистической партии Чехословакии.
      3. Расторжение русско-чешского политического договора.
      4. Постоянное представительство судетских немцев в правительстве.
      5. Создание комиссии из равного числа чехов и немцев для разрешения 
споров, возникающих в связи с выполнением соглашения.
      6. Торговый договор с Германией».
      Используя сообщение Ренсимена в качестве фона, Чемберлен подробно 
рассказал о своих переговорах с Гитлером и дал им оценку. Кризис к моменту его 
отлета в Германию достиг критической точки. Если бы он не решился на этот визит,
 утверждал премьер, то военные действия, очевидно, уже начались бы. Теперь же 
Гитлер не приведет в движение военную машину, пока будет обсуждаться данный 
вопрос.
      И вот он вернулся в Англию для консультации с коллегами.
      Весьма характерной для умонастроения английского премьера была 
высказанная им оценка реакции Гитлера на неожиданный визит.
      Когда они вышли из кабинета, говорится в протоколе, Гитлер высказал 
сожаление, что «плохая погода» лишила его возможности показать премьер-министру 
вид, открывающийся с вершины горы. Г-н Гитлер выразил надежду сделать это 
когда-либо в другой раз. Сведения, полученные из других источников, говорят о 
том, что у «фюрера» осталось самое благоприятное впечатление. Это имело 
первостепенное значение, поскольку будущий ход переговоров зависел прежде всего 
от личного контакта.
      Конечно, Чемберлен понимал, какую цену заплатил «фюреру» за обещание 
показать «вид с горы», но считал себя в выигрыше.
      В заключение премьер обратился к коллегам с просьбой одобрить согласие 
Англии на «прицип самоопределения» судетских немцев. Последовавшая дискуссия 
обнажила подлинные корни английской дипломатии дней Мюнхена (2).
      
«Красный призрак» на Даунинг-стрит, 10
      
      Все точки над «и» в мотивировке предложенного Чемберленом курса поставил 
министр координации обороны Т. Инскип. «Мы должны смотреть фактам в лицо, – 
сказал он. – Речь идет не о том, чтобы вести войну за сохранение Чехословакии… 
но о войне, имеющей целью остановить Гитлера. Такая война причинит огромные 
страдания и ущерб и, наряду с возможным уничтожением Гитлера, она, безусловно, 
может уничтожить и нечто гораздо большее. Результатом ее могут быть перемены в 
положении Европы, которые не будут приятны ни для кого, кроме Москвы и 
большевиков  (курсив мой, – Авт. ). Несмотря на тяжесть принимаемого решения, 
он лично не испытывает никаких сомнений в отношении того, каким оно будет, и 
согласен с премьер-министром».
      Глубокий страх перед тем, что буржуазный строй не вынесет потрясений, 
вызванных войной между капиталистическими державами, прозвучал и в выступлении 
государственного министра по делам Индии маркиза Цетленда. Новая мировая война, 
по его словам, «привела бы к уничтожению существующего в настоящее время в мире 
порядка и возникновению чего-то нового, возможно близкого к идеалам тех, кто 
теперь контролирует судьбы России»  (курсив мой. – Авт. ).
      Итак, отброшена болтовня о «более справедливом» устройстве Чехословакии, 
об ограниченном характере намерений Гитлера, о стремлении ко всеобщему миру. 
Членам кабинета ясно, что Гитлер стремится к установлению господства Германии в 
Европе. Это представляет смертельную опасность для Англии. Но «красный призрак» 
делает свое дело: интересы класса выше интересов безопасности страны. Члены 
кабинета единодушно соглашаются с предложенным Чемберленом курсом.
      Но перед министрами возник новый вопрос: как будет реагировать на 
капитулянтский курс английский народ? В выступлениях многих членов кабинета 
звучала тревога: если подлинные цели принятого курса будут раскрыты, 
правительство вряд ли удержится у власти. Почти каждый из присутствовавших на 
заседании затрагивал в той или иной форме этот вопрос. Большинство сходилось в 
мнении, что осуществление «принципа самоопределения» для судетских немцев под 
угрозой германо-фашистских штыков выглядит слишком позорно и поэтому 
представляет собой слишком опасное испытание для устойчивости кабинета. Нельзя 
ли договориться с Гитлером о проведении данной процедуры в более «приличной» 
форме?
      Министр колоний М. Макдональд подчеркнул, что применение «принципа 
самоопределения» в отношении Чехословакии ставит перед правительством сложную 
дилемму. «Премьер-министр сказал, что если мы, прежде чем согласиться на 
применение принципа, начнем выдвигать условия, то г-н Гитлер осуществит 
какой-либо насильственный акт. Следовательно, если мы хотим, чтобы отношения с 
г-ном Гитлером развивались благоприятно, мы должны принять принцип 
самоопределения без оговорок и поднять вопрос об условиях лишь после этого. 
Поддерживать такую позицию, с точки зрения нашего народа, трудно. Он спросил, 
не представляется ли возможным сказать г-ну Гитлеру, что мы принимаем 
самоопределение, но, разумеется, мы хотим сесть с ним рядом и уточнить детали с 
тем, чтобы осуществить правильное применение принципа (самоопределения). Это 
обеспечит нам необходимую защиту. Вполне возможно, полагает он, что мы добьемся 
от г-на Гитлера разумного урегулирования»»
      Размышляя над тем, как общественное мнение воспримет подготавливаемый 
Чемберленом шаг, министры не упускали из виду другое: как он может отразиться 
на их личной карьере. Не в этом ли причина того, что именно на данном заседании,
 на котором кабинет позорно согласился принять требования Гитлера, выдвинутые 
под угрозой применения силы, звучало так много «энергичных» речей, содержащих 
требование не допускать капитуляции. Читая протокол, в первый момент можно 
подумать, что на Даунинг-стрит, 10 в этот день разыгралась сцена, напоминающая 
по духу трагедии Шекспира: министры говорили, словно схватившись за рукояти 
мечей. Но после бурного начала выступления неожиданно завершались покорным 
финалом – Чехословакию отдавали Гитлеру.
      Так, например, лорд хранитель печати граф де ла Вар заявил, что принять 
требования Гитлера было бы «нечестно по отношению к Чехословакии и после всего 
того, что мы делали на протяжении нескольких последних месяцев, позорно для нас 
самих… Он спрашивает: ставили ли мы себя когда-либо в такое унизительное 
положение, чтобы вести переговоры со страной, которая имеет под ружьем 1,5 млн. 
человек». Свое выступление граф закончил, однако, предложением добиться 
«почетного мира» за счет того же предательства Чехословакии, но получив 
некоторые уступки со стороны Гитлера.
      В таком же духе было выдержано выступление канцлера герцогства Ланкастер 
Уинтертона. «Разумеется, война не приносит выгоды, но иногда нужно быть 
готовыми к этому, ибо в противном случае альтернативой является превращение в 
вассальное государство…»
      Из следующей фразы видно, какова цена подобным заявлениям. «Рассматривая 
вопрос с парламентской точки зрения, он (Уинтертон) очень надеется, что акция, 
об осуществлении которой достигнута договоренность (т.е. применение „принципа 
самоопределения“. – Авт. ), не будет представлена как прямая капитуляция перед 
силой».
      Как видим, в ряде выступлений содержалась критика действий и намерений 
премьера. Но она не имела ничего общего с желанием дать отпор фашистской 
агрессии. Критика отражала взгляды группы министров, которые, полностью 
разделяя расчеты и надежды других членов кабинета, хотели получить гарантии, 
что усиление позиций Германии в результате полученных уступок не будет 
использовано против Британской империи. Известный критерий для решения вопроса 
о мере доверия к фашистской Германии они видели в позиции Гитлера по вопросу о 
форме осуществления «принципа самоопределения».
      Одобрение кабинетом «принципа самоопределения» С. Хор именует в своих 
мемуарах «поворотным пунктом» в развитии кризиса. Это означало, признает он, 
отторжение Судетской области и расчленение чехословацкого государства. 
Заседание кабинета завершило работу в атмосфере откровенного капитулянтства. 
«Лорд председатель Совета (виконт Хейлшем) сказал, – заявил морской министр 
Дафф Купер, – что мы должны пойти на унижение; он считает, что это правильно 
отражает создавшееся положение».
      В заключительном выступлении Чемберлен выразил своим коллегам глубокую 
признательность за поддержку предложенного им курса. При этом он отклонил 
высказанную некоторыми членами кабинета мысль добиться некоторых уступок от 
Гитлера в отношении формы передачи Судет Германии.
      «Премьер-министр, – говорится в протоколе, – упомянул о последних 
телеграммах из Чехословакии, свидетельствующих о росте сопротивления 
общественного мнения осуществлению самоопределения. Это может привести к 
стремительным действиям со стороны г-на Гитлера, которые мы не сможем 
остановить. Премьер-министр признал, что попытка г-на Гитлера разрешить вопрос 
о самоопределении силой, без должной договоренности, не явится решением, к 
которому желательно быть причастным. Тем не менее он возражает против того, 
чтобы при возобновлении переговоров у него были связаны руки точно 
установленными пределами, за которые он не сможет выйти»  (курсив мой. – Авт. ).

      Английский кабинет, таким образом, заранее соглашался с возможностью 
разбойничьего вторжения Германии в Чехословакию. Это была полная капитуляция. В 
основе ее лежала не «военная слабость» Англии, а ненависть ее правящих кругов к 
социализму и демократии, страх перед революцией (4).
      
«Английские перчатки» Жоржа Бонне
      
      В середине мая 1940 г., когда стало известно, что германские танки 
движутся к Парижу, французскую столицу охватила паника. Над дворцом Кэ д’Орсе 
поднялся столб густого дыма: уничтожались дипломатические архивы. Большие 
хлопья пепла летели вдоль набережной Сены, задерживались в молодой листве 
каштанов, медленно падали в реку. Вместе с ними уходили в небытие тайны 
французской дипломатии дней Мюнхена.
      После войны все те во Франции, кто был в той или иной мере причастен к 
мюнхенскому предательству, поспешили от него отмежеваться. Отпечатанные на 
простой грубой бумаге, без обреза, один за другим выходят тома мемуаров бывших 
министров, военачальников, послов – Бонне, Фландена, Рейно, де Монзи, Гамелена, 
Франсуа-Понсе, Кулондра… Истина, однако, лишь кое-где робко коснулась их 
страниц: она не узнала себя в кривом зеркале «воспоминаний» и односторонне 
подобранных фактов.
      Французским мюнхенцам не удалось уйти от суда истории. Марксистская наука 
в СССР и за рубежом полностью раскрыла ответственность правящих кругов Франции 
за позорную империалистическую сделку. Менее полно освещена закулисная сторона 
англо-французских отношений того периода. Протоколы секретных заседаний 
английского кабинета и другие ныне доступные документы проливают свет на этот 
аспект проблемы.
      Франция Народного фронта вызывала на берегах Темзы растущее недоверие. 
Союз с такой страной считался рискованным. «Лучше Гитлер, чем Блюм», – этот 
лозунг французской реакции находил в Англии немало сторонников. Закономерным 
результатом было растущее стремление сблизиться с Германией. Букет подобных 
настроений был богато представлен в Кливдене: леди Астор была известна своей 
острой неприязнью к Франции, это чувство разделяли завсегдатаи ее салона.
      К моменту возникновения чехословацкого кризиса антифранцузские акценты в 
политической стратегии Лондона уже были расставлены несколько иначе. Еще Блюм, 
посетивший Англию в связи с испанскими событиями, очаровал Болдуина своими 
изящными манерами и тонким пониманием живописи и дал понять, насколько 
необоснованны страхи старомодных тори перед французскими правосоциалистическими 
лидерами. Деятельность правительства Шотана, продолжавшего политику саботажа 
программы Народного фронта, искусно начатую Блюмом, а затем кабинета Даладье, 
окончательно развалившего союз левых сил во Франции, привела к установлению 
полного взаимопонимания в отношении задач укрепления «подлинной демократии» 
Европе руками нацистов и итальянских чернорубашечников. Опасной помехой на пути 
осуществления этих планов в Лондоне считали договоры Франции с Чехословакией и 
Советским Союзом. Где гарантия, что в случае резкого поворота событий Франция, 
вопреки желанию ее правительства, не будет вовлечена в вооруженный конфликт с 
Германией? В подобной ситуации и Англия оказалась бы втянутой в войну. А ее 
неизбежным результатом, полагали на Даунинг-стрит, 10, была бы «большевизация» 
всего европейского континента.
      Таковы соображения, определившие тактику английской дипломатии в 
отношениях с Францией. Стараясь не раскрывать карты своим партнерам, чтобы 
снять первые сливки в сделке с Гитлером, Лондон в то же время стремился 
подчинить своему контролю позицию французского правительства в чехословацком 
вопросе. В качестве главного рычага давления был использован вопрос об оказании 
военной поддержки. Подтверждая готовность помочь Франции, если она станет 
жертвой неспровоцированного нападения, Форин оффис предупреждал, что это 
обязательство не распространяется на случай вовлечения ее в конфликт в силу 
подписанных ею соглашений с третьими странами.
      Пытаясь реабилитировать внешнеполитический курс страны в период 
мюнхенского кризиса, французская буржуазная историография охотно использует 
данное обстоятельство. «Без поддержки Англии, – пишет Бонне, – Франция не могла 
оказать Чехословакии эффективной помощи». Несостоятельность тезиса очевидна. 
Самостоятельной, решительной политикой, отвечающей национальным интересам, 
Франция могла, в сотрудничестве с СССР, изменить ход событий в Европе. 
Объединенные действия Советского Союза, Франции и Чехословакии, к чему 
призывало правительство СССР, безусловно, предотвратили бы чехословацкую 
трагедию. Но французское правительство, превратив в мертвую букву договор с 
СССР, добровольно пошло на поводу у Лондона.
      Один из документов, обнаруженных в чехословацких архивах, показывает 
пружины, приводившие в движение французскую внешнюю политику тех лет. Он 
принадлежит профессору теологии Ф. Дворнику, которого еще в 1937 г. 
министерство иностранных дел Чехословакии направило во Францию и Англию для 
политической агитации в местных католических кругах и сбора информации. 
Посланная им 20 октября 1938 г. в Прагу обзорная записка содержит интересные 
подробности, касающиеся вдохновителей мюнхенского курса в Англии и Франции.
      Как подчеркивает автор, почерпнутая им информация – результат его 
контактов с группой видных английских политиков.
      
      «Роковой поворот в судьбе Чехословакии, – сообщал Ф. Дворник, – произошел 
еще осенью прошлого года, в период посещения Германии Галифаксом…
После его возвращения в Лондон была создана группировка, включавшая наиболее 
влиятельных консерваторов и группу лиц, обладавших сверхкрупными состояниями. 
Ее столпами были: Галифакс, его дочь леди Фавершэм, лорд Брокет, маркиз 
Лондондерри, леди Нэнси Астор, лорд Стэм, группа герцога Вестминстерского 
(самый богатый человек в Англии), Агахан, магараджа Хайдерабада, наиболее 
влиятельный и состоятельный человек в Индии. Цель группировки – предотвратить, 
чего бы это ни стоило, возникновение войны, добиваться сближения с Германией, 
противодействовать какому-либо вмешательству России в дела Европы и Азии, 
поскольку Россия якобы может угрожать английскому господству в Индии и вообще в 
Азии.
…Необходимо иметь в виду, что эта группировка имела решающее влияние на 
лондонский Сити. В данной связи следует рассматривать и визиты Фландена в 
Лондон и затем в Берлин в конце ноября 1937 г. Таким путем была установлена 
связь между лондонской группировкой и финансовыми и консервативными 
французскими кругами и согласована общая линия действия…
Слишком поспешное проведение социальных реформ истощило Францию в финансовом 
отношении и ухудшило ее экономическое положение77. Падение франка и опасность 
дальнейшего обесценения французской валюты усилили влияние английского Сити на 
Францию. Группировка лорда Галифакса приобретала все большие возможности 
навязывать свой политический курс Франции. Это можно было уже заметить в связи 
с прошлогодним визитом Шотана и Дельбоса в Лондон. С этого времени Чемберлен, 
используя финансы, полностью контролировал французскую политику. Поскольку 
группировка Галифакса и Сити считали само собой разумеющимся, что аншлюс 
Австрии непредотвратим и Англии не заинтересована воспрепятствовать ему, было 
уже заранее ясно, как произойдет все. Франция, даже если бы хотела что-либо 
предпринять, была беспомощна, поскольку слишком зависела от Англии, где точка 
зрения названной выше группировки и Сити была решающей. Кроме того, у Франции 
никогда не было ни желания, ни воли противодействовать неизбежным событиям. Я 
лично в этом убедился, когда за две недели до аншлюса находился в Париже и 
переводил для Дельбоса, Лежег Рейно, Блюма и других послания и просьбы 
президента Микласа, бургомистра Вены Шмитца и канцлера Шушнига. Я вернулся из 
Парижа с убеждением, что аншлюс неизбежен и что ни Франция, ни Англия не 
пошевелят и пальцем, дабы предотвратить его. Грубый образ действий Гитлера 
вызвал некоторое недовольство английского и французского общественного мнения78,
 которое предполагало, что осуществление этих планов потребует большого времени,
 но их обоснованность в целом была признана, особенно в Англии, а также группой 
Фландена во Франции».
      
      Английские консерваторы, продолжает Дворник, ничего так не боятся, как 
коммунизма. Во Франции эти настроения разделяли группировка Фландена и радикалы,
 представлявшие интересы буржуазии. Германская пропаганда, разумеется, 
максимально использовала оба факта.
      Характеризуя средства, которые Англия применяла для давления на 
французское правительство накануне Мюнхена, Дворник пишет:
      
      «Тем временем группировка из окружения Галифакса… совместно с лондонским 
Сити действовала и во Франции. Еще весною этого года, когда мне представилась 
возможность наблюдать деятельность группировки Фландена, я указывал на 
вероятность полной переориентации французской политики не в нашу пользу. Еще в 
письме от июля с. г. я писал, что Бонне – безусловный фланденист. Последующее 
развитие событий показало, что это именно так. Не следует, однако, упускать из 
виду, что Англия, используя финансовое положение Франции, держала ее политику 
полностью под контролем.
Группировка, направлявшая британскую политику, стремилась как можно уже 
трактовать англо-французский договор, чтобы таким путем удержать Францию от 
слишком активного участия в делах Средней Европы. Таким образом, становится 
ясно, почему в Лондоне в последнее время подчеркивалось, что Англия считала 
своим долгом оказать помощь Франции в случае, если бы та стала жертвой 
нападения. Но если бы Франция пришла на помощь Чехословакии, то сама стала бы 
агрессором».
      
      Несмотря на односторонность суждений автора (упускает из виду имевшуюся у 
Франции возможность проводить принципиально иной курс в сотрудничестве с СССР), 
документ исключительно интересен с точки зрения иллюстрации тех методов, к 
каким прибегала международная реакция при подготовке мюнхенского сговора. 
Выдвинув на авансцену изощренных политиканов типа Чемберлена (вкупе с 
Вильсоном) и Бонне, правящие круги Англии и Франции проводили заранее 
согласованный политический курс. В его основе лежали страх перед революцией и 
ненависть к стране социализма.
      Правда, для французских капитулянтов, связанных договором о взаимопомощи 
с Чехословакией, путь в Мюнхен был значительно сложнее, чем для их британских 
коллег. И если Форин оффис обходился своим традиционным опытом натравливания 
народов друг на друга, прикрываясь разговорами о мире, то от французской 
буржуазии Мюнхен потребовал большего. Он заставил ее раскрыть всю глубину 
предательства, на какое она способна, всю скрытую под внешней 
респектабельностью психологию собственника, который ради своих эгоистических 
целей идет на измену национальным интересам.
      Трудность задачи потребовала, чтобы во главе Кэ д’Орсе был поставлен 
человек, пользовавшийся доверием «200 семейств» и не связанный в проведении 
заданного курса сомнениями этического порядка. Таким человеком стал Жорж Бонне, 
министр иностранных дел в кабинете Даладье.
      Симпатии хозяина, как известно, становятся талантом слуги. Одним из 
«ценных качеств», определивших карьеру Бонне, были его общеизвестные связи по 
ту сторону Рейна. Правда, это вызвало некоторые неудобства. Например, генерал 
Гамелен на заседаниях правительства не рисковал в его присутствии сообщать 
сведения о состоянии французской обороны. Он был уверен, что на другой же день 
они станут известны в Берлине.
      Вполне правдоподобно высказанное Томпсоном мнение: стремясь заранее 
исключить возможность вооруженного столкновения Франции и Германии из-за 
Чехословакии, Бонне заблаговременно дал знать в Берлин (через де Бриона или 
другого посредника), что «французы воевать не будут».
      
      «Представители германского генерального штаба, – пишет названный автор, – 
с которыми Отто Штрассер имел встречи в Швейцарии, сообщили ему: Гитлер дал 
германским генералам „слово чести“, что Франция не станет выполнять своих 
обязательств. Возможно, слово чести Гитлера не было товаром, который следовало 
ценить очень высоко, но он производил впечатление человека, необычайно 
уверенного в том, что у него не возникнет трудностей со стороны Франции».
      
      Характерный прием, к которому прибегали в те дни французские политики, 
показывают переговоры в конце апреля 1938 г. Представители Франции с 
неожиданной твердостью заявили англичанам, что они полны решимости выполнить 
свои обязательства в отношении Чехословакии. А до этого на заседаниях 
французского кабинета они, же говорили о безнадежности любых попыток помочь ей. 
Этот феномен объясняется крайне просто. Изыскивая пути освободиться от 
обязательств по договору и видя выход в том, чтобы принудить Прагу 
капитулировать перед гитлеровскими требованиями, дипломатия Кэ д’Орсе желала 
осуществить неблаговидное дело в «английских перчатках». «Мы связаны честью по 
отношению к Чехословакии… Вы должны действовать!» – заявил Даладье британским 
корреспондентам во время упомянутых лондонских переговоров.
      Французская дипломатия искусно играла на стремлении Чемберлена 
договориться с Гитлером. Доказывая «безвыходность» своего положения, 
вынуждающего Францию поддерживать Чехословакию, Кэ д’Орсе заставлял англичан 
оказывать давление на Прагу в желательном для французского правительства 
направлении.
      Эта особенность тактики кабинета Даладье, как правило, замалчиваемая 
французскими буржуазными исследователями, была частично раскрыта в одной из 
работ, вышедших в Пар-иже вскоре после подписания мюнхенского соглашения.
      
      «Отметим, насколько игра французского правительства была плохо понята 
даже здесь, во Франции, – пишет, автор, касаясь упомянутых выше переговоров в 
Лондоне. – Дураки думали, что правительство Даладье – Бонне бросило 
Чехословакию. Они говорили это. Они верили этому… Но мы знаем, что наши 
представители, наоборот, все сделали во всех случаях, чтобы защитить 
Чехословакию…
Сидя с глазу на глаз с г. Невилем Чемберленом и лордом Галифаксом, Даладье и 
Бонне утверждали, что Франция не допустит вторжения в Чехословакию.
Бонне произвел впечатление на умы англичан, их сердца были тронуты интонациями 
Даладье, энергичного, простого, человечного. Можно ли требовать от Франции, 
чтобы она себя обесчестила, отвергла свое прошлое, свои традиции, свою природу, 
свою сущность? Конечно, существовали договоры, но кроме них была еще честь…
Англичане размышляли… Они знали Францию, ее горячность, ее великодушие. На 
второй вечер они были убеждены…
С этого момента Англия вовлекалась в чехословацкую проблему, Она вступала 
осторожно, скромно, но, в конце концов, все же вступала.
Франция не оставалась уже совершенно одинокой в своих попытках защитить 
одновременно и Чехословакию и здравый смысл».
      
      Дипломатии Кэ д’Орсе в значительной мере удалось достичь своей цели. 
Английское правительство взяло на себя главную роль в подготовке Мюнхена. 
Прямолинейный эгоизм и грубоватая бесцеремонность Чемберлена, вносившего в 
политику дух коммерческой сделки, когда мораль отступает перед здравым смыслом, 
а здравый смысл измеряется размерами выгоды, явились удобной ширмой для 
французских капитулянтов.
      Правительство Франции весьма одобрительно реагировало на неожиданную для 
него поездку Чемберлена в Берхтесгаден.
      
      «Я видел сегодня министра иностранных дел, – сообщал английский посол в 
Париже Фиппс 15 сентября 1938 г. – Он просил меня передать вашей светлости его 
горячую благодарность, а также благодарность правительства в связи с 
великолепным шагом премьер-министра, решившего поехать в Берхтесгаден… Его 
превосходительство добавил, что… он будет решительно рекомендовать своему 
правительству принять любое предложение, касающееся Чехословакии, которое может 
быть сделано г-ном Чемберленом, независимо от того, будет ли оно принято чехами 
или нет».
      
      Утром 18 сентября, получив приглашение британского премьера, Даладье и 
Бонне вылетели в Лондон (5).
      
Англо-французский ультиматум Праге
      
      Особое место в истории мюнхенского ультиматум Праге предательства 
занимают англо-французские «предложения», вернее ультиматум направленный 19 
сентября Чехословакии:
      
      «…дальнейшее сохранение в границах чехословацкого государства районов, 
населенных преимущественно судетскими немцами, – говорилось в документе, – 
фактически не может более продолжаться без того, чтобы не поставить под угрозу 
интересы самой Чехословакии и интересы европейского мира… Поддержание мира и 
безопасности и жизненных интересов Чехословакии не может быть обеспечено, если 
эти районы сейчас же не передать Германской империи» (курсив мой. – Авт.).
      
      Чехословацкое правительство должно было передать Германии без проведения 
плебисцита пограничные районы, где немецкое население составляло свыше 50%. 
Специальная международная комиссия уточнит новую границу. Англия и Франция 
выражали готовность предоставить Чехословакии в новых границах гарантии против 
неспровоцированной агрессии. Но Чехословакия должна ликвидировать договоры о 
взаимной помощи с Францией и СССР. Нота заканчивалась напоминанием, что 
Чемберлен возобновит переговоры с Гитлером не позднее 22 сентября и поэтому 
правительство Чехословакии обязано как можно скорее сообщить свой ответ.
      Этот циничный документ был выработан в ходе англо-французских переговоров 
в Лондоне 18 сентября 1938 г. История переговоров достаточно изучена на основе 
опубликованных Форин оффисом документов. Ставшие не давно известными секретные 
материалы английского кабинета дают исключительно интересное и важное 
дополнение. Оказывается, самые «деликатные» моменты стороны согласовали путем 
доверительных бесед в перерывах между официальными встречами. Эту «тайну» 
приоткрывает сообщение, сделанное Чемберленом на заседании кабинета 19 сентября.

      Англо-французские переговоры вначале «не двигались с места». Каждая из 
сторон старалась переложить на другую ответственность за формальное выдвижение 
идеи расчленения Чехословакии. Проявив незаурядное мастерство полемиста, 
Чемберлен сослался на предложение Ренсимена принять принцип самоопределения, 
подчеркнул остроту ситуации и весьма искусно загнал Даладье «в угол». 
Французский премьер, однако, в соответствии с разработанной тактикой 
«решительно» заявил: связанная с Чехословакией договором, Франция не покинет 
своего союзника. «Игра в футбол» продолжалась два с лишним часа, пока Даладье 
не сказал, что никогда не был «фанатичным сторонником Версальского договора» и 
что в Лондон приехал для выяснения, как можно «сохранить мир, не ставя при этом 
под угрозу существование Чехословакии». Тогда объявили перерыв.
      
      «Как это часто бывает в международных переговорах, – заметил Чемберлен, 
рассказывая на заседании кабинета об итогах визита французских государственных 
деятелей в Лондон, – самый мрачный час был перед перерывом. Во время завтрака 
происходили полезные конфиденциальные беседы. Г-н Даладье доверительно сообщил 
ему (Чемберлену), что, имея самые серьезные возражения против принятия принципа 
самоопределения в общей форме (а это повлекло бы за собой вопрос о других 
меньшинствах), он полагал, что смог бы добиться согласия Бенеша на уступку 
территории в частном случае, касающемся судетских немцев. Как г-н Бонне заявил 
министру иностранных дел, возможность разрешения имеющихся трудностей зависит 
от того, готова ли Англия в какой-либо форме присоединиться к международной 
гарантии Чехословакии».
      
      После, завтрака уже в «более свободной», по выражению Чемберлена, 
атмосфере возобновились переговоры. В определенной мере они походили на 
спектакль, разыгранный специально «для истории». Даладье заявил, что идея 
плебисцита неприемлема для правительства Франции. Чемберлен, желая помочь 
своему партнеру хоть в какой-то мере «спасти лицо», высказал предложение решить 
вопрос о положении су детских немцев путем прямой передачи Германии части 
чехословацкой территории. Даладье «согласился», что можно было бы рассмотреть 
вопрос о «передаче в той или иной форме части территории Судет». Дальнейшее 
формальное согласование позиций уже не представляло трудностей.
      Приведенный выше документ свидетельствует о необоснованности выдвигаемого 
французской буржуазной историографией тезиса, будто соглашение в Лондоне 18 
сентября было чуть ли не навязано Франции. В действительности французская 
делегация прибыла на переговоры с продуманной программой, включающей и 
отторжение Судет от Чехословакии и пресловутые «гарантии»,
      Искусство, проявленное Чемберленом в переговорах с французами, получило 
высокую оценку его коллег. Так, С. Хор отметил, что премьеру в полной мере 
удалось «добиться, чтобы принятые решения являлись совместной акцией, за 
которую на нас не может быть взвалена большая доля ответственности». То же 
самое высказали Саймон.
      При обсуждении итогов переговоров с французами на заседании английского 
кабинета 19 сентября видное место занял вопрос о «гарантиях», упомянутых в 
проекте англо-французской ноты Чехословакии.
      В выступлениях министров откровенно прозвучало признание того факта, что 
правительство, принимая решение о предоставлении «гарантии» новых границ 
Чехословакии, в действительности считало это обязательство неосуществимым. 
Заявление о «гарантии» являлось лишь тактическим ходом, чтобы обмануть 
чехословацкий народ, сломить его сопротивление и тем самым сделать возможным 
сговор «западных демократий» с Гитлером. Не военная машина рейха, еще не 
обладавшая средствами для преодоления долговременных укреплений, а фиктивные 
англо-французские «гарантии» призваны были взломать чехословацкую «линию 
Мажино» и открыть путь для похода Гитлера на Восток.
      Полную несостоятельность обязательства о «гарантиях» отметил, в частности,
 британский военный министр Хор-Белиша.
      c
      Признав справедливость замечаний военного министра, Чемберлен оказался 
вынужденным приоткрыть коварный замысел предложенного им тактического хода.
      
      «Премьер-министр сказал, – зафиксировано в протоколе, – что неверно 
считать, будто гарантия обязывает нас сохранять существующие границы 
Чехословакии  (курсив мой. – Авт. ). Гарантия имеет отношение только к случаю 
неспровоцированной агрессии. Он отдает себе отчет в трудности найти путь для 
выполнения нами гарантии. Ее главная роль будет в осуществлении сдерживающего 
эффекта».
      
      Следует остановиться на аргументации, выдвинутой Галифаксом в пользу 
решения о предоставлении «гарантии». Ее предоставление, отметил он, было 
поставлено в зависимость от «нейтрализации чехословацкой внешней политики».
      Таким образом, одной из целей «гарантии» было лишить Чехословакию 
возможности опереться на помощь СССР и Франции. В «нейтрализации» Чехословакии 
английские мюнхенцы усматривали привлекательные аспекты. Аннулирование 
франко-чехословацкого договора положило бы конец их тревогам насчет вовлечения 
Франции, а затем и Англии в войну против Германии. «Нейтрализация» Чехословакии 
выбивала центральное звено в системе военных союзов, связывающих Францию и 
Чехословакию с СССР, и означала важный шаг на пути изоляции нашей страны. Кроме 
того, был бы положен предел в развитии дружественных связей советского и 
чехословацкого народов, которые английские правящие круги считали опасными для 
социальных устоев Западной Европы.
      Поскольку без «гарантий» не обойтись, министры позаботились наиболее 
«гибко» сформулировать их, чтобы при случае уклониться от выполнения 
обязательств. Возник вопрос, будет ли гарантия общей или каждый из гарантов 
возьмет индивидуальное обязательство? Обсуждение показывает, о чем заботились 
члены кабинета.
      Если, например, решат, что гарантия будет общей, заметил Галифакс, и 
Германия, являясь одним из государств-гарантов, совершит акт агрессии, избавит 
ли это остальные страны-гаранты от необходимости прийти на помощь Чехословакии? 
Если, однако, гарантия будет индивидуальной и другие государства уклонятся от 
выполнения своих обязательств, Англия может оказаться в одиночестве при 
оказании помощи Чехословакии.
      Министр торговли и канцлер герцогства Ланкастер, говорится далее в 
протоколе, высказали мнение о чрезвычайной важности исключения всего, что могло 
бы привести к последней из названных ситуаций. Никаких возражений против первой 
из указанных Галифаксом ситуаций члены кабинета не высказали.
      Все изложенное показывает меру двуличия и коварства, проявленных 
английской дипломатией в вопросе о «гарантии». Разъяснения, сделанные 
Чемберленом в отношении редакции отдельных пунктов англо-французского 
ультиматума, ставят точки над «и» в разработанной Форин оффисом формуле 
предательства Чехословакии. Потрясающи по своему цинизму его комментарии к 6-му 
пункту ноты79.
      
      «Значение фразы в параграфе 6 „Одно из основных условий“, – говорится в 
протоколе заседания кабинета, – заключается в том, чтобы оставить вопрос 
неясным, сохраняя для нас возможность включить другие условия, которые при 
дальнейшем размышлении могут быть сочтены желательными. Разумеется, решение 
вопроса о том, что представляет собой „неспровоцированная агрессия“, 
сохраняется за нами».
      
      Не менее показательна и редакция пункта 2. Один из членов кабинета 
высказал мнение, что с точки зрения возможной реакции общественного мнения 
кабинету будет труднее защищать передачу части территории Чехословакии, чем 
плебисцит. Как ответил Саймон, пункт 2 сформулирован с учетом этого соображения 
и «возлагает на г-на Бенеша значительную часть ответственности за то, что 
трансфер предпочтен плебисциту»80.
      Предметом обсуждения был также и пункт 3 о передаче Германии районов, где 
50% населения составляют немцы. Отбросив в кругу своих коллег демагогические 
заявления о стремлении к «справедливому» устройству границ Чехословакии, 
Чемберлен откровенно раскрыл происхождение требования, предъявлявшегося Праге 
от имени двух правительств. «Этот принцип, – пояснил он, – в сущности, основан 
на том, что ему сказал г-н Гитлер, и по его (Чемберлена) мнению, он оказался бы 
в неловкой позиции при встрече с г-ном Гитлером, если не будет иметь 
возможности договориться на этой основе. Чрезвычайно важно не дать Бенешу 
каких-либо оснований для того, чтобы потом заявить, что он ни в коем случае не 
принял бы этого совместного предложения, если бы знал, как много ему придется 
уступить». Реданция пункта была сохранена без изменений – стремление угодить 
Гитлеру взяло верх над остальными соображениями.
      Весьма характерное замечание высказал Чемберлен о составе международного 
органа, призванного заняться «исправлением» границ Чехословакии. Отвечая 
министру авиации Кингсли Буду, премьер сообщил, что этот вопрос не являлся 
предметом специального обсуждения с французами, а был затронут во время 
неофициального завтрака. Он предложил Даладье включить в комиссию 
представителей Англии, Франции, Германии, Италии и Чехословакии; в качестве 
«беспристрастного» председателя назначить лорда Ренсимена. «Он сообщил г-ну 
Даладье, – говорится далее в протоколе, – что, по его мнению, было бы 
нежелательно расширять этот состав включением представителей каких-либо других 
держав». Совершенно очевидно, что речь в данном случае могла идти о советских 
представителях. Но СССР, решительно выступавший в защиту Чехословакии и 
разоблачавший маневры мюнхенцев, не подходил для участия в международном органе,
 призванном прикрыть позорную сделку с агрессором.
      Резолюция британского кабинета одобрила позицию Чемберлена на переговорах 
с Гитлером в Берхтесгадене 15 сентября, а также текст англо-французской ноты 
Чехословакии. Премьеру поручалось на основе этого документа продолжить 
переговоры с Гитлером (6).
      
СССР: единственная реальная помощь
      
      Трагедию Чехословакии советские люди восприняли как собственную беду. 
Симпатии к братскому народу, глубокая солидарность с трудящимися Чехословакии 
дополнялись сознанием надвигавшейся военной угрозы.
      Намерения англо-французских «умиротворителей» становились все более 
очевидными. Чехословацкий народ понимал, что в сложившейся обстановке он мог 
рассчитывать только на советскую помощь. Мысли и чувства народных масс 
Чехословакии ярко проявились в дни сентябрьского кризиса, когда официальная 
Прага под давлением западных держав и исходя из собственных расчетов принимала 
роковое решение.
      
      «В Праге происходят потрясающие сцены, – сообщал полпред СССР в 
Чехословакии Александровский 22 сентября 1938 г. – Полпредство окружено 
полицейским кордоном. Несмотря на это, толпы демонстрантов при явном сочувствии 
полиции проходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с 
полпредом. Толпы поют национальный гимн и буквально плачут. Поют 
„Интернационал“. В речах первая надежда на помощь СССР, призывы защищаться, 
созвать парламент, сбросить правительство. Имена не только Годжи81, но и Бенеша 
встречаются свистом и криком. Офицеров качают, заставляют произносить 
патриотические речи. Гитлер и Чемберлен одинаково возбуждают ненависть… Сегодня 
в четвертом часу ночи только что была делегация рабочих и служащих, выделенная 
митингом, состоявшимся перед полпредством. Делегатам заявляю, что СССР дорожит 
Чехословацкой республикой и интересами ее трудящихся, а потому готов помочь 
защитой от нападения… Приезжают делегации из провинции. Там еще резче стоит 
вопрос о войне. Главный лозунг – не отзывать армию с границ, объявить всеобщую 
мобилизацию, не допускать германские войска в Судеты».
      
      Толпы людей перед зданием полпредства являлись живым воплощением прочных 
уз, которые уже в то время связывали братские народы.
      Советский Союз в полной мере оправдал возлагавшиеся на него надежды. С 
первого момента возникновения кризиса решительно выступил в поддержку 
Чехословакии. «На вопрос американских журналистов, что намерен предпринять СССР 
в случае нападения на ЧСР, – сообщал посланник Чехословакии в Москве Фирлингер 
16 марта 1938 г., – Литвинов вчера заявил, что, само собой разумеется, СССР 
выполнит свои союзнические обязательства».
      Во второй половине апреля положение Чехословакии резко осложнилось. 24 
апреля генлейновцы, за спиной которых стоял фашистский рейх, выдвинули свою 
провокационную программу. В начале мая Англия и Франция в настоятельной форме 
потребовали, чтобы чехословацкое правительство пошло на значительные уступки 
су-детским немцам ради «спасения собственной страны и в интересах мира в 
Европе».
      Говоря о «спасении» Чехословакии, западные державы уже в те дни 
готовились предать ее. Лондон и Париж понимали, что реализация их совета (пойти 
на уступки генлейновцам) неизбежно приведет к расчленению и ликвидации 
Чехословакии.
      «Не явится ли рекомендуемая Чехословакии реорганизация государства на 
федеральной основе лишь первым шагом к ее расчленению?» – спросил Буллит у 
Даладье во время беседы 9 мая 1938 г.
      
      «Он ответил, – сообщал американский посол в, госдепартамент, – что таким 
и будет результат, а также заметил, что с момента аннексии Австрии Германией 
считает позицию Чехословакии совершенно безнадежной. Как он добавил, Германии 
не потребуется предпринимать какие-либо военные действия против Чехословакии с 
целью добиться любых своих желаний. Экономического давления будет достаточно».
      
      Подобной же была точка зрения и правительства Англии. Сообщая 28 апреля о 
сделанном британским военным министром заявлении американским журналистам, 
посланник Чехословакии в Лондоне писал: «О Чехословакии он говорил весьма 
пессимистически. Ничто якобы не может спасти Чехословакию от немецкого 
господства, которое может быть достигнуто и без прямого нападения. Дословно он 
сказал: судьба Чехословакии предрешена».
      Совершенно иную позицию занимал Советский Союз. 23 апреля 1938 г. 
посланник Чехословакии в СССР Фирлингер писал в Прагу:
      
      «В Кремле состоялось совещание… После доклада Александровского о 
политическом положении в Чехословакии было решено: СССР, если его об этом 
попросят, готов вместе с Францией и Чехословакией предпринять все меры по 
обеспечению безопасности Чехословакии. Для этого он располагает всеми 
необходимыми средствами. Состояние армии и авиации позволяет это сделать».
      
      В свое время при заключении договора о взаимной помощи с СССР 
представители Чехословакии предложили включить в текст оговорку, в силу которой 
СССР обязывался помочь Чехословакии лишь при условии, что то же самое сделает и 
Франция. Но если она откажется выступить в защиту, то СССР полностью 
освобождается от обязательств по договору.
      Однако Советский Союз не намеревался и в этом случае оставлять в беде 
чехословацкий народ, 26 апреля 1938 г. Председатель Президиума Верховного 
совета СССР M. И. Калинин, изложив советские обязательства по договору с 
Чехословакией, сделал исключительно важное уточнение: «Разумеется, пакт не 
запрещает каждой из сторон прийти на помощь, не дожидаясь Франции».
      Накалявшаяся обстановка диктовала срочное решение вопроса о военной 
поддержке Чехословакии. Советское правительство взяло на себя инициативу и 
предложило начать переговоры генеральных штабов СССР, Франции и Чехословакии. 
Оно выразило также готовность поставить Чехословакии самолеты. Уже в дни 
«майского кризиса» проявилось огромное значение такой позиции СССР. В беседе с 
полпредом Александровским министр иностранных дел Чехословакии Крофта заявил, 
что его правительство «исключительно высоко» оценило советскую помощь.
      
      «Крофта несколько раз и в довольно теплых выражениях, – сообщал 
Александровский в Москву, – высказывал прямую благодарность за ту спокойную и 
твердую поддержку, которую он чувствовал за последнее критическое время со 
стороны СССР. Уверенность в том, что СССР совершенно серьезно и без всяких 
колебаний намеревается и готовится оказать помощь Чехословакии в случае 
надобности, действует очень успокоительно и ободряюще на Чехословакию».
      
      Мужество и дальновидность СССР нельзя в полной мере оценить без учета 
крайне сложной обстановки, в которой приходилось действовать нашей дипломатии. 
Именно в дни чехословацкого кризиса достигли кульминации усилия Лондона, Парижа 
и Вашингтона по сколачиванию антисоветского блока. Как только состоится 
соглашение с Гитлером, рассуждали политические стратеги Запада, уже не составит 
труда спровоцировать его нападение на СССР. Поэтому каждое слово советских 
представителей в защиту Чехословакии буржуазная пресса квалифицировала как 
«происки агентов Коминтерна». Поставка самолетов и тем более готовность СССР 
оказать военную помощь вызывали приступы бешенства у международной реакции.
      Ведя борьбу за спасение Чехословакии, Советское правительство принимало 
меры к тому, чтобы своевременно обуздать агрессора, предотвратить вторжение. 22 
августа 1938 г, нарком иностранных дел СССР принял германского посла. Во время 
беседы Шуленбург высказался в том смысле, что вооруженное столкновение может 
вспыхнуть в результате нападения Чехословакии на Германию (нацистская 
дипломатия готовила предлог для агрессии). Советский дипломат решительно 
разоблачил несостоятельность подобных утверждений и предупредил, что они не 
могут повлиять на позицию СССР. Интересна запись этой беседы, сделанная самим 
Шуленбургом.
      
      «Литвинов заявил, что Чехословакия ни при каких условиях не нападет на 
Германию. Я ответил, что вопрос шел не просто о нападении, а о том, являлось ли 
оно вызванным или невызванным. Мы не можем и не намерены мириться со всем без 
предела… Литвинов возразил, что даже самые сумасшедшие, горячие головы в 
Чехословакии не хотят войны или нападения на Германию и хорошенько позаботятся 
о том, чтобы не спровоцировать Германию. Их требование сводится лишь к тому, 
что надо не уступать, а энергично защищаться против германского нападения. Это 
является их признанным правом. В действительности же положение дел совершенно 
иное: Германия не так уж сильно озабочена вопросом о судетских немцах; она 
стремится к уничтожению Чехословакии как единого целого; она желает завоевать 
страну… Если… дело дойдет до войны, Германия совершенно очевидно явится 
агрессором, совершившим неспровоцированное нападение… Советский Союз обещал 
Чехословакии помощь; он сдержит свое слово и сделает все, что в его силах».
      
      Могут ли те на Западе, кто клевещет в адрес Советского Союза, найти в 
дипломатических архивах Англии, Франции или США документы, где давалась бы 
столь принципиальная и резкая квалификация агрессивных действий гитлеровцев и 
содержалось бы столь решительное предупреждение в их адрес?! Нет, таких 
документов на Западе не существует.
      В противовес конъюнктурным расчетам и интригам, в которые с головой ушли 
политики Англии и Франции, советская дипломатия реально оценивала происходившие 
в мире процессы и настоятельно предупреждала о смертельной опасности, которую 
таила политика попустительства агрессору. Для примера можно привести заявление 
И. М. Майского, изложившего позицию правительства СССР поверенному в делах США 
в Англии 18 августа 1938 г.
      
      «По мнению господина Майского, – сообщал Джонсон в госдепартамент, – 
конфликт с Чехословакией используется просто как ударный клин в борьбе Германии 
за господство на континенте. Если Гитлеру удастся путем применения силы или так 
называемыми мирными средствами давления изувечить Чехословакию и свести то, что 
останется от нее, до положения политического и экономического вассалитета, то 
он откроет себе путь для создания сплошного блока государств, простирающегося 
до Черного моря, который будет находиться в полном подчинении Германии в 
политическом и экономическом отношениях. В результате он получит доступ к 
румынской нефти и пшеничным полям Венгрии, что сделает Германию в значительной 
степени самообеспечивающейся…
Германия, однако, по его мнению, на этом не остановится, и возникает вопрос, 
будет ли ее следующий шаг направлен на Восток или на Запад… Он говорил с 
глубоким убеждением в способности России устоять против Германии и отметил, что 
если даже Германия захватит (некоторые западные области)… все равно еще 
останется необъятная Россия с огромным населением и большими ресурсами. Будет 
лишь вопросом времени, когда германских захватчиков изгонят. Исходя из этих 
соображений, Майский полагает, что германские долговременные стратегические 
планы предусматривают, вслед за созданием и укреплением «Миттельэуропы», что 
настанет очередь Бельгии и Голландии с их богатыми тропическими владениями. 
Затем, если тем временем не начнется мировая война, Франция и Англия окажутся 
лицом к лицу с Германией, сосредоточившей в своих руках, за исключением 
ресурсов России, основные ресурсы континентальной Европы.
Точка зрения Майского, что Чехословакия является ключом ко всей обстановке в 
Центральной Европе, разделяется, конечно, почти всеми комментаторами… Он был 
крайне настойчив, высказывал убеждение, что нельзя позволить Гитлеру уничтожить 
Чехословакию и уже наступило время для того, чтобы предотвратить ее 
уничтожение».
      
      В связи с обострением германо-чехословацких отношений Советское 
правительство летом 1938 г. провело подготовительные военные мероприятия, чтобы 
в случае необходимости обеспечить быструю и эффективную помощь Чехословакии. Об 
их серьезности и крупных масштабах говорят данные из Архива Министерства 
обороны СССР.
      26 июня 1938 г. Главный военный совет Красной Армии постановил 
находившиеся в непосредственной близости от Чехословакии Белорусский и Киевский 
военные округа преобразовать в особые военные округа. В их составе началось 
срочное формирование шести крупных объединений армейского типа, включавших 
стрелковые дивизии, танковые бригады, артиллерийские, инженерные части и другие 
войска обеспечения.
      21 сентября, в соответствии с директивой народного комиссара обороны К.Е. 
Ворошилова, была приведена в боевую готовность с выводом ближе к 
государственной границе Винницкая армейская группа. В нее входили 17-й 
стрелковый корпус, 23 и 26-я отдельные танковые бригады, 25-й танковый корпус, 
4-й кавалерийский корпус, три полка истребительной и четыре полка 
бомбардировочной авиации. Подготовку к действиям было приказано завершить к 23 
сентября. Житомирская армейская группа в составе двух стрелковых корпусов 
получила указание к 23—24 сентября закончить сосредоточение своих сил в районе 
Новоград-Волынского. Воронежская авиационная армия должна была перебазировать 
боевые силы на территорию Киевского особого военного округа. Принимались и 
другие меры по усилению войск западных пограничных округов и повышению их 
боевой готовности.
      25 сентября Народный комиссариат обороны СССР информировал начальника 
французского генерального штаба Гамелена о своих действиях:
      
      «Наше командование приняло пока следующие предупредительные меры:
1. 30 стрелковых дивизий придвинуты в районы, прилегающие непосредственно к 
западной границе. То же самое сделано в отношении кавалерийских дивизий.
2. Части соответственно пополнены резервистами.
3. Что касается наших технических войск, авиации и танковых частей, то они у 
нас в полной готовности».
      
      В конце сентября, когда начались мюнхенские переговоры, правительство 
СССР приняло новые меры для повышения мобилизационной и оперативной готовности 
вооруженных сил. В боевую готовность были приведены еще 17 стрелковых дивизий, 
управления трех танковых корпусов и корпусных частей, 22 танковые и три 
мотострелковые бригады, 34 авиационные базы. Некоторые мероприятия были 
распространены и на внутренние военные округа, вплоть до Волги и Урала.
      
      «28 сентября, – отмечает А.Н. Грылев, исследовавший проблему на основе 
архивных материалов Министерства обороны СССР, – народный комиссар обороны К.Е. 
Ворошилов докладывал Советскому правительству о готовности направить в 
Чехословакию четыре авиационные бригады (8 авиационных полков) в составе 548 
боевых самолетов. В докладе назывались конкретные части, районы их базирования 
с указанием количества и типа самолетов в каждой из них».
      
      Советское правительство предприняло ряд новых шагов, чтобы побудить 
западные державы выступить в поддержку Чехословакии и предотвратить фашистскую 
агрессию. Помимо прямых переговоров с Парижем и Лондоном наша дипломатия 
использовала трибуну Лиги наций. 21 сентября на пленуме Совета Лиги наций 
представитель СССР предупредил, что капитуляция в вопросе о Чехословакии «будет 
иметь совершенно необозримые катастрофические последствия». Он заявил о 
готовности Советского правительства предоставить помощь Чехословакии и призвал 
другие правительства выполнить взятые ими обязательства.
      А какова была позиция самой Чехословакии? Ее правительство игнорировало 
готовность СССР оказать помощь. И только после англо-французского ультиматума 
Бенеш обратился 19 сентября к нашему правительству с формальным запросом: 
окажет ли СССР в соответствии с договором помощь, если Франция тоже окажет 
помощь. Его интересовал и другой вопрос: поможет ли Советский Союз Чехословакии,
 как член Лиги наций, на основании статей 16 и 17 Устава, предусматривавших 
санкции против агрессора.
      Советское правительство немедленно сообщило в Прагу свой ответ.
      
      «1. На вопрос Бенеша, – говорилось в телеграмме заместителя наркома 
иностранных дел полпреду СССР в Чехословакии от 20 сентября, – окажет ли СССР 
согласно договору немедленную и действительную помощь Чехословакии, если 
Франция останется ей верной и также окажет ей помощь, можете дать от имени 
правительства Советского Союза положительный ответ.
2. Такой же утвердительный ответ можете дать и на другой вопрос Бенеша – 
поможет ли СССР Чехословакии, как член Лиги наций, на основании статей 16 и 17, 
если в случае нападения Германии Бенеш обратится в Совет Лиги наций с просьбой 
о применении упомянутых статей».
      
      Таким образом, Советский Союз был готов помочь Чехословакии даже в том 
случае, если Франция отказалась бы от выполнения своих обязательств по договору.
 Тогда СССР действовал бы как член Лиги наций.
      «В том, что Советский Союз, в случае необходимости, каким-либо путем 
окажет нам помощь, я не сомневался ни одного мгновения», – признал впоследствии 
Бенеш. Однако чехословацкое правительство предпочло принять мюнхенский диктат 
империалистических держав. Выступая за день до этого, лидер чехословацкой 
реакции Беран (председатель аграрной партии) заявил, что правительство 
отказалось от советской помощи потому, что не желало выступать в глазах Европы 
как, «авангард большевизма».
      Совершенное правительством Чехословакии в 1938 г. национальное 
предательство закрыло Советскому Союзу путь для оказания помощи ее народу. Наша 
страна смогла сделать это только в 1944—1945 гг. (7)
      
Предательство в Пражском Граде
      
      Несмотря на шантаж гитлеровцев и предательскую политику западных держав, 
Чехословакия могла избежать трагических последствий сентября 1938 г. Путь к 
этому указывала коммунистическая партия. Она призывала создать Народный фронт, 
способный разгромить внутреннюю реакцию, сплотить народ для обороны республики, 
опереться на помощь единственного верного союзника – СССР.
      
      «Предложения, одобренные представителями правительств Англии и Франции в 
воскресенье на лондонском совещании, мы считаем для Чехословакии неприемлемыми 
и неосуществимыми, – говорил К. Готвальд в постоянном комитете парламента 19 
сентября 1938 г. – …То, что сейчас советуют из Лондона, по своим размерам 
нисколько не меньше того, чего можно было бы требовать от Чехословакии в случае 
проигранной войны… Независимость Чехословакии защищает тот, кто отвергает любое 
нарушение ее границ. Мы рассчитываем на то, что воля и решимость широких слоев 
народных масс Франции и Англии иные, чем у участников лондонского совещания. Мы 
знаем, что Советский Союз не будет колебаться в выполнении существующих 
договорных обязательств. Мы добровольно не дадим расчленить республику. Если на 
нас нападут, мы будем защищаться. Если мы будем защищаться, мы не будем 
одиноки»82.
      
      Иные настроения господствовали в правящем лагере. Кредо крупных 
финансистов и промышленников, направлявших внутреннюю и внешнюю политику страны,
 можно выразить формулой, принадлежавшей перу одного из их идеологов – 
Крамаржу: «Если Европа и должна была разделиться на два лагеря, то на 
антибольшевистский и большевистский. Это в конечном счете важнее, чем вопрос о 
границах».
      В германском фашизме чешская буржуазия видела главный оплот капитализма в 
Европе. Сделка с ним ценой тяжелых жертв собственного народа представлялась ей 
более привлекательной, чем борьба за независимость в союзе с СССР.
      Но как добиться такой сделки? В этом вопросе правящие «руги Чехословакии 
не были едины. Значительная, часть буржуазии опешила не упускать момента для 
отказа от ориентации на Францию и Англию и сближения с фашистскими державами. 
Перспектива соглашения с Германией привлекала их не только надеждой получить 
„теплое местечко“ при новой политической структуре Европы, но и кое-что урвать 
от добычи после похода гитлеровцев на Восток. Подобные взгляды разделял и 
премьер Годжа.
      Другой тактической линии придерживался президент и представляемая им 
группировка. Будучи видной фигурой в Лиге наций и располагая широкими связями, 
Бенеш прекрасно знал западноевропейскую политическую кухню. Он рассчитывал, что 
Чехословакия обеспечит себе лучшие условия соглашения с Германией, если будет 
следовать в фарватере западных держав и активно участвовать в осуществлении их 
планов сговора с Гитлером. Бенеш расценивал договор о взаимной помощи с СССР 
как выгодный козырь. В связи с этим стоит отметить «дальновидность», 
проявленную им в момент подписания договора с Советским Союзом. Тогда-то и была 
внесена поправка, о которой говорилось выше.
      Исходным пунктом дипломатической игры Бенеша являлось твердое убеждение, 
что в будущей войне линия фронта пройдет по границе между капитализмом и 
социализмом. Поэтому при любых условиях Чехословакия должна находиться на 
стороне западных держав.
      
      «Отношения Чехословакии с Россией, – пояснял Бенеш британскому посланнику 
Ньютону 18 мая 1938 г., – всегда были и будут второстепенным фактором, 
зависящим от позиции Франции и Англии. Нынешние связи Чехословакии с Россией 
зависят исключительно от франко-русского договора, но если Западная Европа 
перестанет быть заинтересованной в России, Чехословакия тоже утратит интерес к 
ней. Его страна… всегда будет следовать за Западной Европой и будет связана с 
ней и никогда – с Восточной Европой».
      
      Таким образом, чехословацкое правительство исключало возможность войны 
против Германии в союзе с СССР. Саму мысль о допуске советских войск на 
территорию Чехословакии для совместной обороны страны Бенеш считал «ослоумием».
      Яркой иллюстрацией позиции Бенеша являются его закулисные маневры 
накануне англо-французских переговоров в Лондоне 18 сентября. Предвидя 
требование о плебисците, он приготовил встречное предложение – решить вопрос 
путем прямой передачи некоторых районов гитлеровцам. Бенеш довольно откровенно 
намекнул английскому и французскому посланникам на возможность такого решения 
вопроса. Как пишет в мемуарах Бонне, это предложение вызвано опасением, что в 
случае предоставления судетским немцам права на самоопределение того же 
потребуют и другие национальные меньшинства. Еще более колоритно его 
«дипломатическое мастерство» выглядит в связи с миссией Яромира Нечаса. Как 
свидетельствуют французские источники, Бенеш был обеспокоен, правильно ли 
поняли его намек. 17 сентября он направил в Париж с конфиденциальным поручением 
министра здравоохранения Нечаса. Тот должен был вручить меморандум и карту. 
Бенеш отметил на ней красным карандашом районы, которые согласен передать 
Германии. Эмиссар Бенеша явился к Блюму, а тот немедленно переправил полученные 
документы Даладье.
      Меморандум представлял собой несколько страниц отпечатанного на машинке 
текста без подписи и содержал приписку, сделанную Бенешем: «Я убедительно прошу 
Вас никогда не упоминать об этом плане публично, так как буду вынужден его 
опровергнуть. Не сообщайте об этом также Осускому, так как он будет 
возражать»83.
      Из Парижа Нечас отправился в Лондон, где осуществил аналогичный демарш.
      Англо-французские требования, сформулированные в ноте от 19 сентября, 
стали известны в Праге в 14 часов того же дня. «Новость поразила нас, как удар 
грома, – писал один из буржуазных корреспондентов. – Никто не хотел этому 
верить. Чехословаки не могли себе представить, чтобы подобное предложение, 
которое, учитывая его неизбежные последствия, означало прямую угрозу 
независимости Чехословакии, сделали те, кого они считали своими друзьями…»
      Далеко за полночь, когда жители Праги с надеждой всматривались в 
освещенные окна Града, где заседало правительство, министры сквозь те же окна с 
глубоким беспокойством взирали на охваченный тревогой город, Как будет 
реагировать народ, узнав об англо-французских требованиях? Сумеет ли 
правительство удержаться у власти, если заявит о принятии ультиматума? 
Правители Чехословакии, подобно Чемберлену и Даладье, трепетали при мысли, что 
народ поднимется на защиту республики. Их страшила перспектива войны западных 
держав с фашистским рейхом и возможное крушение устоев буржуазной Европы.
      В этих условиях исчезли грани между различными группировками в правящем 
стане. Наиболее изощренные деятели во главе с Бенешем продумали серию 
политических маневров и закулисных шагов, чтобы не допустить подобного развития 
событий и одновременно создать президенту и его сторонникам ореол «патриотов». 
Таким образом, чехословацкая реакция выступила как прямой соучастник заговора 
Англии, Франции и США против безопасности и самого существования народов 
Чехословакии, а также Польши и других стран Восточной и Юго-Восточной Европы.
      В соответствии с разработанной тактикой чехословацкое правительство 
скрыло от народа содержание ноты.
      
      «Широкая публика, – отмечает X. Рипка, дипломатический корреспондент 
газеты „Лидове Новини“, – пока что была в неведении, чего требовали от нас 
западные державы, поскольку правительство опасалось сообщить всю правду. Пресса 
руководствовалась позицией ответственных политических деятелей и давала лишь 
поверхностную информацию о происходящем, намекая на неприемлемость лондонских 
требований».
      
      Вечером 20 сентября министр иностранных дел Крофта передал английскому и 
французскому посланникам ответ чехословацкого правительства. Лондонские условия,
 заявило оно, выработаны без консультации с Прагой, их осуществление имело бы 
катастрофические последствия для Чехословакии и вообще для мира в Европе. 
Поэтому оно просит Англию и Францию пересмотреть их точку зрения. Со своей 
стороны чехословацкое правительство предлагает разрешить вопрос на основе 
арбитражного соглашения 1925 г. между Чехословакией и Германией.
      Телеграмму с ответом чехословацкого правительства на Кэ д’Орсе получили 
20 сентября в 21.15. Когда ее положили на стол министру иностранных дел, его 
вызвали к телефону.
      
      «Я только что направил вам ответ чехословацкого правительства, содержащий 
предложение применить арбитражный договор, – сообщил французский посланник де 
Лакруа из Праги. – Не рассматривайте ответ как окончательный. Председатель 
совета министров Чехословакии только что пригласил меня и сделал новое очень 
важное предложение. Его содержание сообщаю вам телеграммой, которую получите 
немедленно».
      
      Вторая телеграмма де Лакруа поступила через 20 минут после первой. Там 
говорилось:
      
      «Я был только что приглашен председателем совета министров. Пояснив, что 
говорит с согласия президента республики, он заявил: если сегодняшней же ночью 
я сообщу г-ну Бенешу, что в случае войны между Германией и Чехословакией из-за 
судетских немцев Франция в связи со своим обязательством в отношении Англии не 
выступит на помощь, президент, республики примет это заявление к сведению; 
председатель совета министров немедленно созовет кабинет, все члены которого 
уже согласны с президентом республики, что необходимо уступить…
Чешские руководители нуждаются в таком прикрытии для того, чтобы принять 
англо-французские предложения…»
      
      Примерно в то же время конфиденциальное разъяснение получил и Форин оффис.
 Со ссылкой на «еще более надежный источник» Ньютон сообщал: только что 
врученный ему чехословацким министром иностранных дел ответ не следует считать 
окончательным.
      
      «Однако решение, – продолжал посланник, – должно быть навязано 
правительству, поскольку без такого давления многие его члены слишком связали 
себя, чтобы иметь возможность пойти на то, что они считают необходимым.
Если в среду84 я предъявлю своего рода ультиматум президенту Бенешу, он и его 
правительство будут в состоянии склониться перед force majeure85. В этих целях 
могло бы быть сделано заявление, что правительство Чехословакии должно без 
оговорок и без дальнейшей отсрочки принять сделанные ему предложения, в 
противном случае правительство его величества не будет более проявлять интереса 
к судьбе страны.
Насколько мне известно, мой французский коллега намерен направить в Париж 
телеграмму аналогичного содержания»86.
      
      Оба посланника оказывали на правительство Чехословакии дальнейший нажим, 
требуя немедленной капитуляции. Всякое промедление, угрожали они, может 
положить предел терпению Гитлера. Узнав о намерении Праги урегулировать вопрос 
на основе арбитражного договора, де Лакруа по поручению Бонне заявил, что 
подобное предложение лишит возможности Чемберлана отправиться на переговоры с 
Гитлером, назначенные на 22 сентября. И тогда «фюрер» сам займется «арбитражем».
 Французский и британский дипломаты понимали заинтересованность их правительств 
получить предлог, который «оправдывал» бы занятую ими позицию в отношении 
Чехословакии. Поэтому можно предположить, что они изложили в своих телеграммах 
заявление Годжи в наиболее выгодной для Парижа и Лондона форме.
      Западные державы не замедлили воспользоваться предоставленным им 
предлогом. Немалое влияние на Чемберлена оказали и тревожные телеграммы 
Гендерсона из Берлина. Он сообщал, что если Прага не капитулирует, то 
обстановка выйдет из-под контроля. Сразу же после получения ответа из Праги 
Галифакс направил в ночь на 21 сентября Ньютону предписание вместе с его 
французским коллегой осуществить новый демарш в отношении правительства 
Чехословакии. «Действуйте немедленно, независимо от времени суток», – говорится 
в его телеграмме.
      Около 2 часов ночи оба посланника явились к Бенешу. Беседа длилась более 
часа. Де Лакруа прямо заявил: если начнется война, Франция «не примет в ней 
участия». Ньютон угрожал тем, что упорство Чехословакии вызовет немедленное 
нападение Германии.
      
      В 5 часов утра состоялось новое заседание правительства в Пражском Граде. 
Излагая содержание сделанных посланниками заявлений, Годжа сказал:
      
      «Как уже отмечалось, французский посланник совершенно прямо заявил, что в 
случае возникновения войны Франция не окажет нам помощь. При этом он подчеркнул,
 что только сделанные двумя государствами предложения могут предотвратить и 
действительно предотвратят нападение со стороны Германии. Он недвусмысленно 
указал, что Чехословакию, если она отклонит предложения и своим сопротивлением 
даст Гитлеру предлог для нападения, легко можно будет обвинить в провоцировании 
войны. Во всяком случае, французская помощь, по его мнению, будет недейственна. 
Английский посланник присоединился к этой точке зрения и заявил, что ответ 
Чехословакии не соответствует данной ситуации. Если мы будем настаивать на 
нашей точке зрения, утверждал он, это наверняка вызовет германское вторжение в 
самое ближайшее время. Представители обоих правительств единодушно подчеркнули, 
что только сделанные ими предложения могут предотвратить нападение Германии».
      
      21 сентября в 16.45 министр иностранных дел Крофта вручил представителям 
западных держав новый ответ чехословацкого правительства. Прага капитулировала.
      Пытаясь оправдать в глазах народа совершенное предательство, 
правительство опубликовало заявление, где сослалось на ультимативный характер 
англо-французских требований. Кроме того, пражские капитулянты прибегли к 
злостной клевете на Советский Союз. Реакционная пропаганда предприняла 
недостойную попытку создать впечатление, что СССР якобы разделял 
ответственность за позорное решение, принятое чехословацким правительством.
      В тот же день советский полпред в Чехословакии Александровский заявил 
решительный протест против этих инсинуаций.
      Таким образом, англо-французский сговор при участии чехословацкой реакции 
открыл путь к Мюнхену (8).
      
США – «незримый» участник Мюнхена
      
      Незадолго до описываемых событий в Нью-Йорке была издана книга «Боится ли 
Америка? – Внешняя политика для Америки». Ее автор Л. Хартли, бывший сотрудник 
госдепартамента, с грубой бесцеремонностью изложил расчеты и надежды, 
вынашивавшиеся в наиболее агрессивных кругах американского крупного капитала в 
связи с приближением нового мирового конфликта.
      
      «Мы можем легко создать для себя американскую империю, управляемую из 
Вашингтона, – писал он. – Мы имеем возможность в настоящее время… взять курс на 
подобную политику и подчинить все Западное полушарие американскому флагу. 
Активное и умелое использование нашей морской, экономической и потенциальной 
военной мощи даже позволит нам расширить наше господство за пределами полушария,
 пока Европа и Восточная Азия остаются раздробленными, для того, чтобы 
установить мировую американскую гегемонию и направить всемирное развитие по 
пути установления нашего мирового господства, основанного на американских 
долларах, линкорах и бомбардировщиках».
      
      Практическую попытку завоевания мировой гегемонии американский 
империализм предпринял еще в период и непосредственно после первой мировой 
войны. Пресловутые «14 пунктов», предложенные президентом США Вильсоном в 
качестве основы для послевоенного урегулирования, явились первой официально 
выдвинутой американской финансовой олигархией программой «руководства миром». 
«Идеализированная демократическая республика Вильсона, – отмечал В.И. Ленин, – 
оказалась  на деле формой самого бешеного империализма, самого бесстыдного 
угнетения и удушения слабых и малых народов»87.
      Потерпев неудачу в осуществлении своих замыслов после первой мировой 
войны, империалистические круги США делали ставку на использование нового 
мирового пожара. Американской дипломатии поручалось решить две задачи. 
Во-первых, развитие событий должно быть направлено в такое русло, чтобы война 
привела к уничтожению или крайнему ослаблению СССР, разгрому революционного 
движения в Европе и национально-освободительного движения в колониальных 
странах, т.е. к упрочению капитализма в целом. Во-вторых, войну использовать 
для сокрушения империалистических конкурентов, прежде всего Германии и Японии, 
а также подчинения остальных капиталистических государств.
      Такие цели и тактические установки закономерно вели к тому, что США 
проводили еще более широко, чем Англия и Франция, мюнхенский курс в Европе и на 
Дальнем Востоке. Вместе с тем имелись и свои нюансы. Дипломатия США, содействуя 
сговору англо-французского блока с германо-итальянской «осью», стремилась взять 
намечавшуюся сделку под свой контроль и не допустить сепаратного соглашения 
между Англией и Германией в ущерб американским интересам.
      На Дальнем Востоке США вместе с Англией поощряли японскую агрессию. 7 
июля 1937 г., спровоцировав «инцидент» на мосту Лугоуцяо (близ Пекина), Япония 
вторглась в Северный Китай. Несмотря на то, что это представляло серьезную 
угрозу англо-американским империалистическим интересам, США и Англия не 
предприняли мер для отпора агрессору и оказания помощи китайскому народу. Более 
того, они поддерживали Японию, поставляя ей дефицитное стратегическое сырье 
(прежде всего нефть и металл), без ввоза которого Япония не могла бы вести 
длительной войны. И хотя политика «нейтралитета» подвергалась критике со 
стороны прогрессивных кругов США, официальный курс американского правительства,
 – независимо от той борьбы, которая шла в правящем лагере по вопросам тактики,
 – способствовал развертыванию агрессии как в Европе, так и на Дальнем Востоке.
      Насколько близка была к замыслам дипломатии США идея сговора, 
осуществленного несколько позже в Мюнхене, свидетельствует, в частности, письмо 
посла США в Париже Буллита, направленное Рузвельту в майские дни 1938 г.
      
      «Как я считаю, наступила бы величайшая трагедия, если бы Франция в целях 
оказания помощи Чехословакии предприняла наступление на „линию Зигфрида“… 
Уничтожение всего молодого поколения Франции стало бы неизбежным, и все 
французские города были бы сровнены с землей немецкими самолетами. Даже при 
таких условиях французы выстояли бы, и война затянулась бы, втягивая в себя 
Англию, да и всю Европу. Результат может быть единственным: полное разрушение 
Западной Европы и большевизм от одного конца континента до другого.
…Я думаю, что в момент, корда угроза германского вторжения в Чехословакию уже 
станет явной, Вам следовало бы предпринять следующее.
Пригласить в Белый дом послов Англии, Франции, Германии и Италии. Просить их 
передать Чемберлену, Даладье, Гитлеру и Муссолини Ваше настоятельное 
предложение срочно направить в Гаагу представителей с целью попытаться найти 
путь для мирного урегулирования конфликта между Германией и Чехословакией. 
Прибавьте: если четыре правительства сочтут желательным, в их работе примет 
участие и представитель Соединенных Штатов. Вам следует также обратиться с 
личным призывом в таком смысле: Вы можете лучше, чем кто-нибудь другой, 
использовать тот факт, что мы являемся выходцами всех наций Европы, а наша 
цивилизация – результат слияния всех цивилизаций Европы… что мы не можем 
спокойно наблюдать приближение конца европейской цивилизации и не предпринять 
последней попытки предотвратить ее уничтожение…
После общей беседы с четырьмя послами Вы могли бы для усиления предпринятой 
акции побеседовать с каждым в отдельности, подчеркнув германскому послу тот 
факт, что Франция будет воевать и Англия тоже станет воевать, что война в 
Европе может окончиться только установлением большевизма от одного конца 
континента до другого, что предложенная Вами конференция оставит большевиков за 
болотами, которые отделяют Советский Союз от Европы и которые представляют 
подлинные восточные границы Европы. Я думаю, что даже Гитлер при таких условиях 
примет Ваше предложение.
Конференция в Гааге должна будет, по-видимому, рекомендовать провести в 
Чехословакии плебисцит для выявления точки зрения различных национальностей, 
населяющих эту страну. Если чехи откажутся от такого плебисцита, Франция 
получит спасительный выход из отчаянной моральной дилеммы, которая перед ней 
стоит, и будет предотвращена всеобщая война в Европе.
Вас или то лицо, которое будет Вас представлять в Гааге, обвинят в том, что 
предаете малую страну, чтобы обеспечить Гитлеру еще один успех. Я без раздумий 
согласился бы принять на себя этот упрек, и полагаю, что Вы тоже, если таким 
образом может быть предотвращена европейская война».
      
      Интересны соображения Буллита относительно тактики американской 
дипломатии при осуществлении его плана.
      
      «Как я полагаю, было бы фатальным, если бы Вы сообщили о Ваших намерениях 
другим правительствам, в том числе и английскому. Те сразу же ослабили бы свои 
усилия по примирению чехов и немцев, поскольку почувствовали бы, что наконец-то 
им удалось втянуть Соединенные Штаты в политические проблемы Европы. Кроме того,
 они доверительно сообщили бы об этом своим европейским друзьям и тогда Вы 
наверняка могли бы рассчитывать на отказ Гитлера и Муссолини».
      
      Содержание письма, тон, акценты, откровенный язык Буллита, находившегося 
в близких отношениях с президентом, раскрывают подлинное лицо американской 
дипломатии кануна второй мировой войны. Ненависть к стране социализма, страх 
перед революцией, которая сокрушит устои буржуазной Европы, – вот что таилось 
за призывами США к «сохранению мира». Это был «мир», в котором фашистским 
державам предоставлялись жандармские функции, «мир», в основе которого лежал 
замысел объединить Западную Европу против СССР. Буллит выдвинул идею 
империалистического сговора, мало отличающуюся от сделки, которая позже 
состоялась в Мюнхене. Как реагировал Белый дом на его предложение? Американские 
издатели документов указывают, что ответ на письмо Буллита в архивах 
госдепартамента «не обнаружен». Но ответ на поставленный вопрос можно найти в 
конкретных делах дипломатии Вашингтона.
      Как известно, в период чехословацкого кризиса американская дипломатия 
прилагала усилия, чтобы сохранить «незапятнанным» ореол США как 
«беспристрастного» арбитра. Это подтверждает П. Моффат, возглавлявший тогда 
европейский отдел госдепартамента.
      
      «Англичане и французы, – пишет он в своем дневнике, – делают все 
возможное, чтобы заставить нас выступить, и с тем, чтобы разделить 
ответственность за продажу (Чехословакии. – Авт. ), но в этом отношении я 
считаю их надежды напрасными».
      
      Интересно сопоставить данную запись и беседу того же Моффата с 
чехословацким поверенным в делах 20 сентября 1938 г., когда Праге вручили 
англо-французский ультиматум.
      
      «Сегодня в середине дня ко мне зашел чехословацкий поверенный в делах, – 
писал Моффат в отчете. – Он настоятельно просил, чтобы президент или 
государственный секретарь выступили с каким-нибудь заявлением в отношении 
Чехословакии в трудный для нее час».
      
      Одновременно госдепартамент посетил министр Шлехта и тоже просил, чтобы в 
последнюю минуту было сделано какое-либо заявление, которое устранило бы у 
чехов чувство, что их покинули все друзья. Представители Чехословакии получили 
черствый и циничный ответ. Моффат заявил:
      
      «…трудно сказать что-либо, что не было бы в настоящий момент истолковано 
как совет какой-либо из стран воевать или нет и что мы не желаем брать на себя 
ответственность высказывать в прямой или косвенной форме какие-либо советы».
      
      Так вашингтонские политики, прикрываясь формулой «непричастности» к 
событиям в Европе, фактически помогали Чемберлену и Даладье поставить 
Чехословакию на колени. Хорошо понимая антисоветскую направленность замыслов 
Англии и Франции, США полностью поддерживали этот путь. В ходе одной из бесед, 
пишет германский посол в Лондоне Дирксен, посол Кеннеди неоднократно высказывал 
убеждение, что в экономическом отношении Германия должна иметь свободу рук на 
Востоке и на Юго-Востоке.
      
      «Посол Соединенных Штатов в Лондоне Джозеф Кеннеди последовательно и 
безоговорочно поддерживал и защищал чемберленовскую политику умиротворения, – 
отмечает Бенеш в своих мемуарах. – Чемберлен неоднократно опирался на его 
поддержку… Посол Соединенных Штатов в Париже Уильям Буллит вначале хотя и не 
высказывался столь открыто, как Кеннеди, за политику умиротворения, развернул, 
однако, в этом направлении активную деятельность. Его отношение к нам во время 
сентябрьского кризиса 1938 г. было целиком отрицательным, и он этого не скрывал.
 Даладье неоднократно указывал, что проводимая им политика умиротворения 
находилась в соответствии с позицией самих Соединенных Штатов».
      
      Роль США как вдохновителя и организатора сговора империалистов особенно 
проявилась в дни «военной тревоги», охватившей Западную Европу накануне 
конференции в Мюнхене.
      Вторая встреча Чемберлена с Гитлером 22—23 сентября в Годесберге 
закончилась неожиданным образом. Чемберлен явился на берег Рейна, сознавая, что 
«хорошо поработал» и обеспечил капитуляцию Чехословакии. Не без гордости он 
сообщил Гитлеру об удовлетворении его требований. Казалось, наступил желанный 
для премьера миг, когда можно договориться с «фюрером» о главном: направить 
динамизм третьего рейха на Восток.
      Гитлер выслушал подробное изложение лондонского плана передачи Германии 
пограничных районов Чехословакии. Наступила пауза. А затем «фюрер» вдруг 
заявил: предложение Чемберлена, «к сожалению», уже не устраивает, поскольку 
должны быть удовлетворены также территориальные притязания к Чехословакии со 
стороны Польши и Венгрии. Он потребовал, чтобы новая граница была установлена 
немедленно и чтобы в передаваемые районы тотчас же могли войти германские 
войска.
      Чемберлен оказался в трудном положении. Новые требования Гитлера 
неизбежно вызовут бурю возмущения как в Англии, так и во Франции. И он тщетно 
пытался растолковать, что «фюрер» получит все, но надо сделать это в более 
«пристойной» форме. Премьер даже просил Гитлера помочь ему получить поддержку 
на Британских островах. Но тот оставался непреклонным. Решающим фактором, 
заявил он, является быстрота. Поэтому его план лучше.
      На следующий день Гитлер изложил свои требования письменно и приложил 
карту. В их основу были положены условия капитуляции, заблаговременно 
подготовленные германским генштабом для Чехословакии. Эвакуация передаваемых 
Германии районов должна начаться 26 сентября в 8 часов утра и закончиться 
(включая отвод войск, ликвидацию пограничных постов и вывод полицейских 
формирований) к 8 часам утра 28 сентября.
      – Это ультиматум! – воскликнул Чемберлен, ознакомившись с текстом.
      – Нет, не ультиматум. Это меморандум, – возразил Гитлер, указывая на 
заголовок документа.
      – Но я не могу взять на себя передачу данного документа чехам, – заявил 
английский премьер. – Содержание, а более того сам тон вызовут всеобщее 
негодование, и он будет с возмущением отвергнут общественным мнением даже в 
нейтральных государствах!
      И все же «честный маклер» снова взялся довести «меморандум» до сведения 
чехословацкого правительства. Гитлер пошел на единственную «уступку»: срок 
эвакуации продлил до 1 октября. Задержавшись далеко за полночь, Гитлер и 
Чемберлен беседовали с глазу на глаз. Только личный переводчик «фюрера» П. 
Шмидт был свидетелем этой части переговоров. Позже он отметил в своих мемуарах, 
что Гитлер «сердечно» поблагодарил Чемберлена за его усилия по «спасению мира» 
и заверил в своем давнем стремлении к дружбе с Англией. «Между нами нет никаких 
противоречий, – утверждал он, – мы не будем вмешиваться в ваши дела вне Европы, 
а вы можете, ничего не опасаясь, предоставить нам свободу рук в Центральной и 
Юго-Восточной Европе». Шмидт не упоминает о каких-либо возражениях Чемберлена 
против такого плана. Утром 24 сентября английский премьер вылетел на родину.
      Легко представить отчаяние мюнхенцев в Лондоне и Париже, когда те узнали 
о годесбергском меморандуме Гитлера. Они не возражали против требований как 
таковых, но форма, в какой он высказал их, была совершенно неприемлемой.
      В последующие дни Западную Европу охватила «военная тревога». В ночь на 
24 сентября афиши, расклеенные на зданиях мэрий во Франции, объявили о призыве 
под ружье резервистов. Париж сразу преобразился: наскоро создавались 
бомбоубежища, на людных площадях появились зенитные орудия. В боевую готовность 
был приведен английский флот. В парках Лондона рыли траншеи, общественные 
здания обкладывали мешками с песком, населению раздали противогазы.
      Позже стало известно, что это был лишь спектакль, рассчитанный на 
общественное мнение. В действительности же под видом спасения мира 
осуществлялась давно подготовляемая позорная сделка с Гитлером.
      Тем временем послы США, аккредитованные в западноевропейских столицах, 
направляли в Вашингтон телеграммы одна тревожнее другой. Буллит писал из Парижа,
 что в случае вторжения немецких войск в Чехословакию французский парламент 
немедленно выскажется за объявление войны Германии. Желательно, чтобы президент 
обратился с предложением созвать конференцию в Гааге (разумеется, без участия 
Советского Союза).
      Вильсон сообщал 25 сентября о своей беседе с британским коллегой в 
Берлине: «Гендерсон глубоко обеспокоен растущей в Англии оппозицией по 
отношению к Чемберлену… Он настойчиво убеждал меня сделать все, что в моих 
силах, и привлечь ваше внимание к такому факту: падение Чемберлена означало бы 
войну, и любое публичное выражение поддержки его целей в столь неопределенный 
час значительно укрепило бы его положение в его борьбе за сохранение мира в 
Европе».
      Чтобы спасти Европу от угрозы «социального хаоса», Вашингтон поспешил на 
выручку англо-французским мюнхенцам. В ночь на 26 сентября президент США 
обратился с личным посланием к Гитлеру, призывая его не прерывать переговоров 
для достижения «мирного, справедливого и конструктивного» решения спорных 
вопросов. Главный аргумент сводился к следующему: «экономическая система каждой 
из стран, вовлеченных в войну, неизбежно будет потрясена. Социальная структура 
каждой вовлеченной в войну страны может полностью рухнуть». Для оценки демарша 
американской дипломатии следует учесть, что «переговоры» проходили в обстановке 
неслыханного давления западных держав на Чехословакию и в этих условиях их 
продолжение должно было закончиться лишь капитуляцией Праги. Обращение было на 
руку Чемберлену и Даладье. Призыв к «переговорам» они могли использовать для 
«оправдания» своей новой капитуляции перед фашизмом. Что касается прессы США, 
то она поспешила изобразить предпринятый Белым домом шаг как выступление в 
защиту мира.
      27 сентября президент США обратился с новым посланием к Гитлеру, где 
опять уговаривал его не прерывать переговоров. Он подсказывал идею созвать 
конференцию заинтересованных стран в каком-либо нейтральном месте Европы. В том 
же направлении активно действовала и английская дипломатия. При поддержке 
Муссолини западные державы добились снисходительного согласия «фюрера» на созыв 
29 сентября конференции в Мюнхене. (9)
      
«Мир для нашего поколения»
      
      …Гитлер сидел на диване, хмуро глядя куда-то поверх карниза, и от 
нетерпения сжимал и разжимал кулаки. Весь его вид выражал крайнее недовольство. 
Временами «фюрер» вскакивал и нервно шагал из угла в угол. Потом снова садился, 
теребя цепочку часов.
      В другом конце зала за низким столиком Чемберлен и Даладье вместе с 
представителями германского МИД отрабатывали текст соглашения. Парламентская 
закалка избавляла их от чувства стыда. Но дело было грязным, и они с 
подчеркнутой деловитостью спешили его закончить. Засунув руки в карманы, 
прохаживался Муссолини. Иногда он менторским тоном подсказывал редакцию 
обсуждаемого пункта, а затем с напускной важностью вновь шагал вдоль стен, 
украшенных нацистскими знаменами.
      Помимо «большой четверки» в зале находились Риббентроп, Чиано, 
генеральный секретарь французского МИД А. Леже, прибывшие из Берлина послы Н. 
Ген-дерсон, Франсуа-Понсе, Аттолико (Италия), личный переводчик Гитлера П. 
Шмидт и многие другие. Разбившись на группки, они оживленно беседовали. А за 
дверьми томилась в ожидании чехословацкая делегация…
      Так проходила заключительная часть конференции в «Фюрерхаузе» (Мюнхен) 29 
сентября 1938 г.
      Согласившись на созыв конференции, Гитлер с первых же минут дал 
почувствовать Чемберлену и Даладье унизительность их положения. Он поручил 
Риббентропу и его чиновникам встречать двух премьеров на аэродроме, а сам 
выехал в Куфштейн, лежащий между Бреннер-ским перевалом и Мюнхеном, для встречи 
Муссолини. Гитлер пригласил «дуче» с Чиано в свой вагой и прочел им пространную 
лекцию о военной обстановке в Европе. Водя пальцем по разложенным на столе 
картам Чехословакии и Германии, Гитлер с жаром объяснял опешившему Муссолини, 
как выглядел бы вооруженный конфликт между западными державами, с одной стороны,
 и фашистской «осью», с другой. «Западный вал» неприступен, утверждал он. 
Чехословакию надо ликвидировать, поскольку она связывает руки для борьбы против 
Франции. Если западные державы рискнут объявить войну, то будут разбиты прежде, 
чем успеют начать мобилизацию. Желательно, чтобы это произошло, пока «дуче» и 
он еще молоды и полны сил…
      Муссолини без энтузиазма выслушивал разглагольствования «фюрера». 
Накануне Мюнхена «дуче», по остроумному замечанию одного английского 
исследователя, был подобен собаке, которая одновременно и лаяла, и виляла 
хвостом, еще не зная, «какой конец» больше пригодится. На уступчивости западных 
держав Муссолини не прочь был заработать политический капитал и в шумных 
выступлениях подчеркивал единство Италии с третьим рейхом. Вместе с тем он 
прекрасно знал, что Италия не готова к серьезной войне, и поэтому весьма 
опасался вооруженного столкновения с «западными демократиями».
      Назначенная на 11 утра конференция открылась лишь к 13 часам. Гитлер 
находился в воинственном настроении, зная, что английский и французский 
премьеры преисполнены желания «сотрудничать» с ним. Муссолини стал как бы 
посредником между сторонами.
      
      «Из всех конференций, – пишет очевидец, английский дипломат Киркпатрик, – 
мюнхенская конференция была особенно плохо организована. Не было ни 
председателя, ни повестки дня, ни согласованной процедуры. Временами все четыре 
представителя говорили сразу, временами заседание разбивалось на островки 
отдельных разговоров. По мере того, как день истекал и приближалась ночь, все 
больше людей появлялось в зале, и она наконец стала походить на зал ожидания на 
станции Ватерлоо.,. Послы бегали в машбюро с проектами и контрпроектами. 
Телефонная связь внутри здания из-за плохой подготовки вышла из строя, и 
делегации считали, что скорее было передать какое-либо поручение своему штату в 
гостиницах, послав туда автомашину, чем пытаться связаться по телефону. И 
наконец, в момент подписания соглашения обнаружилось, что в роскошной 
чернильнице отсутствовали чернила».
      
      Но сама сделка была подготовлена заранее, и поэтому ни споров, ни 
дискуссий в Мюнхене не возникло. При открытии заседания Гитлер заявил, что 
принял решение при любых обстоятельствах 1 октября ввести войска в Судетскую 
область. Возражений не последовало. Как отмечает Шмидт, на конференции 
господствовала атмосфера «всеобщего согласия».
      Чемберлен задал несколько вопросов, связанных с передачей Судет:
      – Сможет ли чешское население, которое будет перемещено во внутренние 
районы Чехословакии, увести с собой скот?
      – Наше время слишком дорого, чтобы заниматься такой ерундой! – возмутился 
Гитлер. Британский премьер промолчал.
      Муссолини предложил свой проект. Он представил документ, текст которого 
накануне вечером ему продиктовали из Берлина. Ознакомившись с проектом, 
Чемберлен и Даладье рассыпались в комплиментах итальянскому диктатору. Как 
заявил французский премьер, документ отличается «объективностью и реализмом». 
Английский коллега добавил, что сам хотел предложить именно такой же проект. 
После этого оставалось лишь согласовать «детали».
      «Итальянский проект» предусматривал завершение передачи Судет к 10 
октября. Чемберлен предложил получить у чехов подтверждение этого срока. Его 
поддержал Даладье, который подчеркнул, что «ни в коем случае не допустит 
каких-либо проволочек в этом вопросе» со стороны Праги. Тем самым премьеры 
деликатно намекали: не пригласить ли представителей Чехословакии? Гитлер 
решительно воспротивился этому. Все же Чемберлен добился «уступки»: посланнику 
Чехословакии Мастны и сопровождавшему его сотруднику МИД Масаржику разрешили 
прибыть в «Фюрерхауз» и ждать за дверьми. Только в 19 часов X. Вильсон 
пригласил Мастны и в общих чертах изложил принятый премьерами план. Решительные 
возражения чехословацкого представителя оставались без внимания.
      
      «Если вы этого не примете, – заявил английский эксперт Гуэткин, – то 
будете улаживать ваши дела с Германией в полном одиночестве. Может быть, 
французы будут выражаться более любезным языком, но заверяю вас, что они 
разделяют нашу точку зрения. Они в свою очередь отстранятся…»
      
      В окончательной редакции соглашение было подписано уже за полночь. Гитлер 
получил то, чего добивался. Чехословакия лишалась своих укреплений и наиболее 
развитых в промышленном отношении районов, ее транспортная сеть разрушалась. 
Страна переставала быть жизнеспособным организмом. В результате передачи 
пограничных районов Германии, северная и южная границы оказались настолько 
сближенными, что гитлеровским войскам пришлось несколько отодвинуть назад 
артиллерийские батареи во избежание опасности ударить по своим. Подписав 
документ, Гитлер и Муссолини покинули зал заседаний, предоставив Чемберлену и 
Даладье выполнить непривлекательную миссию – ознакомить с ним представителей 
Чехословакии.
      
      «В 1.30 ночи нас повели в зал конференции, – записал Масаржик в отчете о 
поездке в Мюнхен. – …Атмосфера была угнетающая… Г-н Чемберлен дал г-ну Мастны 
для прочтения текст соглашения…
Пока г-н Мастны говорил с Чемберленом о менее значительных вопросах (Чемберлен 
при этом непрерывно зевал и не обнаруживал никаких признаков смущения), я 
спросил гг. Даладье и Леже, ожидают ли от нашего правительства какой-либо 
декларации или ответа на предложенное нам соглашение. Г-н Даладье, который явно 
находился в состоянии растерянности, ничего не отвечал; г-н Леже ответил, что 
четыре государственных мужа не располагают большим количеством времени, и 
определенно заявил, что никакого ответа они не ждут…
Нам было объяснено довольно грубым образом и притом французом, что это приговор 
без права апелляции и без возможности внести в него исправления».
      
      Когда представители Чехословакии молча удалились, в зал снова вошли 
Гитлер и Муссолини. «Четыре государственных мужа», прежде чем расстаться, 
обменялись рукопожатиями. Чемберлен вдруг преобразился, от усталости не 
осталось и следа.
      – Ваше превосходительство, прежде чем покинуть Мюнхен, я хотел бы еще раз 
побеседовать с вами.
      «Фюрер» удивлен. Затем на его лице появляется снисходительная улыбка. Он 
согласен принять завтра среди дня.
      Конференция закончилась. На площади выстроена рота почетного караула. 
Зазвучала дробь барабанов. Откормленные эсэсовцы в белых перчатках, словно в 
насмешку, салютуют английскому и французскому премьерам. Те прячут руки в 
карманы и поспешно садятся в машины. Предательство свершилось…
      На аэродроме в Лондоне Чемберлен, появившись на трапе самолета, помахал 
перед собравшимися зажатой в руке бумажкой.
      – Это – мир для нашего поколения!
      Пресловутая бумажка содержала лишь полстраницы текста:
      
      «Мы продолжили сегодня нашу беседу и единодушно пришли к убеждению, что 
вопрос германо-английских отношений имеет первостепенное значение для обеих 
стран и для Европы. Мы рассматриваем подписанное накануне вечером соглашение и 
германо-английское морское соглашение как символ желания наших обоих народов 
никогда более не вести войну друг против друга. Мы полны решимости 
рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи 
консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к 
разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе».
      
      Под документом стояли подписи:
      «Адольф Гитлер. Невиль Чемберлен».
      Таким был венец «плана Z». Встретившись с Гитлером после подписания 
мюнхенского соглашения, Чемберлен получил наконец то, чего добивался, – пакт о 
ненападении с Германией.
      В декабре 1938 г. аналогичное соглашение заключили Франция и Германия. 
Англо-французские мюнхенцы рассчитывали, что они обезопасили интересы 
империалистов своих стран и открыли Гитлеру ворота для «похода на Восток».
      «…Немцам отдали районы Чехословакии, – говорится в докладе ЦК ВКП(б) на 
XVIII съезде партии, – как цену за обязательство начать войну с Советским 
Союзом…» (10)
      
      
Глава VII.
Фашистский рейх развязывает вторую мировую войну
      
Запад ожидает «похода на Украину»
      
      Зимой 1938—1939 гг. Западная Европа была полна слухами о подготовке 
Германией большого похода для захвата Украины. Слухи подтверждались сообщениями 
дипломатов из Берлина. Французский посол Кулондр, ссылаясь на беседы с 
фашистскими руководителями, так представлял дальнейший ход событий.
      
      «Первая часть программы Гитлера – объединение немецкого населения в рейхе 
– уже полностью выполнена; ныне пробил час создания „Лебенсраума“… Постепенно 
вырисовываются очертания великого германского замысла. Установить свое 
господство в Центральной Европе, превратив в вассалов Чехословакию и Венгрию, 
затем образовать Великую Украину под гегемонией Германии – такова суть 
концепции, принятой теперь нацистскими руководителями и безусловно самим 
Гитлером.
Вассализация Чехословакии, к сожалению, уже является свершившимся фактом…
Что касается Украины, то на протяжении, последних десяти дней о ней говорят все 
национал-социалисты. Научный центр Розенберга, аппарат Геббельса, организация 
«Восточная Европа» во главе с бывшим министром Куртиусом, второе бюро88 заняты 
этим вопросом. Похоже, что пути и средства еще не определены, но цель, 
по-видимому, точно установлена – создать Великую Украину, которая станет 
житницей Германии. Для достижения этой цели надо будет покорить Румынию, 
договориться с Польшей, отторгнуть земли у СССР. Германский динамизм не 
останавливается ни перед одной из этих трудностей, и в военных кругах уже 
поговаривают о походе на Кавказ и Баку».
      
      В конце письма посол высказывал замечание, которое придавало особую 
весомость приведенным им соображениям. По его мнению, Гитлер видел в «походе на 
Украину» помимо «других преимуществ» средство отвлечь внимание немецкого народа 
от внутренних трудностей, которые приобретали опасные размеры.
      Правящие круги западных держав с восторгом откликнулись на предпринятый 
гитлеровцами маневр. В своем усердии превосходя пропагандистскую машину рейха, 
пресса «западных демократий» принялась горячо доказывать, будто «поход „а 
Украину“ более всего отвечает интересам Германии. Особое рвение проявляла 
правая печать во Франции. „Чего ради Германии идти на риск войны с Англией и 
Францией, требуя предоставления колоний, которые дадут ей во много раз меньше 
того, что она найдет на Украине?“ – разглагольствовала парижская „Гренгуар“ 5 
января 1939 г. Не жалея красок, газета расписывала несметные богатства, 
ожидавшие гитлеровцев па советской земле, – изобилие продовольственных 
продуктов, зерно, минеральные ископаемые. Стоило только протянуть руку! К тому 
же после установления немецкого господства в Чехословакии расстояние до Украины 
сократилось до нескольких сот километров. Провокационная стряпня французской 
прессы, предлагавшей Гитлеру совершить „прогулку“ на Украину, подготавливала 
атмосферу для новых антисоветских маневров Парижа. Стремясь использовать 
„взаимопонимание“ с Гитлером, купленное ценой предательства Чехословакии, 
дипломатия Кэ д’Орсе посвятила свои усилия заключению с ним пакта о ненападении.
 13 октября французский посол Кулондр сделал соответствующее предложение в 
Берлине. Через несколько дней, во время прощального визита Гитлеру, он опять 
затронул этот вопрос. Подготавливая новые захваты в Центральной и Восточной 
Европе, „фюрер“ воспользовался случаем для того, чтобы усыпить бдительность 
Франции. Желая подчеркнуть „дружеские чувства“, он удостоил посла особым знаком 
внимания – принял в „Орлином гнезде“, возведенном на вершине скалы над его 
виллой в Берхтесгадене. И Франсуа-Понсе поспешил направить в Париж восторженное 
описание своего визита. 6 декабря 1938 г., во время пребывания Риббентропа в 
Париже была подписана франко-германская декларация.
      
      «1. Французское правительство и германское правительство, – говорилось в 
документе, – полностью разделяют убеждение, что мирные и добрососедские 
отношения между Францией и Германией представляют собой один из существеннейших 
элементов упрочения положения в Европе и поддержания всеобщего мира. Оба 
правительства приложат поэтому все свои усилия к тому, чтобы обеспечить 
развитие в этом направлении отношений между своими странами.
2. Оба правительства констатируют, что между их странами не имеется более 
никаких неразрешенных вопросов территориального характерами торжественно 
признают в качестве окончательной границу между их странами, как она существует 
в настоящее время.
3. Оба правительства решили, поскольку это не затрагивает их особых отношений с 
третьими державами, поддерживать контакт друг с другом по всем вопросам, 
интересующим обе их страны, и взаимно консультироваться в случае, если бы 
последующее развитие этих вопросов могло бы привести к международным 
осложнениям».
      
      За Риббентропом подпись поставил министр иностранных дел Франции. Ж. 
Бонне был в восторге: франко-германское сближение он считал «мечтой своей 
жизни». В Париже рассматривали декларацию как основу для крутого поворота в 
политике: от баланса сил в Европе, создаваемого союзами Франции со странами на 
Востоке, к политике «опоры на империю». Это означало предоставление свободы 
действий Германии в Центральной и Юго-Восточной Европе. «Тонкость» дипломатии 
Бонне при подготовке текста заключалась в том, что ссылка на «особые отношения» 
Франции с третьими державами могла толковаться в зависимости от ситуации. В 
широкой аудитории можно было утверждать, будто она сохраняет в 
неприкосновенности взаимоотношения с СССР и Польшей (у Франции были с ними 
договоры о взаимопомощи). С таким же успехом можно было заявить, будто имелись 
в виду лишь отношения Франции с Англией. В этом случае Польша предоставлялась 
«своей собственной судьбе».
      На следующий день Риббентроп в сопровождении Бонне дважды посетил Лувр. 
Вечером они беседовали с глазу на глаз в отеле Крийон. Видимо, во время одной 
из этих встреч Бонне дал понять собеседнику, что Франция не станет возражать 
против распространения германской экспансии на Восток. Как впоследствии 
утверждал Риббентроп, предварительным условием подписания декларации являлся 
отказ Франции от ее союзов со странами Восточной Европы. Переводчик Шмидт 
свидетельствует, что Бонне заявил о «незаинтересованности» Франции в судьбах 
Востока. Комментируя визит представителя «фюрера» в Париж, газета «Эпок» 
писала: Риббентроп, намекнув о подготовке «похода на Украину», желал получить 
хотя бы молчаливое согласие Франции. «И г-н Жорж Бонне дал это согласие. Оба 
собеседника прекрасно поняли друг друга и прекрасно договорились».
      «Хитроумная» дипломатия Бонне преследовала, таким образом, цель столкнуть 
фашистскую Германию с СССР. Французская реакция рассчитывала убить двух зайцев: 
спасти свои империалистические интересы от германского конкурента и его руками 
сокрушить Советское государство.
      Что касается Чемберлена, то, ослепленный «успехом» в Мюнхене, он спешил 
реализовать его плоды и осуществить давнишний замысел Форин оффиса – «Пакт 
четырех». Уже 12 октября английская газета «Сентрал ньюс» поместила заметку в 
качестве пробного шара. Со ссылкой на «авторитетные источники» сообщалось, что 
четыре премьера должны снова встретиться в ноябре на яхте где-то в Средиземном 
море. «Четыре государственных деятеля подпишут пакт четырех», – подчеркивала 
газета.
      18 октября 1938 г. экономический советник правительства Англии Лейт-Росс, 
воспользовавшись встречей с советником германского посольства Рютером, выдвинул 
план экономического сотрудничества четырех держав.
      
      «Во время беседы между фюрером и канцлером (Гитлером) и Чемберленом в 
Мюнхене подвергся обсуждению также вопрос о дальнейшем англо-германском 
сотрудничестве, – заявил Лейт-Росс. – Тогда же оба государственных деятеля 
подписали хорошо известную декларацию. Г-н Чемберлен придает весьма большое 
значение ее подписанию и разочарован тем, что в Германии пока не отмечено 
особое значение мюнхенской декларации… Тем не менее английское правительство 
очень хотело бы знать точку зрения правительства Германии по вопросу 
сотрудничества в экономической области четырех держав: Германии, Англии, 
Франции и Италии».
      
      В заключение Лейт-Росс предложил, чтобы в ближайшее время представители 
четырех держав встретились для «совершенно свободного обсуждения» вопроса.
      Сдержанная реакция Берлина на авансы Лондона чрезвычайно огорчала 
британского премьера. В середине декабря Чемберлен сетовал в своем дневнике на 
то, что Гитлер не сделал «ни малейшего дружеского жеста». Премьера осенила 
мысль еще раз обратиться к содействию Муссолини.
      «Я чувствую, – записал он в дневнике 6 ноября 1938 г., – что в настоящий 
момент Рим является тем концом „оси“, где легче произвести впечатление…
      Часок-другой беседы с Муссо tête à tête89 могут быть 
исключительно полезны».
      В январе 1939 г. Чемберлен в сопровождении Галифакса совершил 
паломничество в Рим. В одной из бесед с Муссолини он с «деликатностью» поднял 
вопрос о дальнейших намерениях фашистского рейха. Ходят слухи, сказал он, будто 
Германия готовит новый «удар» против Запада. «Муссо» отрицательно покачал 
головой. Другие, продолжал премьер, говорят об организации «похода на Украину». 
По его млению, такой «поход» не обязательно вызвал бы всеобщую войну в Европе.
      Нельзя было более откровенно дать понять Гитлеру, что дальнейшая 
экспансия Германии на Востоке не встретит противодействия Англии.
      Впечатление, которое произвел визит британских политиков в Рим, было не в 
пользу Англии. «На фоне блестящих мундиров и орденов, какими щеголяет окружение 
Муссолини, наши долговязые и сухопарые министры, облаченные в черное, 
напоминали наемных участников похоронной процессии», – записал один из 
очевидцев. Разумеется, не внешний облик Чемберлена и его спутников, а 
политический курс определил такое впечатление. Выслушав речи британского 
премьера, Муссолини заметил Чиано: «Эти люди уже совсем не из того материала, 
что Фрэнсис Дрэйк и другие великолепные авантюристы, которые создали империю. 
Они являются утомленными потомками длинного ряда богатых поколений. Они 
потеряют свою империю».
      Позиция Чемберлена на переговорах убедила «дуче» и его коллег в слабости 
Англии и подтолкнула к еще большему сближению с Германией « Японией для 
реализации разбойничьих замыслов.
      
      «Глубокое беспокойство, проявленное англичанами, убедило нас в том, – 
записал в дневнике министр иностранных дел Чиано, – что тройственный союз 
необходим. Располагая таким орудием, мы сможем получить все, чего желаем. 
Англичане не хотят воевать. Они пытаются отступать как можно медленнее, но 
воевать не хотят».
      
      Таким образом, авантюристический курс западных держав толкал мир в 
пропасть новой войны, поощрял фашистских диктаторов к новым актам агрессии. 
Международная реакция лелеяла надежды на уничтожение Советского государства.
      
      «…Потеряв, в случае поражения, Украину, самую богатую часть своей 
территории, – писала „Гренгуар“, – большевистский режим, по-видимому, рухнет. 
Что касается нас, мы с большой радостью будем приветствовать его исчезновение». 
(1)
      
      
Агрессоры сбросили маску
      
      Единственным участником Мюнхена, который оказался недоволен его 
результатами, был Гитлер. «Этот тип, – заявил о» в кругу своих приспешников, 
имея в виду Чемберлена, – испортил мне вступление в Прагу!» Капитулянтская 
позиция западных держав убедила агрессоров в их безнаказанности. 21 октября 
«фюрер» подписал директиву для вермахта, предусматривавшую ликвидацию 
оставшейся части Чехословакии.
      
      «Организация, порядок построения и готовность частей, предназначенных для 
этой цели, – указывалось в директиве, – должны быть определены еще в мирное 
время для осуществления внезапного нападения с таким расчетом, чтобы 
Чехословакия была полностью лишена возможности организованного сопротивления».
      
      Требовался лишь предлог для вторжения. Для этого использовали фашистскую 
агентуру в Словакии в лице так называемой народной партии. По указанию из 
Берлина сепаратисты подготовили мятеж и ждали сигнала для провозглашения 
«независимости» Словакии.
      К агрессивной авантюре привлекли и хортистскую Венгрию, которая в феврале 
1939 г. присоединилась к «Антикоминтерновскому пакту». Чтобы покрепче связать 
ее правителей с разбойничьим блоком, гитлеровцы разрешили им захватить 
Закарпатскую Украину, входившую в состав Чехословакии.
      
      «Мы с энтузиазмом принимаем предложение участвовать в этом деле, – 
ответил Хорти Гитлеру 13 марта. – Уже даны указания о том, что в четверг, 16 
числа этого месяца, на границе будет спровоцирован инцидент с тем, чтобы иметь 
возможность нанести большой и сильный удар в субботу».
      
      14 марта Словакия провозгласила независимость. Печать и радио рейха вновь 
развернули бешеную кампанию против чехов. Обеспокоенный развитием событий, 
президент Гаха90 отправился в Берлин. Пока он находился в дороге, германские 
войска вторглись на территорию Чехословакии, Под предлогом ликвидации гнезда 
«большевизма» и «беспорядков» 15 марта 1939 г. они оккупировали Прагу. 
«Чехословакия перестала существовать», – заявил «фюрер» в обращении к немецкому 
народу.
      Неделей позже, 22 марта, гитлеровские войска захватили принадлежавший 
Литве порт Клайпеда (Мемель). 23 марта Германия навязала Румынии соглашение, 
ставившее ее экономику на службу военной машины рейха. В те же дни завершилась 
испанская трагедия. Фашистские державы и помогавшие им «западные демократии» 
потопили в крови Испанскую республику. 28 марта в Мадрид вступили войска Франко.
 Фашистская Испания стала членом «Антикоминтерновского пакта».
      За успехами Гитлера с завистью следил итальянский диктатор. Не близится 
ли время, размышлял «дуче», «вернуть» Италии наследие древнего Рима? Муссолини 
принялся за разработку экспансионистской программы, которой дал броское 
название «Марш к океану». Она предусматривала превращение Средиземного моря в 
«итальянское озеро», захват государств Северной и Центральной Африки, создание 
обширной колониальной империи от Красного моря до Атлантического океана. 
Итальянские монополисты претендовали получить в наследство от Англии и Франции 
их заморские владения и рынки сбыта.
      4 февраля Муссолини созвал в «Палаццо Венеция» секретное заседание 
Большого фашистского совета. По характеру и значению для последующей политики 
Италии его можно сравнить с совещанием у Гитлера 5 ноября 1937 г.
      
      «Я пригласил вас, – заявил „дуче“ фашистским иерархам, – для того, чтобы 
сообщить мои намерения и ориентировать вас на ближайшее время или, возможно, на 
длительный период, может быть, на очень длительный… Италия омывается внутренним 
морем, сообщающимся с океаном при помощи Суэцкого канала, который легко может 
быть перекрыт, и Гибралтарского пролива, контролируемого Англией. Таким образом,
 Италия не имеет свободного выхода в океан. Она заперта в Средиземном море. Чем 
больше будут расти ее население и мощь, тем больший ущерб будет приносить ее 
заточение. Брусьями решетки ее тюрьмы служат Корсика, Тунис, Мальта и Кипр. Ее 
сторожами являются Гибралтар и Суэц.
Задача итальянской политики заключается прежде всего в том, чтобы взломать 
решетку ее тюрьмы. После этого у нее будет одна цель – марш к океану. Но к 
какому океану? К Индийскому, через Судан, который связывает Ливию с Абиссинией? 
Или к океану Атлантическому, через французскую Северную Африку? И в том и в 
другом случае мы встретим, сопротивление как англичан, так и французов».
      
      Италия, разумеется, пока слишком слаба, чтобы выступить сразу против 
обоих противников. Англия располагает в Средиземном море сильным флотом, 
который в случае конфликта может сразу же наделать немало неприятностей. С этим 
приходится считаться. Более уязвима позиция Франции – ее внимание целиком 
поглощено событиями за Рейном.
      «Дуче» делает соответствующие выводы. Он идет навстречу стремлениям 
Чемберлена «умиротворить» Италию. 16 апреля 1938 г. состоялось подписание 
«джентльменского соглашения» с Англией. Британское правительство признало 
итальянский суверенитет над Эфиопией, за что Муссолини обещал вывести своих 
«добровольцев» из Испании после окончания гражданской войны. Тем самым. Англия 
признала законным разбой в отношении Эфиопии.
      16 ноября 1938 г. англо-итальянское соглашение вступило в силу, явившись 
своего рода параллелью англо-германской декларации от 30 сентября того же года. 
Ступенька за ступенькой английская дипломатия прокладывала путь к «Пакту 
четырех».
      Французские правящие круги последовали английскому примеру. Они 
предложили Италии заключить подобное же соглашение. В мае 1938 г. Муссолини 
ответил отказом. Тогда, заискивая перед ним, французское правительство 
направило вскоре после Мюнхена нового посла в Рим. До этого Франсуа-Понсе 
представлял Францию в Берлине и оказал весьма ценные услуги Бонне при 
подготовке мюнхенского предательства. В Риме он вручил верительные грамоты, 
адресованные «королю Италии и императору Эфиопии». Но французских мюнхенцев 
ожидало глубокое разочарование. Узнав о намечавшемся подписании в Париже 6 
декабря франко-германской декларации (сближение Франции и Германии мало 
импонировало «дуче»), Муссолини устроил антифранцузскую демонстрацию. Когда 30 
ноября 1938 г. министр иностранных дел Чиано упомянул в парламенте о 
«естественных притязаниях Италии», депутаты вскочили с мест и принялись 
кричать: «Тунис! Корсика! Ницца! Савойя!» Спектакль разыграли специально для 
присутствовавшего на заседании посла Франции. 17 декабря МИД Италии официально 
информировал Кэ д’Орсе, что правительство не считает более имеющими силу 
соглашения, подписанные в Риме 8 января 1935 г., и, следовательно, «уже не 
существует более какой-либо основы для итало-французской дружбы». Заискивания 
французской дипломатии перед «дуче», таким образом, давали обратные результаты.
      При попустительстве западных держав Муссолини все более наглел. Используя 
аппарат принуждения фашистского государства, монополистический капитал вовлекал 
народ Италии в чуждые ему захватнические авантюры. «Чтобы сделать народ великим,
 – заявил Муссолини в одной из бесед с Чиано, – надо послать его на битву, хотя 
бы даже пинком ноги в зад. Именно так я и сделаю…»
      Испытывая личную неприязнь к Франции (в ее архивах хранились 
компрометирующие его документы91), Муссолини рисовал себе картины победоносного 
похода войск под его руководством и поражения ненавистного врага. Тогда он 
покажет итальянцам, как следует устраивать мир в Европе! «Он не потребует 
никакой компенсации, – записал Чиано слова „дуче“, – но он уничтожит все и 
многие города сотрет, как губкой». Но прежде он рассчитывал упрочить 
европейские позиции Италии с помощью третьего рейха. «Было бы глупо пытаться 
разрешить эту проблему, – указывал Муссолини, говоря о „походе к океану“, – не 
обеспечив наши тылы на континенте. Политика оси Рим – Берлин отвечает 
исторической необходимости первостепенного значения».
      Несмотря на шумные заявления о солидарности двух фашистских империй, 
взаимоотношения партнеров по «оси» были далеко не безоблачными. Бескровные 
«победы» Гитлера отодвинули «дуче» на второй план и глубоко задевали его 
самолюбие. К этому добавлялись соображения более реалистического порядка. 
Муссолини не возражал против продвижения фашистского рейха на Восток, в сторону 
СССР, но с беспокойством наблюдал за быстрым усилением германского влияния в 
районе дунайского бассейна.
      Характерный эпизод произошел в марте 1939 г. Оккупация Праги, 
осуществленная Гитлером без уведомления своего партнера, была встречена в Риме 
с неудовольствием. Она подрывала престиж «дуче», всерьез уверовавшего в то, что 
он выступал в Мюнхене в роли «арбитра».
      Одновременно стало известно о деятельности нацистской агентуры в 
Югославии. Кроатия, как сообщалось, была намерена объявить «независимость» и 
просить рейх взять ее под свою «защиту». Муссолини и его окружение негодовали. 
18 марта итальянский посол в Берлине Аттолико предложил Чиано «обстоятельно 
выяснить» у Гитлера – существует ли равенство прав и обязанностей между 
державами «оси» и во что превратили немцы элементарную обязанность информации и 
консультации с партнером? Намереваются ли они изгнать Италию с Балкан, «оставив 
за ней лишь воды Средиземного моря»?
      За день до этого Чиано пригласил германского посла Макензена и сделал ему 
решительное заявление: условием создания «оси» служит признание Германией 
незаинтересованности в районе Средиземного моря; ее вмешательство в дела 
кроатов будет автоматически означать ликвидацию «оси».
      19 марта Муссолини отдал приказ сосредоточить войска в Венеции. «Если в 
Кроатии произойдет революция, – записал Чиано в своем дневнике, – мы вмешаемся. 
И если немцы попытаются нас остановить, мы будем в них стрелять. Я все более 
убеждаюсь, что это могло бы произойти. События последних дней изменили мое 
мнение о фюрере и Германии; о» коварен и вероломен, и никакую политику нельзя 
проводить с ним совместно».
      На следующий день поступил успокоительный ответ из Берлина. Средиземное 
море «не является, не может и не должно быть германским морем». Муссолини 
воспринял это заверение с известным скептицизмом. Так выглядела «дружба» двух 
фашистских хищников, объединившихся для разбоя.
      Давним объектом вожделений империалистов Италии являлась Албания. Еще в 
годы первой мировой войны, торгуясь в отношении платы за выступление на стороне 
Антанты, дипломатия Рима добилась согласия Англии и Франции на установление 
итальянского протектората над Албанией. Это условие было зафиксировано в 
Лондонском договоре 1915 г. По решению Версальской конференции Италия получила 
мандат на Албанию. Подъем национально-освободительной борьбы в стране заставил 
итальянских империалистов отказаться от него в 1920 г. Но они не отказались от 
своих агрессивных замыслов. В последующие годы Италия навязала ряд договоров, 
которые обеспечили ей решающие позиции в экономической и политической жизни 
Албании.
      Активную роль в подготовке агрессии против Албании сыграл Чиано. Молодой 
министр иностранных дел был весьма характерной для фашистской Италии фигурой. 
Знакомство с его портретом поможет понять, что в действительности скрывалось за 
высокопарными выражениями «дуче» о стремлении страны «вырваться из тюрьмы».
      Сын адмирала Констанцо Чиано, графа Кортелаццо, председателя Палаты 
корпораций и личного друга «дуче», одного из богатейших людей Италии, Галеаццо 
Чиано сначала подвизался на поприще журналистики, а затем занимал скромные 
дипломатические посты. Брак с дочерью диктатора – Эддой Муссолини положил 
начало его феерической карьере. Поставленный во главе министерства пропаганды, 
он искусно руководил хором похвал в адрес тестя. В 1936 г. Чиано занял кресло 
министра иностранных дел.
      Несмотря на отсутствие серьезного образования и поверхностность суждений, 
Чиано был полон честолюбивых замыслов. Необычайно тщеславный, он не упускал ни 
одного случая, чтобы показаться рядом с тестем. Выставляя грудь, украшенную 
орденами и знаками отличия, выпячивая по примеру Муссолини нижнюю челюсть, 
Чиано быстро приобрел прозвище «маленький дуче».
      Как пишет в своих мемуарах один из главарей фашистской политической 
полиции Лето, Чиано надеялся стать наследником тестя и занять его место. Ловко 
используя покровительство диктатора, Чиано сколотил колоссальное состояние, 
пожалуй, самое крупное в Италии, и занял одну из ключевых позиций в 
государственном аппарате.
      Правящая клика Италии непосредственно участвовала в ограблении 
захваченных стран. Поэтому Чиано и его группировка, куда входили крупные 
чиновники, был» лично заинтересованы в разбойничьем нападении на соседнюю 
маленькую страну. Используя свое положение, Чиано установил абсолютный и 
безоговорочный запрет полиции заниматься любыми, касающимися Албании делами. 
«Албания, – сказал однажды начальник полиции Боккини, – вотчина Чиано, и я не 
хочу с ним ссориться».
      Это свидетельство помогает раскрыть значение некоторых записей в дневнике 
Чиано относительно его участия в подготовке агрессии.
      
      «Подготовка в Албании быстро продвигается вперед, – отметил он 27 октября 
1938 г. – Акция начинает ясно вырисовываться: убийство короля (вероятно, Кочи 
возьмется осуществить это за вознаграждение в 10 млн.); уличные беспорядки; 
войска, верные нам (практически все начальники и в том числе Кмиа), спускаются 
с гор; обращение к Италии с просьбой политического и, в случае необходимости, 
военного вмешательства; предложение короны Королю-Императору (титул, 
присвоенный Виктору-Эммануилу III после захвата Эфиопии и провозглашения Италии 
империей. – Авт. ) и в дальнейшем аннексия. Яакомони92 гарантирует, что все 
может быть точно выполнено с предупреждением за месяц».
      
      После оккупации гитлеровскими войсками всей Чехословакии Муссолини решил 
ускорить операцию против Албании.
      «Чемберлен прислал дуче письмо, – записал Чиано 23 марта. – Он излагает 
свою озабоченность в связи с международным положением и предлагает ему 
содействовать восстановлению доверия и сохранению мира, Муссолини даст ответ 
после удара в Албании: это письмо поощряет его к действию, так как он видит в 
нем новое доказательство инертности демократий».
      Ранним утром 7 апреля итальянские войска начали вторжение в Албанию с 
моря. Чиано наблюдал за высадкой войск с самолета. «Великолепный спектакль», – 
отметил он.
      Убедившись в своей безнаказанности, агрессоры окончательно сбросили маску.
 22 мая в Берлине состоялось подписание военного союза между Германией и 
Италией. Муссолини, с его пристрастием к риторике, предложил назвать договор 
«Пактом крови». Остановились на более «спокойном» наименовании – «Стальной 
пакт».
      Это был откровенный разбойничий союз двух империалистических хищников, 
которые заявляли о своем намерении «бок о бок и объединив силы отстаивать сферу 
своих жизненных интересов».
      Первая и вторая статьи предусматривали постоянный контакт между сторонами 
по затрагивающим их вопросам и немедленные консультации, если бы возникла 
какая-либо угроза.
      Статья третья говорила об условиях оказания взаимопомощи. Отброшена была 
«оборонительная» маскировка, к которой обычно прибегает буржуазная дипломатия. 
Откровенно шла речь не о взаимной обороне, а о совместном участии в войне, 
когда одна из сторон окажется «вовлеченной» в конфликт. Повод для такого 
«вовлечения» каждый из агрессоров мог выбрать по своему вкусу.
      Текст «Стального пакта» был разработан в Берлине. «Я никогда не видел 
подобного договора, – записал Чиано, ознакомившись с германским проектом, – это 
подлинный динамит».
      Подписав договор, Италия предоставила Гитлеру возможность в любую минуту, 
по его усмотрению, спровоцировать мировой пожар (2).
      
«Вычеркнуть Польшу из истории!»
      
      Судьба польского народа в те годы складывалась чрезвычайно трагично.
      Неужели нельзя было предотвратить сентябрьскую катастрофу 1939 г.? 
Ставшие известными в последнее время секретные документы гитлеровского рейха 
приводят к выводу: Германия не рискнула бы в 1939 г. напасть на Польшу, если бы 
знала, что на границе встретит не только польские, но и советские войска. Что 
же помешало этому?
      Гитлеровцы понимали, что сближение Польши и СССР создало бы непреодолимую 
преграду на пути осуществления их замыслов. Маневры нацистской дипломатии 
преследовали цель заставить польское правительство «вырыть ров» в отношениях с 
Советским Союзом. Эту работу выполнила находившаяся у власти клика пилсудчиков 
во главе с маршалом Рыдз-Смиглы, президентом Мосьцицким и министром иностранных 
дел Беком.
      Насколько грубо велась игра, свидетельствуют документы, связанные, 
например, с визитом Геринга в Польшу в январе – феврале 1935 г. Приглашение на 
охоту в Беловежской пуще он использовал для того, чтобы с необычной 
откровенностью «поделиться своими мыслями».
      
      «В своих беседах Геринг проявил себя значительно более откровенным, чем 
принято, – записал в дневнике заместитель польского министра иностранных дел 
граф Шембек. – Особенно это относится к его беседам с генералами, и в частности 
с генералом Соснковским. Он зашел настолько далеко, что почти предложил нам 
антирусский союз и совместный поход на Москву. При этом он высказал мнение, что 
Украина стала бы зоной влияния Польши, а северо-запад России – зоной Германии».
      
      Большие куски советской территории, которые гитлеровцы предлагали 
польским панам, стали дежурным блюдом германской дипломатической кухни в 
отношениях с Польшей. Так, Геринг, беседуя в августе 1938 г. с Липским, опять 
сделал ряд провокационных антисоветских намеков.
      
      «Относительно русской проблемы, – сообщал польский посол в Варшаву, – он 
в общих чертах сказал, что она, после решения чешского вопроса, станет 
актуальной. Он вернулся к своей мысли, что в случае советско-польского 
конфликта Германия не могла бы остаться нейтральной, не предоставив помощи 
Польше… Польша, по его мнению, может иметь известные интересы непосредственно в 
России, например на Украине».
      
      Коварные речи гитлеровцев находили в Варшаве благожелательный отклик. 
Польские санационные круги, проводя политику антикоммунизма, искали сближения с 
фашистской Германией.
      Буржуазная Польша тем самым копала себе собственную могилу.
      На внешнеполитический курс, диктовавшийся кучкой крупных магнатов и 
помещиков, большое влияние оказывала внутриполитическая обстановка. Несмотря на 
введение в 1935 г. конституции, которая узаконила жестокие репрессии против 
трудящихся и широкое использование шовинистической пропаганды в отношении 
нацменьшинств, режим «санации» переживал глубокий кризис. В стране росло 
демократическое движение. Прогрессивные силы во главе с коммунистами призывали 
к свержению правящей клики, разрыву с реакционным курсом и заключению союза с 
СССР.
      Не имея опоры внутри страны, группа «полковников», захвативших власть, 
искала выхода во внешнеполитических авантюрах. В дни Мюнхена польские 
руководители приняли участие в гитлеровской агрессии против Чехословакии и 
захватили Тешинскую Силезию. Немалые надежды они связывали и с походом нацистов 
на восток, против СССР.
      
      «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией, – 
объяснял Шембек польскому послу в Москве Гржибовскому 10 декабря 1938 г. – Наши 
отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее 
ответственных лиц третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте 
между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии».
      
      Не желая раскрывать свое подлинное лицо во взаимоотношениях с СССР и 
боясь собственного народа, польская клика не рискнула пойти на прямой сговор с 
фашистской Германией. Она строила авантюристические планы, намереваясь при 
случае воспользоваться обстановкой и захватить советские земли.
      Когда политические стратеги Запада усиленно обсуждали после Мюнхена 
различные варианты расчленения СССР, гитлеровцы не упускали случая, чтобы 
подогреть у своих «друзей» в Варшаве антисоветские настроения. Так, в ноябре 
1938 г. они намекнули о желании узнать, «не имеет ли Польша проектов в 
отношении кавказской нефти и вообще существует ли у Польши план экономического 
проникновения в Россию».
      Наряду с этим, осенью 1938 г. нацистская дипломатия стала заблаговременно 
готовить предлог для провоцирования кризиса в германо-польских отношениях и 
«оправдания» агрессии. 24 октября Риббентроп пригласил Липского на завтрак и 
сообщил о намерении в строго доверительном порядке, включив в число 
информированных лиц еще Бека, обсудить «проблему общего характера». Риббентроп 
высказал мысль, что пришло время найти «общее решение» для устранения спорных 
вопросов в отношениях двух стран. Он предложил, чтобы Польша передала Германии 
Гданьск (Данциг) и в Поморье (так называемом польском «коридоре») 
экстерриториальную полосу для сооружения автострады и многоколейной железной 
дороги, которая соединила бы Восточную Пруссию с Германией. Чтобы позолотить 
пилюлю, Риббентроп добавил: рейх будет согласен гарантировать германо-польскую 
границу и продлить на 25 лет договор 1934 г. В заключение Польше предложили 
выработать общую с Германией позицию в отношении СССР и присоединиться к 
«Антикоминтерновскому пакту».
      Поднимая вопрос о Гданьске и «коридоре», гитлеровцы заранее рассчитывали, 
что польское правительство не примет их предложения. Экономика послеверсальской 
Польши, созданной как одно из звеньев в «санитарном» кордоне против СССР, 
умышленно была ориентирована на Запад. Около 70% ее торгового оборота проходило 
через Гданьск и расположенный рядом порт Гдыню. Захватив устье Вислы, а тем 
более отрезав Поморье от Балтики, гитлеровцы поставили бы под свой контроль 
экономику страны.
      Польское правительство сообщило о готовности пойти на ряд уступок: 
признать Гданьск чисто немецким городом, обеспечить связь между Восточной 
Пруссией и рейхом. Но, сославшись на внутриполитические причины, оно отклонило 
идею включить Гданьск в состав Германии. Это и требовалось гитлеровцам. Предлог 
для провоцирования кризиса в отношениях с Польшей был обеспечен.
      Еще несколько месяцев в официальных заявлениях гитлеровцев продолжали 
звучать лицемерные заверения в дружественных чувствах к Польше. Но после 
захвата Праги они резко изменили тактику.
      21 марта 1939 г. Риббентроп вновь пригласил Липского. Теперь тон беседы 
был иным. Министр иностранных дел брюзжал и выговаривал за имевшие место в 
Польше антифашистские демонстрации студентов, за тон польской прессы и т.д. Как 
заявил он, Гитлер недоволен тем, что еще нет позитивного ответа на его 
предложения. «Фюрер всегда стремился к урегулированию взаимоотношений и 
взаимопониманию с Польшей. Фюрер и теперь продолжает желать этого. Однако его 
все более удивляет позиция Польши».
      Польша должна ясно осознать, продолжал рейхсминистр, что не может 
проводить «средний» курс между Германией и СССР. «Как он подчеркнул, – доносил 
Липский в Варшаву, – соглашение между нами должно, само собой разумеется, иметь 
определенную антисоветскую направленность».
      Обратив внимание, насколько необходимо в сложившейся в Европе обстановке 
«окончательное урегулирование» взаимоотношений между двумя странами, Риббентроп 
выразил пожелание, чтобы Бек явился на переговоры к Гитлеру. На этот раз 
германские предложения прозвучали как ультиматум. У всех еще свежи были в 
памяти недавние визиты в Берлин Шушнига и Гахи. Тогда «дружеские» беседы 
завершились вступлением гитлеровских войск в Вену и затем в Прагу. Санационной 
клике, строившей свою политику на дружбе с Германией, было над чем 
призадуматься.
      Окруженная с севера, запада и, после вступления германских войск в 
Чехословакию, с юга, Польша становилась легкой добычей фашистского хищника. «Мы 
оказались в пасти, аппетиты которой безграничны», – писал один из польских 
журналов в марте 1939 г. В Гданьске участились нацистские провокации. 
Напряженность в отношениях между двумя государствами быстро нарастала. 
Мало-мальски трезвая оценка обстановки должна была заставить польских 
правителей одуматься. Еще имелась возможность вступить на путь сотрудничества с 
СССР и опереться на его помощь. Но клика пилсудчиков не отказалась от своих 
авантюристических и антисоветских замыслов и продолжала делать ставку на 
агрессию Германии против Советского государства. Они тешили себя надеждой, что 
Гитлер не захочет ослаблять рейх войной с Польшей и даже привлечет ее к «походу 
на Восток». Такие расчеты определили внешние неполитические маневры Бека. Имея 
договор 1925 г. о взаимопомощи с Францией и поспешив получить в марте 1939 г. 
«гарантию» от Англии, «санация» категорически отказалась от сотрудничества с 
Советским Союзом. Именно этого и желал Гитлер.
      О намерении напасть на Польшу «фюрер» сообщил своим генералам 23 мая 1939 
г., на следующий день после подписания с Италией «Стального пакта». В им 
перекую канцелярию пригласили руководителей вермахта – Геринга, Редера, 
Браухича, Гальдера, Кейтеля, Варлимонта и др. Протокол этого секретного 
совещания раскрывает всю алчность и авантюризм германского империализма93.
      
      «За период 1933—1939 гг. достигнут прогресс во всех областях, – заявил 
Гитлер. – Наше военное положение в огромной степени улучшилось… 80-миллионный 
народ разрешил свои идеологические проблемы. Должны быть разрешены и 
экономические проблемы. От создания для этого экономических предпосылок не 
может уйти ни один немец. Для решения проблем требуется мужество. Принцип ухода 
от их решения путем приспособления к существующим условиям неприемлем. Наоборот,
 надо условия приспособить к требованиям. Сделать это без вторжения в чужие 
государства… невозможно».
      
      Обосновав приведенными фразами «необходимость» агрессии, «фюрер» стал 
излагать план войны. Его тактический замысел был весьма прост. Используя 
политику попустительства со стороны западных держав, в максимальной степени 
упрочить позиции рейха путем захватов в Центральной и Юго-Восточной Европе и 
потом обернуться для нанесения удара на западе. Очередным шагом после 
присоединения Австрии и Чехословакии должно быть уничтожение Польши.
      
      «Данциг – отнюдь не тот объект, из-за которого все предпринимается, – 
продолжал Гитлер. – Для нас речь идет о расширении жизненного пространства на 
Востоке и об обеспечении продовольствием, а также о решении балтийской 
проблемы…
Никакой иной возможности в Европе не видно.
Колонии: следует остерегаться принимать подачки в виде колониальных владений. 
Это – не решение продовольственной проблемы. Блокада!
…Внутренняя прочность Польши в борьбе с большевизмом сомнительна. Поэтому 
Польша – тоже сомнительный барьер против России… В победе Германии над Западом 
Польша видит для себя опасность и постарается нас этой победы лишить.
Таким образом, вопрос о том, чтобы пощадить Польшу, отпадает и остается 
решение:
при первом же подходящем случае напасть на Польшу». 
      
      Подготавливая захват Польши, гитлеровцы исходили из того, что на этот раз 
дело не обойдется без вооруженного столкновения. «О повторении Чехии нечего и 
думать, – заявил Гитлер. – Дело дойдет до военных действий».
      Не исключая возможности вовлечения в конфликт Англии и Франции, Гитлер, 
однако, рассчитывал, что благодаря английским и французским мюнхенцам ему снова 
удастся бить противников поодиночке, начиная с более слабого.
      
      «…Столкновение с Польшей, начатое нападением на нее, – указывал „фюрер“,
 – приведет к успеху только в том случае, если Запад останется вне игры.
Если это невозможно, тогда лучше напасть на Запад и при этом одновременно 
покончить с Польшей».
      
      Главным противником Германии на рассматриваемом этапе борьбы за мировую 
гегемонию Гитлер считал Англию. «Фюрер сомневается в возможности мирного 
урегулирования с Англией, – говорится в цитируемом документе. – Необходимо 
подготовиться к столкновению с нею. Англия видит в нашем развитии закладку 
основ той гегемонии, которая лишит ее силы. Поэтому Англия – наш враг и 
столкновение с ней будет не на жизнь, а на смерть».
      Основной вариант борьбы против Англии строился на предположении, что ее 
правительство не вмешается в германо-польскую войну. Это позволит рейху 
подготовиться и нанести сокрушительный удар по Британским островам. Изложенный 
Гитлером план действий содержал явно авантюристические моменты.
      
      «Если бы в [первой] мировой войне у нас было двумя броненосцами и двумя 
крейсерами больше и если бы мы начали сражение у Скагеррака94 утром, британский 
флот был бы разбит, а Англия поставлена на колени. Это означало бы конец 
мировой войны.
Раньше было недостаточно разбить флот, чтобы победить Англию, надо было 
высадиться там. Англия могла сама прокормить себя. Сегодня это уже невозможно.
В тот самый момент, когда Англия будет отрезана от подвоза, она окажется 
принужденной капитулировать. Подвоз продовольствия и горючего зависит от защиты 
флотом.
Налетами авиации на метрополию Англию к капитуляции не вынудить. Если же 
уничтожить флот, капитуляция последует немедленно.
Нет никакого сомнения в том, что внезапное нападение  может привести к быстрому 
исходу… Соблюдение прав или договоров при этом никакой роли не играет».
      
      Для достижения намеченных целей должны быть приведены в готовность 
сухопутные войска, чтобы нанести внезапный удар. «Соседние государства должны 
быть сокрушены прямо из казармы».
      В целях соблюдения максимальной секретности разрабатываемых планов при 
верховном главнокомандующем (им был Гитлер) создавался оперативный штаб. Он 
включал по одному представителю от каждого из трех родов войск, и эпизодически 
к его работе привлекались три главнокомандующих и их начальники штабов95.
      Речь Гитлера изобиловала противоречиями, и слушавшие его генералы, должно 
быть, не раз протирали свои монокли. Принято решение напасть на Польшу «при 
первом подходящем случае». Однако не исключена возможность, что в конфликт 
вмешаются западные державы, к борьбе с которыми Германия пока не готова. 
Сокрушить Англию «одним ударом». Но какими средствами? Германский флот лишь к 
1945 г. должен был сравняться с британским, а пока насчитывал лишь 2 линкора, 2 
тяжелых крейсера, 17 миноносцев и 47 подводных лодок. Этого было слишком мало 
для уничтожения английского флота даже при «внезапном» нападении. Никто из 
генералов не посмел ни о чем спросить у «фюрера».
      Мало кто из участников совещания был информирован о том, что еще 25 марта,
 то есть сразу же после встречи Риббентропа с Липским, Гитлер направил 
верховному главнокомандующему германской армией генералу Браухичу директиву, 
где говорилось:
      
      «В настоящее время фюрер не намерен решать польского вопроса. Однако уже 
теперь он должен быть разработан. Его решение в ближайшем будущем может быть 
основано только на особо благоприятных политических обстоятельствах».
      
      Под «особо благоприятными» обстоятельствами подразумевалась политика 
«умиротворения», которую проводили западные державы и которая позволила 
Германии беспрепятственно захватить Австрию и Чехословакию. «Фюрер» указывал в 
директиве, что «Польша должна быть до такой степени разгромлена, чтобы в 
ближайшие десятилетия ее можно было не принимать во внимание в качестве 
политического фактора».
      11 апреля Гитлер подписал «Директиву вооруженным силам на 1939—1940 гг.» 
о подготовке к войне. Составной частью директивы был «Белый план» – план 
нападения на Польшу. «Задачей вермахта, – отмечается там, – является 
уничтожение польских вооруженных сил. В этих целях должно быть рассчитано и 
подготовлено внезапное нападение».
      Директива содержала указание вести подготовку с таким расчетом, чтобы 
операция «могла быть осуществлена в любой момент начиная с 1 сентября 1939 г.». 
Так была установлена дата, ставшая началом одной из величайших трагедий в 
истории человечества (3).
      
Войну еще можно было остановить
      
      Весной 1939 г. в результате разбойничьих действий агрессоров и политики 
«умиротворения», проводившейся западными державами, человечество оказалось на 
пороге новой мировой войны. Противоречия между двумя империалистическими 
группировками приближались к своей кульминационной точке. Сфера агрессии 
фашистских держав уже охватывала огромную территорию от Тяньцзиня, Шанхая и 
Кантона, через Эфиопию до Гибралтара, с общим населением свыше 500 млн. человек.
 Зоной непосредственной опасности стала буржуазная Европа. Насыщенная 
вооружениями, она была превращена в пороховой погреб. Достаточно было даже 
самого незначительного инцидента, чтобы вызвать взрыв, который увлек бы за 
собой десятки стран и народов на всех континентах.
      Пагубное воздействие на развитие международной обстановки оказывали США. 
Являясь самой мощной страной среди капиталистических государств, Соединенные 
Штаты имели возможность сыграть огромную роль в деле сохранения мира. Но 
американская политика «нейтралитета», означавшая отказ от участия в каких-либо 
коллективных мерах, направленных на предотвращение войны, на деле 
попустительствовала агрессии и ускоряла сроки развязывания нового мирового 
конфликта.
      Исключительное в своем роде признание сделал президент США Ф. Рузвельт. 
На приеме представителей печати в Белом доме 7 марта 1939 г. ему был задан 
вопрос, содействовало ли законодательство о нейтралитете делу международного 
мира. Перефразировав вопрос следующим образом: содействовал ли закон о 
нейтралитете на протяжении последних трех дет делу мира, президент ответил 
отрицательно. На вопрос о том, содействовал ли закон о нейтралитете делу войны, 
Ф. Рузвельт заявил, что в известной мере это так.
      Единственным фактором мира в тех условиях оставался Советский Союз. 
Благодаря его существованию и последовательным усилиям, направленным на 
укрепление мира, еще имелась возможность остановить сползание мира в пропасть 
войны. Надежным средством обеспечения безопасности в Европе являлось бы 
создание союза СССР, Англии и Франции. Гитлеровские генералы неоднократно 
предупреждали «фюрера», что Германия не имеет шансов на победу в случае войны 
на два фронта. Если бы три названные державы, заключив пакт о взаимной помощи, 
одновременно совместно гарантировали безопасность малых европейских государств, 
фашистская агрессия была бы крепко зажата в тиски. В свою очередь, превращение 
Европы в область прочного мира могло бы оказать стабилизующее влияние на всю 
международную обстановку. И если бы агрессоры рискнули развязать какие-либо 
новые авантюры, их легко удалось бы обуздать.
      В напряженных условиях военно-политического кризиса летом 1939 г. 
Советский Союз последовательно проводил политику укрепления мира и боролся за 
организацию коллективного отпора фашистским агрессорам. Миролюбивая политика 
СССР нашла выражение в работе XVIII съезда Коммунистической партии (март 1939 г.
). В отчете ЦК ВКП(б) большое внимание уделялось анализу международного 
положения. Съезд заклеймил агрессоров и разоблачил мюнхенскую политику западных 
держав, которую они проводили под ширмой «невмешательства» и «умиротворения»,
      
      «Политика невмешательства, – говорится в отчетном докладе, – означает 
попустительство агрессии, развязывание войны… В политике невмешательства 
сквозит стремление, желание – не мешать агрессорам творить свое черное дело, не 
мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским 
Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в 
войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину 
войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а 
потом, когда они достаточно ослабнут, – выступить на сцепу со свежими силами, 
выступить, конечно, в „интересах мира“, и продиктовать ослабевшим участникам 
войны свои условия».
      
      Съезд подтвердил, что основной задачей СССР на международной арене 
остается борьба за сохранение мира и обеспечение безопасности страны. Решения 
съезда ставили перед советской внешней политикой и дипломатией задачу и впредь 
помогать народам, ставшим жертвой агрессии, укреплять деловые связи со всеми 
странами. В то же время необходимо было соблюдать осторожность, чтобы не дать 
провокаторам втянуть наше государство в военный конфликт.
      Огромное значение для мобилизации мирового общественного мнения имели 
выступления Советского правительства, разоблачавшего агрессивные действия 
фашистских держав. Так, в связи с вторжением гитлеровских войск в Чехословакию 
в марте 1939 г. народный комиссар иностранных дел направил правительству 
Германия ноту, где Говорилось:
      
      «…4. При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа 
оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского 
правительства не могут не быть признаны Произвольными, насильственными, 
агрессивными.
5. Вышеприведенные замечания относятся целиком и к изменению Статута Словакии в 
духе подчинения последней Германской империи, не оправданному каким-либо 
волеизъявлением словацкого народа…
7. Ввиду изложенного Советское правительство не может признать включение в 
состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии 
правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и 
справедливости или принципу самоопределения народов.
8. По мнению Советского правительства, действия германского правительства не 
только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и 
усилили такую опасность».
      
      Выступления СССР в защиту мира встречали горячую поддержку народов. 
Трудящиеся Англии, Франция и других стран все настойчивее требовали от своих 
правительств объединения усилий с СССР для обуздания агрессоров и 
предотвращения войны. Более твердого курса в отношении фашистских держав 
требовали и значительные круги буржуазии, опасавшейся чрезмерного усиления 
Германии и Италии, как своих империалистических конкурентов.
      Широкое отражение эти взгляды получили и на страницах буржуазной печати. 
Английская газета «Ньюс кроникл» писала 13 апреля:
      
      «Только Россия в состоянии остановить в Восточной Европе происки фашистов.
 Только она может действовать в защиту Польши, Румынии и других балканских 
стран с той же мощью, как Великобритания и Франция в Западной Европе. Россия – 
стержень всего… Стальной союз между Францией, Великобританией и Советским 
Союзом – единственная надежда мира».
      
      Была ли реальной задача объединения трех держав в интересах спасения 
мира? Безусловно. Правда, попытки Советского правительства наладить 
сотрудничество с кабинетами Чемберлена и Даладье в прошлом были мало 
обнадеживающими. Но за фигурами буржуазных министров, погрязших в антисоветских 
интригах, Коммунистическая партия и правительство СССР видели многомиллионные 
народные массы Англии, Франции и других стран. Подобно советским людям, они 
были кровно заинтересованы в обуздании агрессоров и предотвращении войны. 
Общность интересов народов представляла надежную объективную основу для 
создания эффективного англо-франко-советского пакта. Реализация этой цели 
зависела от активности тех сил на Западе, которые стояли на позициях укрепления 
мира, от их способности преодолеть сопротивление наиболее реакционных 
антисоветских элементов, окопавшихся в правительственных кабинетах.
      Советское правительство настойчиво добивалось сотрудничества с Англией и 
Францией для совместного отпора агрессору. Свою точку зрения оно довело до их 
сведения в ясной, исключающей какое-либо неверное толкование форме.
      
      «Хотя Россия сможет собственными силами выиграть любую оборонительную 
войну, – говорится в английской записи заявления советского посла, сделанного 
Галифаксу 21 мая 1939 г., – она не сможет своими силами предотвратить войну как 
таковую. Поэтому она готова сотрудничать для достижения этой цели с другими 
державами».
      
      Среди всеобщего возмущения и беспокойства, вызванных новыми агрессивными 
действиями фашистских держав весной 1939 г., британский премьер представлял 
странную фигуру. В тот самый день, 15 марта, когда тер» майские войска вошли в 
Прагу, Чемберлен выступал в палате общин. Он не нашел, однако, слов осуждения и 
даже не мог выжать из себя хоть несколько слов сочувствия в адрес 
чехословацкого народа, находившегося в тяжелой беде.
      Острая реакция общественности заставила Чемберлена быстро Понять свою 
«ошибку». Он перестроился, во всяком случае, внешне. Когда премьер выступал 17 
марта в Бирмингеме перед избирателями, это был уже совершенно другой человек. 
Горько сетуя на вероломство Гитлера, Чемберлен заявил о решимости Англии 
оказать сопротивление дальнейшему распространению агрессии. С политикой 
«умиротворения», казалось, было покончено.
      Свое проявление «новый» курс кабинета Чемберлена нашел в том, что Англия 
предоставила «гарантии» Польше, Румынии, Греции и Турции. Аналогичные 
обязательства в отношении названных государств взяло на себя и правительство 
Франции. В середине апреля Англия и Франция вступили в переговоры с Советским 
Союзом.
      Важность проблемы, явившейся предметом трехстороннего обмена мнениями, 
сразу же поставила переговоры в центр политических событий. Острота момента, 
заинтересованность трех государств в предотвращении агрессии, энергичная 
поддержка широких кругов общественности – все это позволяло надеяться на 
быстрое и успешное решение вопросов, связанных с подготовкой и заключением 
пакта. Но надежде не суждено было осуществиться. Переговоры шли медленно, и 
вскоре стало ясно, что их затягивают.
      Причины неудовлетворительного хода переговоров тогда не были известны 
общественности. В парламенте английскому премьеру каждую неделю задавали вопрос 
о достигнутом в Москве прогрессе, и каждый раз следовал стереотипный ответ: 
британские представители прислали отчет, и им даны новые инструкции.
      – Являются ли «новые» инструкции более новыми, чем те, которые направлены 
на прошлой неделе? – спросил У. Галлахер, добивавшийся от имени 
Коммунистической партии Великобритании скорейшего заключения пакта с Советским 
Союзом и Францией.
      С критикой курса Чемберлена выступала оппозиционная группа консерваторов. 
В нее входили такие деятели, как У. Черчилль, А. Иден, Дафф Купер, Л. Эмери и 
др. Еще в 1938 г. при голосовании в парламенте по вопросу о Мюнхене эта группа 
демонстративно воздержалась; Дафф Купер в знак протеста вышел из состава 
кабинета. Преследуя в конечном итоге те же цели, что и группировка, 
представленная Чемберленом, оппозиционеры считали необходимым достигнуть их 
другими средствами. Полагая выгодным для Англии провоцирование 
германо-советского конфликта, они думали осуществить это не уступками Германии, 
а демонстрацией силы Британской империи. Это должно было, по их расчетам, 
заставить Гитлера двинуться не на запад, а на восток. Поэтому они требовали 
резкого увеличения вооружений и укрепления позиций Англии путем создания блока 
государств, заинтересованных в отпоре фашистской Германии. После мартовских 
событий 1939 г., несмотря на резко антикоммунистические взгляды, консервативная 
оппозиция активно выступала за заключение союза с СССР. «Мы окажемся в 
смертельной опасности, – говорил Черчилль в палате общин в апреле 1939 г., – 
если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей 
глупостью, если бы… мы отвергли естественное сотрудничество с Советской 
Россией».
      Опубликованные в настоящее время документы обнажают «подводные камни», на 
которых застряли и затем потерпели крушение трехсторонние переговоры. Как 
выяснилось, направлявшиеся из Лондона инструкции имели мало общего с 
официальными заявлениями британского правительства о стремлении к равноправному 
и эффективному сотрудничеству с Советским Союзом/Характерным в этом отношении 
является, в частности, английское предложение от 15 апреля.
      
      «Согласно ли Советское правительство, – запрашивал Форин оффис, – сделать 
публичное заявление… что в случае акта агрессии против какого-либо европейского 
соседа Советского Союза, который оказал бы сопротивление, можно будет 
рассчитывать на помощь Советского правительства, если она будет желательна, 
каковая помощь будет оказана путем, который, найдут более удобным?»
      
      Возникал вопрос: где же совместные действия СССР, Англии и Франции против 
общего врага? Где их твердые взаимные обязательства помогать друг другу в 
случае вовлечения в войну с Германией? Где тот «стальной союз» трех держав, 
который являлся единственным средством обуздать агрессоров? Ничего этого 
предложение не предусматривало. Выставлялось лишь одностороннее обязательство 
СССР в случае германского нападения на какое-либо из его европейских соседей по 
первому сигналу из Лондона ввязаться в войну против рейха, причем не имея 
никаких прав требовать помощи у западных держав. «Английское правительство, – 
отмечает А. Тэйлор, – хотело, чтобы русскую помощь можно было включать и 
выключать по его желанию, как электрический выключатель…»
      Предложение Форин оффиса, унизительное для СССР, не отвечало поставленной 
задаче эффективного объединения усилий трех держав. Через два дня, 17 апреля, 
английскому послу в Москве Сидсу были вручены предложения Советского 
правительства. В документе говорилось:
      
      «1. Англия, Франция, СССР заключают между собой соглашение сроком на 5—10 
лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, 
включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся 
государств.
2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, 
помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и 
Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.,
3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить 
размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во 
исполнение §§ 1 и 2.
…6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не 
вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами 
отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия».
      
      18 апреля советское полпредство в Париже информировало об этих 
предложениях министерство иностранных дел Франции.
      Бросается в глаза принципиальное отличие советских предложений от проекта,
 выдвинутого Лондоном (равенство сторон, взаимный характер обязательств, 
эффективное противодействие агрессии как на западе, так и на востоке). Любой 
здравомыслящий человек, ознакомившись с ними, не мог не прийти к выводу, что 
советские предложения создавали хорошую основу для боевого союза трех держав. 
Но с этим не хотели соглашаться представители Англии и Франции. В ходе 
переговоров выявлялось нежелание британского правительства искренне 
сотрудничать с СССР.
      Франция, в связи с растущей агрессивностью Германии и Италии, была более 
склонна к соглашению. В конце апреля ее правительство сообщило в Лондон, что 
для него не представляется далее возможным поддерживать в Москве английское 
предложение «об односторонней русской декларации о помощи», не сопровождающейся 
какими-либо взаимными гарантиями. Вслед за этим МИД Франции направил Советскому 
правительству свой проект соглашения. При первом взгляде на документ могло 
создаться впечатление, будто в нем содержался определенный элемент взаимности. 
При ближайшем рассмотрении «взаимность» оказывалась несколько странной. В 
проекте говорилось:
      
      «В случае, если бы Франция и Великобритания оказались в состоянии войны с 
Германией вследствие выполнения обязательств, которые они приняли с целью 
предупредить всякие насильственные изменения положения, существующего в 
Центральной или Восточной Европе, СССР оказал бы им немедленно помощь и 
поддержку.
В случае, если бы вследствие помощи, оказанной Союзом ССР Франции и 
Великобритании в условиях, предусмотренных предыдущим параграфом, СССР оказался 
бы в свою очередь в состоянии войны с Германией, Франция и Великобритания 
предоставили бы ему немедленно помощь и поддержку».
      
      Получалось так, что, когда Англия и Франция решили бы воевать с Германией 
из-за статус-кво в Европе, Советский Союз автоматически втягивался в войну на 
их стороне. Но если бы он оказался в состоянии войны независимо от указанного 
условия, то ни на какую помощь со стороны западных держав не мог рассчитывать.
      Во французском проекте, отметил советский полпред в Париже, беседуя с 
министром иностранных дел Франции 29 апреля, нет подлинной взаимности. Бонне 
разыграл смущение и объяснил: из-за перегруженности делами он поручил 
редактирование документа генеральному секретарю МИД А. Леже, а сам 
«недостаточно вчитался» в документ. В тот же день советскому полпреду был 
направлен новый вариант французского проекта. Он содержал взаимные 
обязательства трех держав помогать друг другу в случае вовлечения в войну с 
целью предупредить насильственное изменение существующего положения. 
(Французская инициатива по-прежнему обходила вопрос о взаимной помощи в случае 
прямого нападения на одну из трех держав.)
      Несмотря на шаг вперед, сделанный французской стороной, британское 
правительство продолжало упорно уклоняться от принятия обязательства взаимного 
характера. Кабинет Чемберлена, в 1938 г. немало потрудившийся над тем, чтобы 
взломать франко-советский договор 1935 г., и теперь не намеревался допустить 
заключение соглашения, которое было бы, по его мнению, «слишком обязывающим» 
для Запада. 8 мая Сидс передал народному комиссару иностранных дел новые 
соображения английского правительства. Советскому Союзу предлагалось 
опубликовать декларацию, где оно обязалось бы,
      
      «в случае вовлечения Великобритании и Франции, в военные действия во 
исполнение принятых ими обязательств, оказать немедленно содействие, если оно 
будет желательным, причем род и условия, в которых предоставлялось бы это 
содействие, служили бы предметом соглашения».
      
      Предложение имело, по существу, издевательский в отношении СССР характер. 
Отклоняя советские предложения от 17 апреля о заключении пакта трех держав, 
который сопровождался бы военной конвенцией, английское правительство 
по-прежнему требовало от СССР односторонней и даровой помощи, не принимая на 
себя аналогичных обязательств по отношению к нашей стране. Отводя СССР роль 
«слепого спутника» в создаваемой комбинации, британский кабинет не желал даже 
гарантировать Советский Союз от последствий, какие повлекло бы принятие им 
предлагавшихся обязательств.
      Советское правительство вынуждено было сообщить в Лондон и Париж, что 
считает английский проект от 8 мая неприемлемым, и вновь предложило вернуться к 
выдвинутым им 17 апреля принципам.
      19 мая в английском парламенте состоялись дебаты по вопросам внешней 
политики. Лидеры партий и ряд бывших министров настойчиво доказывали 
необходимость немедленного заключения договора с СССР. С большой речью выступил 
Черчилль.
      
      «Я никак не могу понять, – заявил он, – каковы возражения против 
заключения соглашения с Россией… против его заключения в широкой и простой 
форме, предложенной русским Советским правительством?
Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно, имеют в виду 
тройственный союз между Англией, Францией и Россией… Единственная цель союза – 
оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я 
не вижу, что в этом предосудительного?.. Ясно, что Россия не пойдет на 
заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме 
того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками… могут 
привести к успеху… Наше правительство должно понять, что ни одно из этих 
государств Восточной Европы не сможет продержаться, скажем, год войны, если за 
ними не будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в 
сочетании с союзом западных держав. По существу я согласен с Ллойд Джорджем, 
что, если нужен надежный Восточный фронт, будь то Восточный фронт мира или 
фронт войны, такой фронт может быть создан только при поддержке дружественной 
России, расположенной позади всех этих стран…
Перед нами предложение – справедливое, и, по-моему, более выгодное, чем те 
условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, 
прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, 
чтобы оно ни к чему не привело. Я прошу правительство его величества усвоить 
некоторые из этих неприятных истин. Без действенного Восточного фронта 
невозможно удовлетворительно защитить наши интересы на Западе, а без России 
невозможен действенный Восточный фронт».
      
      Нельзя сбрасывать со счета, что Черчилль и многие другие буржуазные 
деятели, выступавшие за союз с СССР, в действительности не стремились к 
искреннему сотрудничеству. В заключении договора они видели средство переложить 
на Советский Союз главную тяжесть надвигавшейся борьбы с фашистской Германией. 
Тем не менее их заявления весьма показательны. Они служат дополнительным 
свидетельством реалистичности выдвинутых Советским правительством предложений, 
которые могли стать хорошей основой для объединения усилий трех держав. 
Заключение пакта между СССР, Англией и Францией дало бы возможность создать 
прочный барьер на пути дальнейшего развертывания фашистской агрессии. 
Британский кабинет, однако, продолжал вынашивать совершенно иные замыслы (4).
      
Галифакс: «Держать Россию в игре»
      
      Чемберлен не нашелся, что ответить на высказанную в палате общин критику 
в адрес правительства в связи с ходом московских переговоров. Секретный 
меморандум Форин оффиса, датированный 22 мая 1939 г. (тремя днями позже 
описанных дебатов), дает возможность понять, почему премьер уклонился от 
откровенного изложения своей точки зрения и ограничился несколькими невнятными 
фразами.
      Происхождение меморандума, как можно судить, связано с тем, что 
переговоры с СССР к рассматриваемому моменту достигли такой стадии, когда 
правительству Англии следовало либо согласиться наконец с предложенным 
советской стороной трехсторонним пактом, либо рвать переговоры. Чиновникам 
Форин оффиса поручили «подсчитать», каковы для Англии плюсы и минусы участия в 
пакте.
      Нетрудно заметить, знакомясь с документом что составители были проникнуты 
духом вражды и недоверия к СССР, столь характерных для правящих кругов 
Великобритании накануне войны. Несмотря на это, в числе «плюсов» содержится 
весьма важная констатация. Заключение предложенного Советским правительством 
пакта, говорится в документе, возможно, является «единственным средством 
предотвращения войны»  (курсив мой. – Авт. ). Казалось бы, чего же лучше? Но 
авторы тут же находят еще более весомые «минусы».
      Если будет заключен подобный договор, отмечается в меморандуме, то может 
сложиться впечатление, что «правительство его величества окончательно 
отказалось от всякой надежды добиться урегулирования с Германией».
      В приведенных строках – вся потрясающая близорукость и косность 
английской дипломатии. На пороге войны Форин оффис все еще цеплялся за свою 
«идефикс» – создание «Пакта четырех», объединение Европы «без России и против 
России». Предлагавшийся Советским Союзом договор, оказывается, не нравился 
потому, что лишал Чемберлена возможности договориться с Гитлером против СССР!
      Другой «минус» трехстороннего пакта составители меморандума усматривали в 
следующем. После его заключения, говорится в документе, может возникнуть 
ситуация, когда Англия
      
      «в результате неспособности Польши или Румынии оказать сопротивление 
германскому нападению или в результате нападения Германии на Советский Союз 
морем или через прибалтийские государства может быть втянута в войну не с целью 
защиты независимости какого-либо малого европейского государства, а для 
оказания поддержки Советскому Союзу против Германии»  (курсив мой. – Авт. ).
      
      Классовая ненависть английских правителей к социалистическому государству 
в приведенных строках бьет фонтаном. Они еще согласны (так и быть!) получить 
помощь от СССР, но самим помогать ему – ни в коем случае!
      Какой вывод делали составители меморандума? Для Англии желательно 
заключить соглашение, которое отвечало бы таким условиям:
      а) В случае нападения на Англию Советский Союз должен прийти ей на помощь,
 вынудив Германию воевать на два фронта.
      б) В случае возникновения войны соглашение должно непременно втянуть в 
войну и СССР, «ибо в противном случае в конце войны, когда Англия и Германия 
будут лежать в развалинах, Советский Союз, имея нетронутую армию, стал бы 
господствовать в Европе».
      Вооружившись этими соображениями, британское правительство заявило о 
своем согласии заключить трехсторонний пакт. Новые англо-французские 
предложения были вручены Советскому правительству 27 мая. В тексте документа 
содержался неожиданный сюрприз. Обязательства участников договора предлагалось 
подчинить Уставу Лиги наций. Это значило, как показали события в Эфиопии, 
лишить пакт всякой эффективности.
      Настораживала редакция 4-го пункта нового проекта, определявшего порядок 
выполнения сторонами обязательств.
      
      «В случае возникновения обстоятельств, которые могут потребовать 
выполнения их обязательств о взаимной помощи и поддержке, три правительства 
немедленно приступят к консультации относительно создавшегося положения. Методы 
и объем такой консультации станут тотчас же предметом последующего обсуждения 
между тремя правительствами…»
      
      Итак, вместо конкретных действий, в случае угрозы агрессии, предлагались 
консультации по вопросу о консультациях.
      Существенным пороком проекта являлся и тот факт, что он оставлял 
неприкрытым район Прибалтики. Здесь для агрессора имелась лазейка. «Если Латвия 
или Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии, – пояснил ответственный 
сотрудник французского МИД Роша советнику посольства США в Париже Вильсону, – и 
не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи… 
обязательства о взаимной помощи не вступят в силу». Проект Форин оффиса, таким 
образом, оставлял в Прибалтике коридор для германской агрессии против СССР.
      Англо-французские предложения, заявил народный комиссар иностранных дел В.
М. Молотов96 в беседе с Сидсом и Наджиаром, наводят на мысль, что правительства 
Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о 
нем…
      Позиция западных держав, упорно уклонявшихся от заключения честного, 
равноправного договора, не могла не внушать сомнений. Предлагавшиеся ими 
проекты по-прежнему содержали в завуалированном виде односторонние 
обязательства для СССР и лазейки для агрессора. «Договор был обставлен, как 
живой изгородью, различными ссылками на Лигу наций, на резервирование различных 
прав и позиций, – признал впоследствии один из участников переговоров, 
английский дипломат Стрэнг. – Естественно, это должно было настораживать 
Советское правительство». Фоном для маневров Форин оффиса и Кэ д’Орсе служили 
откровенные выступления реакционных кругов на Западе, утверждавших, что «цель 
целей» дипломатической стратегии – «дать Берлину пожрать Украину и расчленить 
СССР».
      Несмотря на все это, Советское правительство, глубоко заинтересованное в 
заключении пакта о взаимной помощи, настойчиво продолжало добиваться выработки 
справедливого и эффективного соглашения. 2 июня 1939 г. оно передало Англии и 
Франции свой проект договора, лишенный каких-либо двусмысленностей и недомолвок.
 В нем предлагалось, чтобы совместные гарантии трех держав были распространены 
на Бельгию, Грецию, Турцию, Румынию, Польшу, Латвию, Эстонию и Финляндию. 
Предусматривалось также, что механизм взаимопомощи, в случае необходимости, 
будет приведен в действие немедленно, независимо от какой бы то ни было 
процедуры прохождения вопросов в Лиге наций. Договор должен был вступить в силу 
одновременно с военной конвенцией о формах и размерах взаимной помощи, 
оказываемой участникам» пакта.
      Советский проект стал предметом новых препирательств со стороны западных 
держав. Ссылаясь на то, что английское правительство уже сделало ряд «уступок», 
Галифакс рекомендовал следовать практике коммерческих сделок и требовал, чтобы 
советская сторона «в свою очередь» отказалась от ряда важных положений.
      К их числу относились, в частности, вопросы о гарантиях стран Прибалтики 
и об одновременном подписании военной конвенции, от чего продолжали уклоняться 
западные державы. Оба вопроса, однако, имели принципиальное значение.
      Не было секретом, что страны Прибалтики являлись одним из объектов 
агрессивных устремлений фашистской Германии. Захват этого района предоставил бы 
гитлеровцам удобный плацдарм для наступления на жизненно важные центры 
Советского Союза, а также для операций против западных держав и района Северной 
Европы. Единственной силой, способной оградить народы прибалтийских государств 
от нависшей над ними угрозы, был Советский Союз. Это хорошо понимали трудящиеся 
массы Эстонии, Латвии и Литвы. «Рабочие настроены крайне враждебно к 
гитлеровской Германии, и своим единственным спасителем они считают СССР», – 
отмечалось в документах латвийской охранки. Состоятельные классы и выражавшие 
их волю фашистские правительства, находившиеся у власти в этих странах, 
ориентировались на Германию. В начале июня Эстония и Латвия заключили договоры 
о ненападении с третьим рейхом. Вскоре встал вопрос о военном сотрудничестве 
прибалтийских государств с Германией и о вводе ее войск. Летом сюда прибыли с 
визитом начальник штаба германской армии генерал Гальдер и начальник 
контрразведки рейхсвера Канарис. Вместе с ними приехала группа военных 
специалистов, которые составили карты пограничных с Советским Союзом районов 
Эстонии, сфотографировали полосу прохождения границы. Государственные и 
общественные учреждения оказались наводнены гитлеровскими агентами. В любую 
минуту можно было ожидать вступления в Эстонию и Латвию германских войск с 
фактического согласия их правительств.
      Приведенные факты свидетельствуют, насколько обоснованным было стремление 
правительства СССР превратить Прибалтику в одно из прочных звеньев мира, 
укрепив тем самым и безопасность нашей страны на северо-западе. Это вынуждены 
были признавать и некоторые крупные политические деятели на Западе. «Требования 
русских, чтобы эти государства были включены в тройственную гарантию, хорошо 
обоснованы. Нет никакого смысла в том, чтобы кессон мира имел трещину», – 
заявил Черчилль.
      Что касается заключения военной конвенции, то опыт 1938 г., когда 
советско-французский договор о взаимной помощи остался мертвой буквой, служил 
достаточным основанием для постановки этого вопроса. Его значение для 
Советского Союза было тем более велико, что в случае гитлеровского нападения на 
Польшу, а его можно было ожидать со дня на день, СССР немедленно оказался бы в 
состоянии войны с Германией. В чем выразилась бы тогда помощь западных держав 
Советскому Союзу, которому пришлось бы принять на себя главный натиск 
фашистских армий?
      Июнь ушел на обсуждение с Лондоном и Парижем вопроса о предоставлении 
гарантий странам Прибалтики. Для ускорения переговоров Советское правительство 
предложило направить в Москву кого-либо из руководящих политических деятелей 
Англии, например Галифакса. Ведь и он, и Чемберлен ездили на переговоры в 
Германию. Британское правительство ограничилось отправкой чиновника Форин 
оффиса Стрэнга. Командирование второстепенной фигуры было красноречивее иных 
дипломатических деклараций. Кабинет Чемберлена явно не проявлял серьезного 
интереса к переговорам.
      Придавая большое значение информации общественного мнения Англии и 
Франции, Советское правительство предприняло важный шаг. 29 июня 1939 г. в 
«Правде» была опубликована статья А.А. Жданова «Английское и французское 
правительства не хотят равного договора с СССР». В статье указывалось, что 
основной причиной застойного состояния, в котором оказались переговоры, 
являлось нежелание западных держав пойти на заключение с СССР равного договора, 
на который только и может пойти уважающее себя государство.
      Статья обращала также внимание на тактику затяжки переговоров, 
применявшуюся англо-французской дипломатией. Действительно, из 75 дней, на 
протяжении которых происходил обмен мнениями, Советскому правительству для 
подготовки ответов понадобилось 16 дней; остальные 59 дней ушли на задержки и 
проволочки со стороны западных держав. По многим вопросам, которые, при наличии 
доброй воли и искренних намерениях Англии и Франции, легко могли бы быть 
разрешены, английское и французское правительства нагромождали искусственные 
трудности.
      
      «Все это говорит о том, – заключал А.А. Жданов, – что англичане и 
французы хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства 
и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они тоже за „равенство“, а 
такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих 
плечах всю тяжесть обязательств. Но ни одна уважающая себя страна на такой 
договор не пойдет, если не хочет быть игрушкой в руках людей, любящих загребать 
жар чужими руками. Тем более не может пойти на такой договор СССР, сила, мощь и 
достоинство которого известны всему миру.
Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого 
для СССР, а только лишь разговоров  о договоре для того, чтобы, спекулируя на 
мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить 
себе путь к сделке с агрессорами».
      
      После долгих переговоров согласившись на гарантии странам Прибалтики, 
западные державы оговорили, что это обязательство не распространяется на случай 
«косвенной» агрессии. Позиция англо-французской дипломатии явно шла вразрез с 
логикой. Именно путем «косвенной» агрессии гитлеровцы захватили в марте 1938 г. 
Австрию и в марте 1939 г. остававшуюся после Мюнхена часть Чехословакии. 
Англо-французские гарантии Польше, учитывая этот опыт, предусматривали 
возможность как прямой, так и «косвенной» агрессии. Но, когда вопрос встал о 
прибалтийских странах, где «косвенная» агрессия была наиболее вероятной, Лондон 
и Париж неожиданно воспротивились.
      Английский дипломат Стрэнг, прибывший в Москву в середине июня для 
участия в переговорах, вынужден был признать в своей переписке с Лондоном, что 
полученные им инструкции не открывали перспективы успешного разрешения 
обсуждавшихся проблем. «Тот факт, что мы создаем одну трудность за другой, – 
писал он, – создал впечатление, что мы к соглашению серьезно не стремимся».
      Такое впечатление, уже давно складывавшееся среди политических 
наблюдателей, усилилось, когда во второй половине июля в западной печати 
промелькнуло сообщение о секретных переговорах в английской столице между 
министром внешней торговли Хадсоном и представителем рейха Вольтатом. Факт 
привлек к себе всеобщее внимание. Возникло подозрение: не ведет ли английское 
правительство параллельно с переговорами в Москве тайных переговоров с 
Берлином?
      Лишь после окончания войны, когда стали известны документы секретных 
германских архивов, выяснилось, что подозрение было вполне обоснованным. 
Выяснилось также, что переговорам с Германией английское правительство 
придавало гораздо большее значение, чем возможности заключения пакта с СССР. 
Это позволяет в полной мере оценить тактику Форин оффиса. Поскольку обеспечить 
вовлечение СССР в войну, навязав ему односторонние обязательства, не удавалось, 
английская дипломатия взяла курс на затягивание переговоров. Целью этого было, 
говоря словами Галифакса, «держать Россию в игре». Запугивая Германию 
перспективой заключения англо-франко-советского договора, Чемберлен рассчитывал 
побудить Гитлера на соглашение с Англией.
      Этот замысел не был тайной для дипломатических кругов. «Москвой получены 
сведения о намерениях Лондона, – сообщал чехословацкий посол в Москве Фирлингер 
в Прагу 25 июля 1939 г., – из которых следует, что Чемберлен не стремится к 
договору с Советским Союзом и намерен продолжать свои попытки к сближению с 
Германией, пользуясь договором с СССР только как средством давления на Германию,
 примерно так же, как это было во время чехословацкого кризиса».
      Все более накалявшаяся международная обстановка и реальная угроза, что 
Лондон и Париж будут использовать затеянные ими переговоры с Москвой в ущерб 
безопасности нашей страны, заставили Советское правительство прийти к выводу о 
необходимости выяснить: думают ли западные державы заключить соглашение, 
которое способствовало бы укреплению мира? Пробным камнем должно было стать 
подписание военной конвенции. Если бы удалось договориться о совместных 
операциях трех государств против агрессора, было бы легко согласовать 
формулировки политического договора, по которым оставались расхождения. 
Советское правительство решило предпринять еще одну попытку договориться с 
Англией и Францией. 23 июля 1939 г. оно предложило немедленно начать военные 
переговоры. Западные державы ответили согласием. Было ли согласие искренним? 
(5)
      
Фитиль войны подожжен
      
      
      «Я – человек, который начал войну. Претензия, которой трудно верить? 
Можете не верить, если хотите. Но это правда. Я был тем человеком, который 
поджег фитиль Европы в 1939 г. События того года и тех, которые за ним 
следовали, сейчас настолько смешались, история их настолько сложна, что трудно 
видеть факты в их подлинной перспективе и взаимозависимости. Но даже люди, 
которые ставят под сомнение все, кроме самых основных вех той эпохи, как бы ни 
были смутны их представления, будут теперь решительно утверждать, что на этот 
раз не было второго Сараева, не было убийства, которое развязало бы 
гитлеровскую войну.
Так вот, они ошибаются. В действительности имел место особый инцидент, который 
начал цепную реакцию насилия и кровопролития, и, разумеется, необходим был 
человек, чтобы подготовить инцидент, чтобы, так сказать, нажать курок. Я был 
этим человеком…»
      
      Такими словами начинает Альфред Науджокс, в свое время представший в 
Нюрнберге как один из военных преступников, предисловие к книге, написанной его 
биографом и опубликованной под броским названием: «Человек, который начал 
войну».
      Дав клятву безоговорочно и не раздумывая выполнять любое задание, 
Науджокс, тайный агент «Службы безопасности» (СД) третьего рейха, благодаря 
полной неразборчивости в средствах и склонности к авантюре быстро завоевал 
особое доверие шефа разведки Гейдриха. Науджоксу поручали самые рискованные и 
грязные дела. В его послужном списке одна за другой появляются ряд «блестящих» 
операций. Он снабжает гитлеровскую шпионскую агентуру на Балканах 
радиоприемниками, упрятанными в холодильник и другие предметы домашнего обихода.
 Создав «техническую секцию» СД, он организует массовое изготовление фальшивых 
заграничных паспортов и затем английской валюты. Кстати говоря, видная роль 
принадлежала Науджоксу при фабрикации подложных документов по «делу 
Тухачевского».
      5 августа 1939 г., явившись по вызову на Принц Альбертштрассе в 
резиденцию Гейдриха, Науджокс был удивлен: шеф необычно приветлив. Это 
настораживало.
      Гейдрих был одной из наиболее зловещих фигур гитлеровской кровавой 
«верхушки». В прошлом морской офицер, вынужденный покинуть службу на флоте 
из-за скандальной связи, он находит свое призвание в гестапо. Болезненно 
честолюбивый, выделявшийся среди «коллег» более тонким умом и редким цинизмом, 
Гейдрих вскоре становится правой рукой «рейхсфюрера СС» Гиммлера. Хранившиеся в 
сейфе Гейдриха личные дела лидеров фашистского рейха, содержавшие тщательно 
собранные свидетельства их неблаговидного прошлого, постепенно сосредоточили в 
руках шефа СД необычайную власть. С ним старались дружить – его осведомители 
были повсюду, а секреты, находившиеся в его. руках, были опаснее пуль.
      – Альфред, – по-дружески обратился Гейдрих к вошедшему Науджоксу. – Есть 
дело. Как раз по твоей специальности.
      Начальник «Службы безопасности» откинулся в кресле, его удлиненное лицо с 
маленькими холодными глазами на минуту застыло в неопределенной улыбке. Что она 
могла означать у человека, которому достаточно нажать кнопку, чтобы два 
вращающихся пулемета в тумбах стола мгновенно изрешетили все вокруг?
      – Назовем это… ну, скажем, «операция Гиммлер», – продолжал он, взяв со 
стола папку из дубленой кожи. – «Фюрер» считает ее делом первостепенной 
важности. По значению она далеко превосходит все, чем нам приходилось 
когда-либо заниматься. Риск немалый, и тем не менее опасность провала должна 
быть полностью исключена.
      Гейдрих резко встал и подошел к висевшей на стене карте.
      – Речь идет о Польше. Наступило время ею заняться. Поскольку фюрер не 
намерен вести зимнюю кампанию в польских равнинах, он хочет разрешить польский 
вопрос сильным, молниеносным ударом в ближайшие несколько недель. Но требуется 
подходящий предлог для начала войны. Этим ты и займешься.
      Привыкший к неожиданным поручениям, Науджокс хранил молчание, пристально 
наблюдая за шефом.
      – Как тебе известно, – пояснил Гейдрих, – в последнее время имели место 
мелкие пограничные инциденты. Но ничего мало-мальски серьезного. Один-два 
выстрела, и на этом дело кончается. Ни одного крупного случая, который мы могли 
бы использовать, чтобы взорвать пороховой погреб. Теперь нам надо действовать 
наверняка. Придется поджечь фитиль самим.
      – И мне предстоит… чиркнуть спичкой? Гейдрих испытующе поглядел на 
Науджокса.
      – Вот, смотри, – сказал он, уперев конец карандаша в еле заметную точку 
на карте. – Это Глейвиц. Он принадлежит Германии, но практически находится на 
самой границе с Польшей. Для нас это очень удобно. Невдалеке от него, на 
расстоянии нескольких километров, на нашей территории расположена небольшая 
радиостанция. Вот здесь ты и должен появиться на сцене…
      Представь себе, что однажды ночью, – продолжал Гейдрих, шагая по кабинету,
 – поляки совершат налет на Глейвиц: Среди них ведь немало горячих голов, так 
что это выглядело бы вполне правдоподобно. При этом они захватывают 
радиостанцию, пусть не надолго, на десять – пятнадцать минут. Этого времени им 
вполне хватит, чтобы, воспользовавшись включенным микрофоном, передать в эфир 
какое-нибудь дерзкое заявление. Ну, например, что фюрер хочет войны или 
что-нибудь в таком роде. В общем это не твоя забота, текст мы составим тебе. 
Это была бы, конечно, очень серьезная, возмутительная провокация, не правда ли? 
В особенности, если бы в тот момент радиостанция в Глейвице была случайно 
подключена к германской трансляционной сети. Вся страна сразу убедилась бы, что 
именно поляки обостряют обстановку.
      На следующий день об этом можно напечатать в газетах, с фотографиями. 
Особенно убедительным было бы, если после возникновения перестрелки на месте 
были бы обнаружены один или два трупа в польской форме, чтобы все воочию 
увидели провокаторов. Как ты думаешь, сможешь организовать такой инцидент?
      Интересно, кому пришел в голову дьявольский план, подумал Науджокс. Уж 
конечно не тупице Гиммлеру. Нет, автором может быть только сам Гейдрих. Или 
Гитлер?
      – Итак? – произнес Гейдрих.
      – Мне кажется, – ответил Науджокс, осторожно подбирая слова, – что риск 
очень велик. Но если вы мне поручите это дело, я сделаю все, что смогу.
      – Все, что ты сможешь, это не устроит, – холодно возразил Гейдрих, 
пристально глядя в глаза Науджоксу. – Ты ведь понимаешь, что означал бы провал… 
Кстати, ты, надеюсь, не имеешь каких-либо сомнений морального порядка? – 
насмешливо спросил он.
      – Конечно, нет, – поспешил заверить Науджокс.
      Собеседники приступили к обсуждению деталей операции. До начала войны 
оставалось 25 дней…
      Накануне описанной встречи в Гданьске произошел инцидент, сразу 
поставивший Европу на порог войны. На протяжении всего лета город был дымящейся 
точкой на политической карте. Используя тот факт, что большинство населения 
было немецким, гитлеровцы захватили сенат и фактически стали хозяевами в 
«вольном городе». На зданиях развевались германские флаги со свастикой, отряды 
эсэсовцев в черной форме патрулировали улицы. В местах гуляний, оцепленных 
колючей проволокой, тайно сосредоточивались войска. Вокруг висели надписи: 
«Храните молчание, чтобы не пожалеть о последствиях». 4 августа гданьские 
власти попытались отстранить польских чиновников на нескольких таможенных 
постах на границе между территорией «вольного города» и Восточной Пруссией, 
откуда гитлеровцы нелегально переправляли оружие.
      Правительство Польши ответило резкой нотой, адресованной председателю 
сената Грейзеру. Сославшись на предоставленное ему право таможенного контроля 
(Гданьск находился в таможенной унии с Польшей), оно заявило, что поручило 
своим сотрудникам таможни продолжать исполнять обязанности «в форме и при 
оружии». В ноте содержалось требование, чтобы к 6 часам следующего дня (5 
августа) сенат сообщил об отмене изданных им указаний об отстранении польских 
таможенных чиновников.
      Действуя по указке из Берлина, гданьский сенат отрицал причастность к 
инциденту. Варшава, утверждали гитлеровцы, предъявив «ультиматум», умышленно 
ведет дело к обострению обстановки. Гданьское правительство заявляло «самый 
решительный протест». В «войну нот» включилась нацистская дипломатия. 9 августа 
Вейцзекер пригласил польского поверенного в делах Любомирского и выразил ему 
«крайнее удивление» в связи с действиями правительства Польши. Угрозы и 
ультиматумы Гданьску, предупредил он, могут привести к ухудшению 
германо-польских отношений. Ответственность за это полностью ляжет на Варшаву. 
Демарш Вейцзекера сопровождался резким усилением антипольской кампании в 
немецкой печати. Газеты рейха предупреждали: близится час, когда в словах 
Берлина будет «отчетливо слышен звон железа».
      Главарь гданьских фашистов, Форстер, только что вернувшийся из Германии, 
где встречался с «фюрером», вечером 10 августа на фашистском сборище произнес 
речь, полную угроз в адрес Польши. Следующее «собрание», заявил он, состоится 
уже после присоединения Гданьска к рейху.
      В тот же вечер на квартире комиссара Лиги наций в Гданьске Буркхарта 
раздался телефонный звонок.
      – Фюрер хочет видеть вас завтра в 4 часа дня у себя в Оберзельцберге, – 
сообщил Форстер.
      – Но это невозможно! Как я могу попасть туда к такому сроку? – возразил 
Буркхарт.
      – Все предусмотрено. Фюрер предоставляет вам свой личный самолет… Сегодня 
с полуночи аэродром будет оцеплен. О вашем отъезде никто не узнает…
      Находясь в течение двух лет на посту представителя Лиги наций в Гданьске, 
Буркхарт фактически работал под руководством Галифакса, председателя «Комитета 
трех», которому поручили вопрос о «вольном городе». Ночью Буркхарт успел 
сообщить в Лондон и Париж о приглашении и получил их согласие на визит в 
Германию. Английский министр иностранных дел просил его «обстоятельно» 
переговорить с Гитлером. Буркхарт понял смысл просьбы. Для него не было 
секретом, что Чемберлен и Даладье, пристально наблюдая за развитием 
германо-польского кризиса, надежды возлагали на организацию нового Мюнхена – за 
счет Польши. Когда напряжение достигнет кульминации, рассчитывали они, Гитлер 
согласится, как и в период чехословацких событий, на созыв конференции. Не 
означает ли приглашение комиссара Лиги наций в Оберзальцберг, что наступил 
момент для осуществления этого замысла? Неожиданно Буркхарт оказался в центре 
надвигавшегося на Европу циклона. От результатов его переговоров с Гитлером, 
полагал он, будет зависеть судьба «западной цивилизации».
      Обдумывая предстоявшую беседу, верховный комиссар Лиги наций не забывал 
прикинуть, как она может отразиться на его личной карьере. Швейцарский историк 
Буркхарт был близок по взглядам к «идеалам» третьего рейха. Его назначение в 
Гданьск было предварительно согласовано с Гитлером. Теперь приглашение… 
Неплохое начало для человека, мечтающего получить должность посла в Берлине!
      Предвоенная Германия фактически имела три столицы. Административным 
центром являлся Берлин. Центром идеологической обработки населения в духе 
национал-социализма был Мюнхен. Но управлялась страна с вершины горы, где 
располагалась личная резиденция Гитлера «Бергхоф». Горная вилла, сооруженная в 
Баварских Альпах близ Зальцбурга, в полной мере отвечала стремлению 
«сверхчеловека» к одиночеству. Здесь «фюрер» обдумывал и принимал важные 
решения.
      Незадолго до войны высоко над виллой, на обрывистой скале, построили 
«чайный домик», получивший наименование «Адлерхорст» – «Орлиное гнездо». Чтобы 
попасть туда, необходимо было подняться на лифте по вертикальной шахте, 
вырубленной в скале, на высоту более 100 метров. Там посетитель обнаруживал 
массивное приземистое сооружение, состоящее из застекленной залы, окруженной 
колоннадой. В соответствии с духом третьего рейха откосы подъездов, выходы из 
подземелий и подступы к «чайному домику» были устроены с учетом военных 
соображений и защищены многочисленными пулеметными гнездами. Сюда и доставили 
Буркхарта для встречи с «фюрером».
      Беседа была рассчитана как «разговор на чистоту». Как обычно, она свелась 
к монологу Гитлера. Буркхарт, прислонившись к косяку застекленной двери, 
почтительно слушал. Разыгрывая заранее продуманный спектакль, «фюрер» применил 
целую серию ораторских эффектов. Временами он срывался и, словно бешеный, 
начинал метаться по зале, отшвыривая ногам/и и руками попадающуюся мебель.
      Изображав человека, терпение которого доведено до предела, Гитлер 
обрушился на поляков.
      – Польша прибегает к угрозам в отношении Данцига! Газеты заявляют, что 
это именно тот язык, которым надо со мной разговаривать!.. Если вновь возникнет 
малейший инцидент, я без предупреждения разгромлю поляков, так что от них не 
останется и следа, – бесновался Гитлер. – Я ударю, как молния!
      – Но это будет означать всеобщую войну, – вставил Буркхарт.
      – Пусть так! Если мне суждено вести войну, я предпочитаю, чтобы это было 
сегодня, когда мне пятьдесят лет, а не когда будет шестьдесят! Что вы сможете 
предпринять против меня? Ударить с воздуха? («Истерический смех», – отмечает 
Буркхарт в записи беседы.)
      Но вдруг в облике Гитлера произошла разительная перемена. Он 
успокаивается. Он хочет мира.
      – Постоянные разговоры о войне, – говорит он, – это глупость. Они только 
сводят народы с ума. О чем, в сущности, идет речь? Только о том, что Германия 
нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на Востоке, 
для леса – колония, только одна колония. Все остальное ерунда…
      Я не стремлюсь к господству, – продолжал Гитлер. – Я ничего не требую от 
Запада ни сейчас, ни в будущем. Раз и навсегда: ничего. Все, что мне 
приписывают, – выдумки. Но мне нужна свобода рук на Востоке. Повторяю еще раз – 
вопрос идет только о зерне и лесе. Я готов вести переговоры. Но когда мне 
угрожают ультиматумами, меня лишают этой возможности!
      Гитлер выводит собеседника на террасу, нависшую над обрывом. Монолог 
должен завершиться широким «пиано» на фоне гор, залитых лучами вечернего солнца.

      – Как я счастлив, когда бываю здесь! – заявляет «фюрер». – Довольно я 
поработал, пора мне и отдохнуть. С каким удовольствием я остался бы здесь и 
занялся живописью. Ведь я художник!
      По-видимому, в эти минуты, в «приливе откровенности», Гитлер высказал 
мысль, которая впоследствии была заботливо изъята из всех официальных 
публикаций и стала известна лишь в 1960 г., после выхода в свет мемуаров 
Буркхарта.
      
      «Все, что я предпринимаю, – заявил Гитлер, – направлено против России… 
Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну».
      
      «Тонкая» игра Гитлера строилась на грубой лжи. Раз и навсегда ему «ничего 
не нужно от Запада». Поэтому пусть Запад не мешает ему разгромить Польшу, 
которая нужна рейху как коридор для похода против России!
      Буркхарт прощается. Провожая гостя, Гитлер вдруг «с симпатией» вспоминает 
о лорде Галифаксе.
      
      «Я хочу жить в мире с Англией, – заявляет „фюрер“, – заключить с ней пакт 
об окончательном урегулировании; я готов гарантировать английские владения во 
всем мире и сотрудничать с Англией.
Буркхарт:  – Не лучше ли тогда побеседовать непосредственно с кем-либо из 
англичан? Я высказываю это предложение экспромтом, как мысль, которая вдруг 
пришла в голову. Это моя собственная идея. Но я склонен думать, что, если бы 
подобное предложение было сделано, оно было бы хорошо принято.
Гитлер:  – Язык является слишком большим препятствием… Может быть кого-нибудь 
из англичан, говорящих по-немецки? Мне сказали, что бегло говорит по-немецки 
генерал Айронсайд97…
Буркхарт:  – Могу я передать, что у вас есть такое желание?
Гитлер:  – Да. Не могли бы вы сами направиться в Лондон? Если мы хотим избежать 
катастрофы, дело является срочным».
      
      Полагая, что высказанное Гитлером предложение будет поворотным пунктом в 
развитии европейского кризиса, Буркхарт спешит в Базель. В обстановке полной 
секретности он встретился здесь с доверенными представителями английского и 
французского министров иностранных дел Роджером Макинсом и Пьером Арналем. 
Буркхарт вручил им запись беседы и сообщил подробности. Начинают вырисовываться 
перспективы нового Мюнхена.
      И вдруг, словно в пьесе начинающего драматурга, опять раздается 
телефонный звонок.
      Сообщение, переданное французским послом в Берне П. Арналю, повергает 
присутствовавших в состояние растерянности и досады. «Все надежды, бывшие 
главной целью моего визита к Гитлеру, рассыпались в прах!» – отмечает Буркхарт 
в своих мемуарах.
      Произошло следующее. Один из французских журналистов, находившийся в 
Гданьске, утром 11 августа пожелал переговорить с комиссаром Лиги наций. 
Секретарь ответил, что тот уехал на охоту в Восточную Пруссию. Ответ показался 
подозрительным – слишком неподходящей для подобных развлечений была обстановка 
в городе. Начав поиски швейцарского дипломата, журналист добрался до аэродрома. 
У одного из сотрудников он узнал: Буркхарт и Форстер вылетели утром на личном 
самолете германского рейхсканцлера.
      На другой день сенсационную новость опубликовала французская «Пари-суар», 
и затем ее подхватила вся мировая пресса. При этом высказывалась догадка, что 
Гитлер вручил Буркхарту для передачи Чемберлену письмо с предложением 
присоединиться к походу Германии против СССР.
      Закулисные контакты англо-французской дипломатии с Гитлером в те самые 
дни, когда в Москве шли переговоры о заключении трехстороннего пакта, вызвали 
необычайное возбуждение мировой общественности. Новостью бурно возмущались 
народные массы в Англии и Франции. Планы мюнхенцев – воспользоваться Буркхартом 
для подготовки сделки с Гитлером – оказались сильно подмоченными.
      Лишь после окончания войны, когда были опубликованы секретные архивы 
германского МИД, стало ясно, насколько бесцеремонно Гитлер морочил голову своим 
англо-французским партнерам. Его «намек» на стремление предотвратить катастрофу 
путем прямых переговоров с англичанами, сделанный в момент, когда решение 
напасть на Польшу было уже принято, рассчитывался на то, чтобы еще раз сыграть 
антисоветской картой и получить свободу рук для уничтожения очередного 
противника, Как раз в те дни прибыли в Москву военные представители западных 
держав, и германская дипломатия прилагала отчаянные усилия воспрепятствовать 
заключению оборонительного пакта.
      Вечером 11 августа, когда Буркхарт из «Адлерхорста» спешил в Базель, 
итальянский министр иностранных дел Чиано, в тот же день встречавшийся с 
Риббентропом в его замке «Фушль»98, расположенном в получасе езды от 
Оберзальцберга, сделал такую запись в своем дневнике: «Его решимость развязать 
войну непреклонна. Он отвергает любое решение, которое могло бы удовлетворить 
Германию и в то же время дало бы возможность избежать вооруженного конфликта».
      Приведенная запись нисколько не означает, будто Чиано являлся противником 
агрессии. Дело в том, что в 1939 г. Италия еще не была готова к большой войне и 
не спешила с ее развязыванием. Тем более, как пока зал Мюнхен, многого можно 
достигнуть путем «переговоров». Шантаж – вот средство, которое приносит легкие 
победы при минимальном риске!
      На следующий день Гитлер принял Чиано. На этот раз спектакль имел 
совершенно иные цели и был поставлен в других декорациях. При появлении 
министра в зале «Бергхофа» Гитлер был погружен в изучение многочисленных карт, 
разложенных на столе. Стремясь укрепить дух партнера по «оси», он выступал в 
облике «опытного стратега». Свыше часа, водя пальцем по воображаемым фронтам и 
оперируя специальными терминами, «фюрер» поражал неподготовленного к такой 
беседе Чиано познаниями в военной области. Он заявил о своем намерении в 
ближайшее время напасть на Польшу. «Доказав» неуязвимость Германии на западе, 
Гитлер перешел к восточным границам.
      
      «На Востоке, – говорится в записи беседы, – речь идет не о том, чтобы 
оставаться в обороне. Здесь надо перейти в наступление, и как можно скорее. С 
таким расчетом, чтобы сделать нападение возможным в любой момент. Фюрер не 
уточняет размеры сил, сконцентрированных против Польши, но намекает на один 
миллион человек. Он делает единственное уточнение, что в Восточной Пруссии 
находятся очень закаленные дивизии, в том числе несколько моторизованных. Когда 
наступит момент нападения на Польшу, а такой момент представится, когда 
возникнет крупный инцидент или в силу того, что Германия потребует, чтобы 
Польша уточнила свою позицию, германские силы будут одновременно брошены в 
наступление со всех участков границы к сердцу Польши по заблаговременно 
намеченным маршрутам. Польские силы в настоящее время недостаточны для того, 
чтобы противостоять, даже кратковременно, такому нападению. Авиация очень слаба,
 артиллерия – посредственная, противотанковые средства отсутствуют совершенно. 
С точки зрения метеорологических условий наиболее удобным временем является 
период, начиная с настоящего момента до 15 октября».
      
      Зная завистливость Муссолини, на протяжении многих лет переживавшего 
из-за слабости Италии в военном отношении, что не позволяло ему водрузить на 
Балканах знамена «нового Рима», Гитлер предложил итальянскому партнеру 
последовать его примеру и захватить Югославию. Мысль была высказана в форме 
некоего «теоретического постулата», которым должны руководствоваться агрессоры.
      
      «Говоря в общем плане, – продолжал „фюрер“, – самым лучшим было бы, если 
бы фальшивые нейтралы были ликвидированы один за другим. Это можно было бы 
сделать сравнительно легко, если бы один из партнеров оси прикрывал другого 
каждый раз, когда тот занят ликвидацией ненадежного нейтрала. Для Италии 
следует, по-видимому, рассматривать Югославию как одного из таких ненадежных 
нейтралов».
      
      Опытный артист, Гитлер не преминул, сделать на этом вопросе особое 
ударение. Следует отметить, что и сам Чиано реагировал на высказанную 
рекомендацию весьма живо. «Гитлер советует Италии воспользоваться первым же 
подходящим случаем для расчленения Югославии и оккупации Кроатии и Далмации», – 
уточнил он в своей записи.
      Чиано высказал опасение, что ликвидация Польши вызовет выступление 
западных держав. Гитлер решительно возразил. Франция и Англия, заявил он, 
несомненно, предпримут театральные жесты против Германии, но не пойдут на войну.
 С абсолютной уверенностью «фюрер» утверждал: конфликт будет локализован, и 
Германия сможет без особых осложнений свести счеты с Польшей. Тем самым она 
окажет большую услугу державам «оси», поскольку всякое укрепление одного из ее 
членов означает усиление итало-германского политического блока в целом. 
Категорический тон Гитлера делал безнадежной попытку Чиано заставить его 
прислушаться к точке зрения Муссолини о желательности некоторой оттяжки войны.
      …В декабре 1943 г., ожидая в тюремной камере исполнения смертного 
приговора99, Чиано сделал последнюю запись в дневнике. Он снова мысленно 
вернулся к своей поездке в Зальцбург в 1939 г., вспомнил некоторые подробности 
встречи с Риббентропом. После переговоров, состоявшихся утром, собеседники 
совершили, в ожидании обеда, прогулку по парку. Беседа не клеилась. Продолжая 
отстаивать свою точку зрения, что западные державы позволят Германии без помех 
разделаться с Польшей, Риббентроп предложил Чиано пари: коллекцию старого 
немецкого оружия против картины итальянского мастера. Наступило молчание.
      – Все же, Риббентроп, чего вы хотите, Данциг или коридор? – спросил Чиано.

      – Ни того, ни другого, – ответил Риббентроп, уставившись на него холодным 
взглядом. – Мы хотим войны! (6)
      
Притча о «спасательном круге»
      
      В первых числах августа посольство СССР в Лондоне устроило завтрак в 
честь английской и французской миссии, направлявшихся в Москву для переговоров. 
Состав миссий не мог не вызвать разочарования. Несмотря на важность вопроса, 
они не включали крупных должностных лиц. Главой британской делегации назначили 
престарелого адмирала Дрэкса, не имевшего никакого оперативного отношения к 
вооруженным силам Англии. Зато, правда, он был близок ко двору и славился своей 
неприязнью к Советскому Союзу. Труд» но было подыскать более неподходящую 
фигуру. Политические наблюдатели сделали из этого соответствующие выводы.
      
      «К продолжению переговоров о пакте с Россией, – сообщал в Берлин 1 
августа германский посол в Лондоне Дирксен, – несмотря на посылку военной 
миссии, или вернее, благодаря этому, здесь относятся скептически. Об этом 
свидетельствует состав английской военной миссии: адмирал, до настоящего 
времени комендант Портсмута, практически находился в отставке и никогда не 
состоял в штабе адмиралтейства; генерал – точно такой же простой строевой 
офицер; генерал авиации – выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, 
но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей 
задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные 
соглашения».
      
      Французская миссия, возглавлявшаяся генералом Думенком, тоже состояла из 
второстепенных фигур.
      Когда подали кофе, между советским полпредом И. Майским и адмиралом 
Дрэксом состоялся такой разговор.
      – Скажите, адмирал, когда вы отправляетесь в Москву?
      – Это окончательно еще не решено, но в ближайшие дни.
      – Вы, конечно, летите?
      – О нет! Нас в обеих делегациях, вместе с обслуживающим персоналом, около 
40 человек, большой багаж… На аэроплане лететь неудобно!
      – Может быть, вы отправитесь в Советский Союз на одном из ваших 
быстроходных крейсеров?.. Это было бы очень сильно и внушительно: военные 
делегации на военном корабле… Да и времени от Лондона до Ленинграда 
потребовалось бы немного.
      – Нет, и крейсер не годится. – На лице адмирала появилось кислое 
выражение. – Если бы мы отправились на крейсере, пришлось бы выселить Два 
десятка офицеров из кают и занять их место… Зачем доставлять людям неудобства? 
Нет, нет! Мы не поедем на крейсере…
      – В таком случае вы, может быть, воспользуетесь одним из быстроходных 
коммерческих судов? Время горячее, вам надо возможно скорее быть в Москве!
      Адмирал явно не желал продолжать разговор.
      – Ничего не могу вам сказать. Организацией транспорта занимается 
министерство торговли… Все в его руках. Не знаю, как получится.
      Практически оказалось, что после 10 дней сборов и проволочек военные 
миссии выехали лишь 5 августа на тихоходном товаро-пассажирском пароходе «Сити 
оф Эксетер». Со скоростью улитки старый пакетбот пополз вдоль берегов Европы. 
Буря, которая готова была вот-вот разразиться на континенте, мало беспокоила 
его пассажиров. Хотя старая посудина, с трудом делавшая 13 узлов в час, могла 
предложить лишь скромный комфорт, офицеры не тужили: они убивали время, играя в 
теннис. Известное разнообразие вносили обеды. Согласно строгому английскому 
этикету, члены обеих миссий являлись в кают-компанию в вечерних туалетах. 
Команда судна состояла сплошь из индийцев, и повар удивлял гостей экзотическими 
блюдами.
      Еще до отплытия миссий из Лондона английское правительство предложило им 
действовать «как единая команда». Время совместного путешествия они 
использовали для согласования полученных инструкций. Секретные директивы, 
которыми руководствовались делегации, раскрывают коварные замыслы 
англо-французской дипломатии.
      
      «Британское правительство, – говорилось в инструкциях английской миссии,
 – не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые 
могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует 
стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам. Что-нибудь 
вроде согласованного заявления о политике отвечало бы этой цели».
      
      Сопоставление других пунктов инструкции показывает, насколько неискренним 
было британское правительство в отношении советского предложения о заключении 
военной конвенции.
      
      «Эта идея, – говорится в пункте 3, – мало привлекает английское и 
французское правительства. В связи с возможностью провала переговоров, однако, 
оба правительства теперь согласились, что переговоры между штабами должны быть 
начаты в ближайшее время…»
      
      Приняв советское предложение, западные державы должны были стремиться к 
скорейшему заключению военной конвенции, если бы они действительно хотели 
сотрудничать с СССР. Совершенно иное указание содержалось в пункте 8.
      
      «До того времени, когда политическое соглашение будет заключено, 
делегация… должна вести переговоры очень медленно, следя за ходом политических 
переговоров».
      
      Как пишет в своих мемуарах член французской миссии генерал Бофр, «можно 
заключить, что англичане не имели никаких иллюзий в отношении результата 
предстоявших переговоров и что они стремились прежде всего выиграть время. Это 
было далеко от того, о чем мечтало общественное мнение».
      В последнее время стало кое-что известно и об инструкциях, которые 
получила французская миссия. В ней не было ни слова о заключении военного союза 
между западными державами и СССР. Она напоминала тезисы для академической 
дискуссии. Основные разделы имели следующие названия:
      
      I. Коммуникации с Европой [СССР, очевидно, рассматривался как страна 
«азиатская»].
II. Действия в Балтийском море против немецких морских коммуникаций.
III. Польский и румынский фронты.
IV. Турецкий фронт.
      
      Раздел III включал такие пункты: «Безопасность восточных границ названных 
государств», «Поставки и ремонт военного снаряжения», «Поставки сырья (зерно, 
уголь, металлы)», «Поддержка авиацией». В записке от 27 июля 1939 г. начальник 
французского генерального штаба Гамелен следующим образом уточнил врученные 
миссией инструкции:
      
      «Официально поляки не могут принять еще в мирное время принцип вступления 
русских войск на их территорию в случае конфликта. Но нет сомнений, что при 
возникновении опасности они согласились бы иметь на своей территории советскую 
авиацию и, может быть, даже механизированные соединения. Возможность того, что 
они откроют свои границы для русских войск всех родов остается маловероятной, 
Представляется, что румыны в этом вопросе будут также очень сдержанны… Поставки 
со стороны России для Польши, Румынии и Турции сырья, продовольствия, 
вооружения, снаряжения и оборудования будут, очевидно, хорошо приняты 
названными государствами. Очень желательно, чтобы СССР поставил им то, что 
Франция и Англия не могут им дать, во всяком случае в ближайшем будущем».
      
      Инструкция, таким образом, отводила Советскому Союзу лишь роль 
хозяйственного резерва для снабжения польской, румынской и турецкой армий. В 
ней не было даже намека на заключение эффективного соглашения с СССР, которое 
стало бы основой совместных военных операций крупного масштаба.
      Разумеется, Советское правительство не знало в то время этих секретных 
документов. Теперь можно в полной мере оценить, какой лицемерный фарс Англия и 
Франция поручили разыграть своим миссиям в Москве. Становятся понятными те 
факты, которые тогда удивляли и настораживали, – длительное путешествие 
делегаций, включение в их состав второстепенных лиц, от» сутствие у главы 
британской миссии адмирала Дрэкса каких-либо полномочий на ведение переговоров 
и подписание соглашения (генерал Думенк имел полномочия лишь на переговоры), 
тактика затяжек и проволочек. Работа совещания военных миссий началась в Москве 
12 августа. Советская делегация возглавлялась народным комиссаром обороны 
маршалом К.Е. Ворошиловым. Членами ее являлись начальник Генерального штаба 
командарм первого ранга Б.М. Шапошников, народный комиссар Военно-Морского 
Флота флагман флота второго ранга Н.Г. Кузнецов, начальник Военно-Воздушных Сил 
командарм второго ранга А.Д. Локтионов и заместитель начальника Генерального 
штаба комкор И.В. Смородинов. Авторитетный состав военной миссии подчеркивал 
исключительное значение, которое придавало Советское правительство переговорам.
      На первом же заседании представители западных держав попытались навязать 
дискуссию о «целях» и «общих принципах» сотрудничества. Советская делегация 
предложила сразу же перейти к обсуждению конкретных вопросов. «Цель у нас ясна,
 – заметил К.Е. Ворошилов, – и теперь идет вопрос о выработке плана для 
достижения этой цели». Затем в общих чертах был заслушан план развертывания 
вооруженных сил западных держав в случае возникновения войны. Как позже 
выяснилось, англичане и французы в ряде случаев сознательно сообщали советской 
миссии искаженные, завышенные сведения о численности и технической оснащенности 
своих войск.
      В схеме операций, изложенной западными военными специалистами, оставался 
неясным существенный вопрос: как генеральные штабы Англии и Франции 
представляли себе участие СССР в войне против агрессора? Каким образом 
Вооруженные Силы СССР, не имевшего непосредственной границы со странами 
фашистского блока, смогут вступить в соприкосновение с противником? Советская 
сторона вполне обоснованно считала этот вопрос кардинальным и просила 
представителей западных держав изложить их точку зрения.
      Посовещавшись между собой, главы миссий высказали личное мнение: если 
агрессор нападет на Польшу и Румынию, то те «будут умолять» Советский Союз 
оказать им помощь. Адмирал Дрэкс пояснил это следующим образом. «Я хочу 
привести вам такой пример: если человек тонет в реке и на берегу стоит другой 
человек, который предлагает ему спасательный круг, откажется ли тонущий человек 
от предложенной ему помощи?»
      Маршал Ворошилов возразил: «Если вы перешли на „притчи“, разрешите и мне 
последовать вашему примеру. Я должен сказать следующее: ну, а что, если 
„спасательный круг“ будет на таком расстоянии, что его нельзя будет добросить 
до утопающего? Естественно, что такой круг утопающему никакой помощи не 
принесет». Польша и Румыния могут и не обратиться за помощью или так поздно 
попросить ее, что повлечет тяжелые последствия для армий Франции, Англии и 
других союзников. Мы в это время не в состоянии будем оказать соответствующего 
воздействия на события».
      Разработанная в Лондоне тактика – вести общие разговоры – терпела провал. 
Советская сторона перевела дискуссию в плоскость конкретных решений. Как 
свидетельствуют известные в настоящее время документы, правительства Англии и 
Франции ожидали вопроса о пропуске советских войск через территорию Польши. Это 
логически вытекало из самого существа обсуждаемой проблемы. «Было вполне 
естественным для Советского Союза, – отметил, например, Стрэнг в своих мемуарах,
 – испрашивать согласие на транзит своих войск. И с военной точки зрения, в 
отличие от более широкой политической точки зрения, особенно имея в виду 
будущее Польши, было в интересах восточных держав, чтобы такое согласие было 
дано», Несмотря на это, обе миссии получили инструкцию «избегать» постановки 
вопроса о Польше.
      В конце описанного заседания 14 августа глава советской делегации зачитал 
заявление, где говорилось:
      
      «…Советская военная миссия выражает сожаление по поводу отсутствия у 
военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный вопрос о 
пропуске советских вооруженных сил через территорию Польши и Румынии.
Советская военная миссия считает, что без положительного разрешения этого 
вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, 
Францией и СССР, по ее мнению, заранее обречено на неуспех».
      
      «Я полагаю, что на этом нашу миссию можно считать законченной», – заметил 
адмирал Дрэкс после окончания заседания группе английских и французских 
офицеров. Но вместо того, чтобы честно заявить об этом советской делегации, 
руководители военных миссий западных держав сослались на необходимость снестись 
со своими правительствами для выяснения позиции Польши. Продолжался курс на 
искусственное затягивание переговоров.
      На следующий день а ожидании ответа на поставленный вопрос советская 
миссия изложила свои соображения о совместных действиях вооруженных сил трех 
держав. Правительство СССР выражало готовность выставить для борьбы против 
агрессии 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9—10 
тыс. танков и 5—5,5 тыс. боевых самолетов.
      Советская военная миссия считала возможным три основных варианта 
развертывания военных действий.
      Вариант I.  Агрессор совершит нападение на Англию и Францию. В этом 
случае СССР обязывался выставить 70% тех вооруженных сил, которые будут 
направлены против агрессора Англией и Францией. Польша, согласно ее договорам с 
Францией и Англией, должна принять участие в борьбе всеми своими силами.
      Вариант II.  Нападение агрессора на Польшу и Румынию. Оба названных 
государства выставляют все имеющиеся у них силы. Англия и Франция немедленно 
должны объявить войну агрессору. СССР обязуется выставить 100% тех вооруженных 
сил, которые выставят Англия и Франция против Германии.
      Вариант III  предусматривал, что главный удар агрессор направит против 
СССР через Прибалтику. В этом случае Англия и Франция должны были немедленно 
вступить в борьбу с агрессором. Польша, по договорам с Англией и с Францией, 
также должна вступить в борьбу. СССР развертывает 120 пехотных и 16 
кавалерийских дивизий. Англия и Франция должны выставить 70% от указанных сил 
Советского Союза.
      Во всех перечисленных случаях было необходимо, чтобы Англия и Франция 
договорились с Польшей о пропуске советских войск через строго ограниченные 
коридоры.
      16 августа глава советской делегации выступил по поводу «трех принципов», 
выдвинутых французской делегацией. Эти принципы, не представляя собой ничего 
конкретного, могли бы служить материалом для какой-нибудь абстрактной дискуссии 
и не отвечали задачам, стоявшим перед тремя миссиями.
      17 августа начальник Военно-Воздушных Сил СССР Локтионов сделал сообщение 
о Воздушных Силах СССР. Советская военная делегация дала ответ на заданные ей 
вопросы. Но ответа на поставленный советской миссией кардинальный вопрос все 
еще не было. Это лишало возможности продолжать работу совещания трех делегаций. 
По предложению Дрэкса был объявлен перерыв до 21 августа.
      В последующие дни английская и французская делегации так и не получили 
ответа из Лондона и Парижа на свой запрос. Польское правительство отказывалось 
разрешить пропуск советских войск через территорию Польши и встречало при этом 
полную поддержку со стороны британского кабинета.
      Выше указывалось, что заключение военной конвенции являлось пробным 
камнем в решении вопроса о подписании трехстороннего пакта Англии, Франции и 
СССР. Ход военных переговоров со всей очевидностью показал, что, как и во время 
политических переговоров, западные державы не стремились в действительности к 
заключению эффективного соглашения с Советским Союзом.
      Было ясно, что искусственно затягивавшиеся переговоры в Москве 
использовались ими в неизвестных целях где-то в другом месте.
      21 августа советская военная миссия огласила заявление, в котором 
указывалось:
      
      «Подобно тому, как английские и американские войска в прошлой мировой 
войне не могли бы принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными 
силами Франции, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции, 
так и советские вооруженные силы не могут принять участия в военном 
сотрудничестве с вооруженными силами Франции и Англии, если они не будут 
пропущены на территорию Польши и Румынии. Это – военная аксиома.
Советская военная миссия не представляет себе, как могли правительства и 
генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии для переговоров 
о заключении военной конвенции, не дать точных и положительных указаний по 
такому элементарному вопросу…
Если, однако, этот аксиоматический вопрос французы и англичане превращают в 
большую проблему, требующую длительного изучения, то это значит, что есть все 
основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному 
сотрудничеству с СССР.
Ввиду изложенного ответственность за затяжку военных переговоров, как и за 
перерыв этих переговоров, естественно падает на французскую и английскую 
стороны».
      
      Продление ситуации, сложившейся в ходе переговоров СССР с западными 
державами, в обстановке быстро нараставшей в Европе угрозы войны, могло нанести 
серьезный ущерб безопасности Советского государства. (7)
      
Советская дипломатия избегает ловушки
      
      Тем временем правительство Англии вело рискованную игру. За спиной 
Советского Союза оно вступило в секретные переговоры с фашистской Германией. 
Соглашение с Гитлером по-прежнему оставалось главной целью британской 
дипломатии. Расчет делался на то, что при всех его «безрассудствах» Гитлер 
сумеет сделать «разумный» выбор и войне на два фронта предпочтет договоренность 
с западными державами. Это обеспечило бы ему тыл на Западе и свободу рук на 
Востоке. Переговоры с Москвой, согласно тактической схеме Форин оффиса, должны 
были служить средством давления на Берлин.
      Реализация этого замысла представляла для кабинета Чемберлена немалые 
трудности. После мартовских событий капитулянтская политика мюнхенцев была 
подвергнута острой критике, общественность внимательно следила за каждым шагом 
премьера. Понимая, что в таких условиях разоблачение его подлинных намерений 
привело бы к падению кабинета, Чемберлен действовал чрезвычайно осторожно. Для 
связи с гитлеровцами использовались подставные лица, встречи и доверительные 
беседы проходили за плотно закрытыми дверями особняков или в загородных 
поместьях, вдали от нескромных взглядов.
      Желая сыграть на прогерманских настроениях, царивших среди влиятельных 
кругов Англии, германское министерство иностранных дел направило в начале июня 
1939 г. в Лондон своего сотрудника Тротт цу Зольца. Он прибыл в английскую 
столицу, разумеется, с «частным визитом» и благодаря своим связям с семейством 
Астор был немедленно приглашен в Кливден – штаб английских «умиротворителей». 
Там он встретил среди гостей лорда Галифакса, лорда Лотиана, сэра Инскипа и 
других видных политических деятелей. В соответствии с полученными инструкциями, 
Тротт горько жаловался, что английская политика «окружения» (имелись в виду 
«гарантии» ряду стран Центральной и Юго-Восточной Европы), и особенно намерение 
заключить пакт с СССР, рассматриваются как свидетельство враждебных намерений 
британского правительства и вызывают в Германии глубокое недовольство.
      Тактический ход гитлеровского эмиссара вполне оправдал себя. «Извиняясь» 
перед ним, собеседники пояснили: английское правительство было вынуждено 
предпринять такие шаги, но теперь готово искать «разумный выход» из 
создавшегося положения. Что понималось под «разумным выходом», пояснил лорд 
Лотиан, который, по словам Тротт цу Зольца, «в кругу Астора, Галифакса, 
Чемберлена и других» пользовался очень сильным влиянием, так как являлся среди 
них «самым умным и тонким политиком».
      «Он начал с допущения, что в настоящее время Гитлер занимается упрочением 
позиций своего рейха в Европе, – писал Тротт цу Зольц, излагая высказывания 
английского лорда. – Как он уже отметил, с его личной точки зрения, ликвидация 
Чехословакии в стратегическом отношении была в связи с этим также совершенно 
необходима». Теперь чехи со всех сторон окружены Германией ненадобности в 
борьбе против них более не существует. Если бы в таких условиях «фюрер» счел 
возможным восстановить национальную независимость Богемии и Моравии на условиях 
ограничения их вооружений и установления экономического сотрудничества с 
Германией, то это оказало бы благоприятное воздействие на общественное мнение 
Англии.
      
      «Германское жизненное пространство в экономическом отношении, – заявил 
Лотиан, – должно было бы естественно распространиться значительно дальше его 
нынешних границ. Если признание национального существования небольшого чешского 
народа, окруженного Германией, могло бы на деле стать неоспоримой и очевидной 
реальностью, это, вероятно, позволило бы в проблемах европейской политики 
согласовать экспансию германской мощи с сохранением суверенитета других наций… 
Данциг и польский вопрос легко нашли бы решение, поскольку поляки не имели бы 
уже ни малейшего основания утверждать, что усиление экономической и 
географической100 зависимости от Германии было равнозначно национальному 
подчинению.
Какое-либо недоверие со стороны Англии или ее противодействие германской 
экономической экспансии на юго-восток после этого должно было бы, разумеется, 
прекратиться».
      
      Несмотря на тщательно подобранные «смягчающие» формулировки, смысл 
сказанного Лотианом совершенно ясен. Грубо нарушив мюнхенское соглашение и 
введя войска в Прагу в марте 1939 г., Германия поставила английское 
правительство в чрезвычайно трудное положение и лишила возможности проводить в 
прежнем виде политику сотрудничества с рейхом. Однако если Гитлер исправит 
допущенную «ошибку» и провозгласит возвращение Богемии и Моравии хотя бы 
номинального суверенитета, это развяжет руки кабинету Чемберлена. В таком 
случае Англия не возражала бы против того, чтобы Германия подобным образом 
«разрешила» вопрос с Польшей и другими странами Центральной и Юго-Восточной 
Европы.
      О том значении, которое правящие круги Англии придавали переговорам с 
Тротт цу Зольцем, свидетельствует такой факт: через несколько дней его принял 
Чемберлен. «Асторы имеют доступ к нему в любое время, так что встреча была 
организована как нечто совершенно естественное», – отметил гитлеровский 
посланец. Беседа была задумана явно с целью дать возможность фашистскому 
эмиссару услышать подтверждение взглядов, высказанных частным лицом (Лотианом) 
из уст самого премьера Великобритании.
      Тротт цу Зольц опять жаловался на английские «гарантии» Польше и 
некоторым другим странам. «Вы думаете, я счастлив тем, что принимаю эти 
обязательства? – возразил Чемберлен. Повторив, какие трудности для английского 
правительства создал захват Праги, премьер заявил: если Германия „восстановит 
доверие“ к себе, „он сможет снова защищать политику уступок“.
      Чемберлен все еще в основном стремится к мирному урегулированию с рейхом, 
отмечал Тротт цу Зольц в донесении. «С того дня, как пришел к власти, он 
является сторонником взгляда, что решение европейских проблем может быть 
найдено только по линии Берлин – Лондон. В противоположность этому, 
предпринятые им в настоящее время меры  (то есть «гарантии» странам Восточной 
Европы и переговоры с СССР) служат лишь запасным средством, причем он постоянно 
старается иметь в виду их совместимость с задачей германо-английского 
урегулирования»  (курсив мой. – Авт. ). Одним из результатов визита Тротт цу 
Зольца в Кливден был меморандум, врученный ему братом лорда Данглеза, личного 
секретаря Чемберлена. Изложенный в своеобразной форме, документ прямо 
противоречил официальным заявлениям британского правительства о том, что с 
политикой «умиротворения» покончено.
      
      «Кливден…
Суббота, 3 июня 1939 г.
Демократии говорят: мы не пойдем на какие-либо уступки, пока вы не уберете 
ваших пистолетов!
Диктаторы отвечают: мы не уберем пистолетов, пока вы не пойдете на уступки!
Результатом является тупик…
Существенным является следующее:
Демократии превращают пистолеты в проблему. Это неверно. Пистолеты имеют 
второстепенное значение. Диктаторы, однако, считают проблемой уступки. Это 
правильно. Предоставление уступок или их отсутствие служит поводом для 
пистолетов. По вопросу о пистолетах не может быть договоренности. Пистолеты 
разговаривают только с пистолетами и их язык – это война. Поэтому пистолеты 
следует отбросить.
Но уже имеется договоренность, что наступит день, когда уступки будут сделаны.
Пусть этим днем станет сегодняшний день!»
      
      Отмечая в своем отчете, что «меморандум» явился результатом его беседы с 
Галифаксом в Кливдене, Тротт цу Зольц указывает, что документ интересен как 
свидетельство наличия «позитивных» взглядов «в самом непосредственном окружении 
Чемберлена».
      Упорно затягивая переговоры о трехстороннем пакте в Москве, английская 
дипломатия, не теряя времени, стала нащупывать практическую основу для 
соглашения с Германией. Уже через несколько дней после визита Тротт цу Зольца 
Хорас Вильсон и некоторые другие политические деятели встретились с 
находившимся в Лондоне специальным уполномоченным Геринга по «четырехлетнему 
плану» Вольтатом. Поскольку Воль-тат прибыл в Англию в связи с другими 
вопросами, это позволило сохранить беседы с ним в тайне, не возбуждая 
подозрений у общественности.
      В середине июля, когда Вольтат снова оказался в Лондоне в качестве главы 
германской делегации на международной конференции по китобойному промыслу, его 
опять пригласили на беседу с Вильсоном и затем с министром внешней торговли 
Хадсоном. Англичане воспользовались этой возможностью, чтобы изложить ему 
широкую программу англо-германского урегулирования. Она включала соглашение по 
политическим, экономическим и военным вопросам.
      В конце июля парламентский советник лейбористской партии Чарльз Роден 
Бакстон посетил советника германского посольства Кордта и развил перед ним те 
же мысли в еще более законченной форме. Запись, сделанная Кордтом, 1-августа 
1939 г. была срочно направлена в Берлин для «немедленного» доклада 
статс-секретарю. Излагая заявление Бакстона, Кордт писал:
      
      «…он заявил, что должен был убедиться, что публичное обсуждение способов 
сохранения мира в настоящее время не может привести к цели. Возбуждение народов 
достигло такой степени, что всякая попытка разумного урегулирования вопроса 
немедленно саботируется общественностью. Поэтому необходимо возвратиться к 
своего рода тайной дипломатии. Руководящие круги Германии и Великобритании 
должны попытаться путем переговоров, с исключением всякого участия 
общественного мнения, найти путь к выходу из невыносимого положения.
…Г-н Роден Бакстон набросал далее следующий план: Великобритания изъявит 
готовность заключить с Германией соглашение о разграничении сфер интересов. Под 
разграничением сфер интересов он понимает, с одной стороны, невмешательство 
других держав в эти сферы интересов, и с другой стороны, действенное признание 
законного права за благоприятствуемой великой державой препятствовать 
государствам, расположенным в сфере ее интересов, вести враждебную ей политику. 
Конкретно это означало бы:
1. Германия обещает не вмешиваться в дела Британской империи.
2. Великобритания обещает полностью уважать германские сферы интересов в 
Восточной и Юго-Восточной Европе. Следствием этого было бы то, что 
Великобритания отказалась бы от гарантий, предоставленных ею некоторым 
государствам в германской сфере интересов. Далее, Великобритания обещает 
действовать в том направлении, чтобы Франция расторгла союз с Советским Союзом 
и отказалась бы от всех своих связей в Юго-Восточной Европе.
3. Великобритания обещает прекратить ведущиеся в настоящее время переговоры о 
заключении пакта с Советским Союзом…
Со своей стороны, кроме ранее упомянутого невмешательства, Германия должна 
обещать:
1. Объявить о своей готовности к европейскому сотрудничеству (в этой связи г-н 
Роден Бакстон высказал мысли, сходные с идеей Муссолини о пакте четырех держав).

2. Гарантировать предоставление через некоторое время своего рода автономии 
Богемии и Моравии…
3. Согласиться на всеобщее сокращение вооружений… По его словам, подобная 
уступка необходима для того, чтобы дать возможность Чемберлену и лорду 
Галифаксу приступить к разумным и реально-политическим переговорам с нами…»
      
      3 августа 1939 г., когда британская военная миссия с «непонятной» 
медлительностью собиралась отправиться в Москву, ближайший советчик Чемберлена 
Хорас Вильсон пригласил, с очевидной целью ускорить ход англо-германских 
переговоров, Дирксена к себе на квартиру, несмотря на риск разоблачения. Этот 
шаг имел и другую цель. Еще в беседе с Вольтатом Вильсон предложил пройти в 
находившийся рядом кабинет и получить от Чемберлена личное подтверждение 
сделанных предложений. Не желая нарушать неофициальный характер своей миссии, 
Вольтат уклонился от этого. Теперь Вильсон, роль которого при Чемберлене была 
хорошо известна, подтвердил английскую программу соглашения с Германией 
официальному представителю рейха.
      
      «Из всего, хода беседы с сэром Горацием Вильсоном, – писал Дирксен в 
Берлин, – можно было заключить, что программу переговоров, сообщенную г-ну 
Вольтату и подтвержденную мне, он рассматривает как официальный зондаж со 
стороны Англии, на который ожидается ответ Германии».
      
      Как профессиональный дипломат, Дирксен воспользовался случаем, чтобы 
побудить Вильсона подробнее раскрыть свои соображения. Каким образом, спросил 
он, согласовать политику окружения Германии с новыми английскими предложениями? 
Ответ Вильсона раскрыл сокровенный смысл идеи заключения Англией и Германией, 
«пакта о ненападении».
      
      «Вильсон сказал, что англо-германское соглашение, включающее отказ от 
нападения на третьи державы, – записал Дирксен, – начисто освободило бы 
британское правительство от принятых им в настоящее время на себя гарантийных 
обязательств в отношении Польши, Турции и т.д.; эти обязательства были приняты 
только на случай нападения и в своей формулировке имеют в виду именно эту 
возможность. С отпадением такой опасности отпали бы и эти обязательства».
      
      Комментируя смысл такого предложения, Дирксен отмечал, что тогда Польша 
была бы «оставлена в одиночестве, лицом к лицу с Германией».
      Другой интересовавший нацистского дипломата вопрос касался предложения о 
«разоружении». Для фашистской Германии, наметившей вторжение в Польшу на 1 
сентября, этот пункт, разумеется, был абсолютно неприемлемым. Вильсон успокоил 
Дирксена, дав понять, что вопрос о разоружении включен в программу соглашения 
специально с целью обмана общественного мнения. Эту мысль Вильсон изложил так:
      
      «…он хочет категорически подчеркнуть, что под этим подразумевается не 
разоружение, а переговоры о вооружениях вообще. В дальнейшем, в ходе беседы, 
выяснилось, что он хорошо сознает трудности, стоящие на пути заключения какого 
бы то ни было соглашения об ограничении вооружений, а также тот факт, что такое 
соглашение может быть поставлено на очередь и осуществлено через несколько лет».

      
      Свой главный замысел – подтолкнуть Германию к скорейшему «походу против 
СССР» – английская дипломатия постаралась несколько завуалировать. 
Провокационное предложение поручили высказать более «нейтральной» фигуре – 
министру внешней торговли Хадсону. Он преподнес ее Вольтату под соусом 
разграничения сфер экономических интересов Англии и Германии.
      
      «Он указал на то, – сообщал Дирксен, – что перед обоими народами 
находятся три обширные области, представляющие необъятное поприще для 
экономической деятельности: английская империя, Китай и Россия. О них возможны 
соглашения, как и о других странах; на Балканах Англия не имеет никаких 
экономических притязаний… Г-н Вольтат вынес впечатление, что Хадсон хорошо 
знаком с этими вопросами и является человеком смелых комбинаций».
      
      Приведенные документы раскрывают картину цинизма и вероломства английской 
дипломатии. Начав переговоры с СССР о заключении тройственного пакта о взаимной 
помощи, британский кабинет не собирался объединять своих усилий с Советским 
Союзом для борьбы против агрессии. Его подлинной целью был сговор с фашистской 
Германией на основе дорогой для Чемберлена схемы «Пакта четырех». Все остальное 
было ложью, фальшивым маневром для обмана СССР, а также Польши, Румынии и 
Турции, которым были предоставлены «гарантии», наконец, для обмана собственного 
народа. Направленной в Москву миссии поручили не только «вести переговоры очень 
медленно», но и собирать сведения о состоянии Вооруженных Сил СССР. 
Одновременно английская дипломатия вела секретные переговоры с третьим рейхом, 
в ходе которых откровенно натравливала его на СССР. Как свидетельствуют 
документы, правительство Англии брало обязательство, как только состоится 
договоренность с Германией, тотчас же прекратить переговоры с Советским Союзом.
      Что означала подобная ситуация для СССР? Если бы замысел Чемберлена 
удался, то, занятый переговорами с западными державами, Советский Союз 
неожиданно оказался бы в полной изоляции, в полном одиночестве перед тайно 
созданным и направленным против него единым фронтом империалистических держав, 
с вооруженной до зубов Германией в качестве ударной силы. Замыслы империалистов 
представляли смертельную угрозу советскому народу.
      При оценке сложившейся ситуации необходимо также иметь в виду серьезную 
опасность, которую в тот момент представляли для нашей страны агрессивные 
замыслы японских милитаристов. В мае 1939 г. они развязали военные действия на 
монгольской границе в районе Халхин-Гола. В соответствии с договором, советские 
войска пришли на помощь Монгольской Народной Республике. Рассчитывая на 
сложность стратегического положения СССР в связи с назреванием военного 
конфликта на европейских границах, Япония использовала против МНР крупные силы. 
Соглашение, которое летом 1939 г. заключили Англия и Япония «соглашение Арита – 
Крейги»), обеспечивало тылы японских агрессоров. События на Дальнем Востоке 
могли превратиться для СССР в настоящую большую войну. Это еще более усугубляло 
опасность, нависшую над нашей Родиной.
      В этих условиях Советское правительство вынуждено было определить свое 
отношение к сделанному Германией предложению о заключении пакта о ненападении.
      В планы Советского правительства не входило заключение такого договора с 
Германией. На протяжении всего предвоенного периода Советский Союз пытался 
решить задачу обеспечения своей безопасности на основе обеспечения безопасности 
всех  миролюбивых государств. Советский Союз был самым настойчивым и 
последовательным поборником идеи коллективной безопасности в Европе. 
      Западные державы, в противоположность этому, к рассматриваемому времени 
открыто порвали с принципами коллективной безопасности и стали на путь 
обеспечения своих интересов за счет других государств.  Провоцирование 
советско-германского конфликта стало основным содержанием дипломатических 
маневров Англии, Франции и США. С откровенным цинизмом эта мысль была высказана 
американским послом в Париже Буллитом в беседе с польским послом в Вашингтоне 
Потоцким.
      
      «Вполне отвечало бы желаниям демократических государств, – говорил Буллит,
 – если бы на востоке произошло военное столкновение между германским рейхом и 
Россией. Поскольку силы Советского Союза пока неизвестны, могло бы оказаться, 
что Германия слишком удалилась бы от своих баз и была бы вынуждена вести 
длительную и истощающую войну. Только тогда демократические государства 
атаковали бы Германию и принудили бы ее капитулировать».
      
      Позиция западных держав в Мюнхене, стремившихся изолировать СССР, их 
антисоветские интриги в связи с ожидавшимся гитлеровским «походом на Украину», 
отказ от заключения летом 1939 г. пакта с нашей страной о взаимной помощи – все 
это свидетельствовало о том, что решить задачу обеспечения безопасности 
Советского государства на основе принципов коллективной безопасности не 
представлялось возможным. Это бесспорное положение вынуждены признать и наши 
политические противники.
      
      «Для безопасности России, – пишет Черчилль, – требовалась совершенно иная 
внешняя политика… Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что 
ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в 
таком случае от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вот-вот 
разразиться. Россия должна позаботиться о себе».
      
      До последнего момента Советское правительство изыскивало пути заключения 
прочного союза с западными державами и уклонялось от предложений, которые 
делались Германией. С середины августа 1939 г. германская сторона начала 
действовать особенно настойчиво. По поручению правительства немецкий посол в 
Москве Шуленбург заявил:
      
      «Если Россия предпочтет союз с Англией, она неминуемо останется одна 
лицом к лицу с Германией, как в 1914 г. Если же Советский Союз предпочтет 
взаимопонимание с нами, он обретет безопасность, которую так хочет, и получит 
все гарантии для ее обеспечения».
      
      20 августа правительство Германии направило в Москву телеграмму. Берлин 
ставил вопрос о немедленном приезде в Москву своего министра иностранных дел 
для заключения договора о ненападении.
      У Советского правительства не оставалось выбора. Единственная возможность 
обеспечить в тех условиях безопасность страны, хотя бы на некоторое время, 
заключалась в том, чтобы принять сделанное германским правительством 
предложение. В связи с безрезультатностью попыток договориться с Англией и 
Францией о создании коллективного фронта защиты мира от агрессии и учитывая 
опасность войны одновременно с запада и востока в условиях изоляции, без 
союзников, правительство СССР в конце концов вынуждено было пойти на подписание 
советско-германского договора о ненападении.
      Расчеты мюнхенцев спровоцировать столкновение Советского Союза с 
Германией были сорваны. (8)
      
Второй Мюнхен – за счет Польши?
      
      Дыхание августа становилось все более горячим. Не объявляя открыто, 
Германия полным ходом проводила мобилизацию. По подсчетам французского 
посольства в Берлине, она должна была иметь под ружьем уже около 2 млн. человек.
 Разведка сообщала о концентрации немецких войск на восточных границах рейха. 
Спешно заканчивалась уборка урожая, для ее ускорения на полях работали 
школьники.
      В середине месяца Черчилль в сопровождении начальника французского 
генерального штаба Гамелена посетил укрепления на южном участке границы с 
Германией. Часовые сидели, скрючившись в окопах наблюдательных пунктов, 
глубокие подземные казематы линии Мажино загружались боеприпасами. 
Противоположный берег Рейна казался безлюдным, мосты были разведены или 
заминированы. У аппаратов круглосуточно дежурили офицеры, готовые взорвать их 
по первому сигналу. Высказывались опасения, что гитлеровцы могут обойти линию 
Мажино с юга, на проходах к Базелю устанавливались тяжелые орудия.
      Париж, как обычно летом, был малолюден, «высший свет» разъехался по 
курортам. Но витрины фешенебельных магазинов, укрытые мешками с песком, и 
наскоро устроенные бомбоубежища говорили о близости военной опасности. В 
официальных кругах царило беспокойство. Все очевиднее становилось, что 
авантюристический курс правительства, на протяжении предвоенных лет делавшего 
ставку на соглашение с Гитлером, привел страну на порог катастрофы. Французские 
буржуа были встревожены, они боялись войны, боялись поражения, так как знали, 
что страна была плохо подготовлена к войне. Однако еще больше они боялись 
победы – крах фашистской Германии означал бы крушение оплота реакции в Европе и 
укрепление демократических сил. В памяти вставало лето 1936 г., занятие заводов 
французскими рабочими. Воспоминание заслоняло угрозу, нависшую со стороны 
фашистского рейха. Все, что угодно, только не Народный фронт! В глубине души 
буржуа надеялись на новый Мюнхен – за счет Польши.
      Немало было и откровенных пораженцев. «Гитлер восстановит порядок в доме. 
Что в том, если французская территория будет оккупирована вермахтом, раз мы 
будем навсегда избавлены от кошмара занятия заводов» – так полагали многие 
финансисты и промышленные магнаты. «Умереть за Данциг?» – писал будущий 
коллаборационист М. Деа, призывавший, укрывшись за линией Мажино, предоставить 
Польшу ее собственной судьбе. «Пятая колонна» делала свое черное дело.
      Сравнительно спокойно казалось в Лондоне. Правда, на виду у германского 
посольства расположился полк противовоздушной обороны – это была реакция на 
поступившие сведения, что Гитлер готовит внезапное воздушное нападение на 
Англию. Но в начале августа парламент был распущен на два месяца, – английское 
правительство, судя по этому, не придавало слишком большого значения событиям 
на континенте. Отмечая это, некоторые вспоминали, что в дни подготовки Мюнхена 
парламент также был на каникулах. 16 августа Чемберлен выехал на отдых. «…Если 
мне будет предоставлена возможность, я смогу в ближайшие несколько лет вывести 
страну из зоны войны», – записал он в своем дневнике. В этом и заключался 
«секрет» внешнего спокойствия британского кабинета. Премьер желал иметь руки 
свободными для задуманных им дипломатических маневров.
      В дипломатических кругах на Западе уже давно поговаривали о намерении 
Чемберлена и Даладье в критическую минуту выдать Польшу Гитлеру, заключив за ее 
счет новую сделку с агрессором.
      
      «У меня складывается впечатление, – сообщал из Парижа поверенный в делах 
США Вильсон 24 июня 1939 г., – что, возможно, подготавливается новый Мюнхен, на 
этот раз за счет Польши. Разумеется, позиция Даладье и официальная позиция 
правительства по-прежнему такова, что Франция окажет помощь Польше, если 
последняя будет защищаться от агрессии, угрожающей ее жизненным интересам. 
Кроме того, не исключена возможность, что Германия разрешит вопрос о Данциге в 
настолько грубой форме, что не оставит возможности англичанам и французам снова 
заняться „умиротворением“. Тем не менее у меня укрепляется убеждение, что опять 
оживают те силы, которые оказывали влияние во Франции и Англии в сентябре 
прошлого года; они решили, что снова следует избежать вооруженного столкновения 
с Германией и что, если необходимо, с Данцигом следует поступить так же, как с 
Судетами».
      
      Поясняя причины, заставившие его прийти к изложенному выше выводу, 
Вильсон отмечал в том же сообщении о наличии в Париже среди влиятельных кругов 
мнения, что в конечном счете Франции следует предоставить Центральную и 
Восточную Европу Германии, полагаясь на то, что Германия, вероятно, вступит в 
конфликт с Советским Союзом и что Франция может оставаться в безопасности за 
линией Мажино.
      Намек, сделанный Гитлером через Буркхарта, о желании встретиться с 
генералом Айронсайдом нашел в Лондоне горячий отклик. Генерал, в прошлом 
участник интервенции в Советскую Россию, известный своими антисоветскими 
взглядами, рассматривался как вполне подходящая фигура для переговоров с 
«фюрером». Разоблачения печати в связи с тайным посещением Буркхартом «Орлиного 
гнезда» лишали возможности немедленно заняться организацией визита Айронсайда в 
Германию. Английское правительство поспешило поэтому предпринять ответные жесты 
по другим каналам.
      14 августа упоминавшийся выше парламентский советник лейбористской партии 
Р. Бакстон, принимавший ранее участие в секретных англо-германских переговорах 
в «Лондоне, оказался в Берлине. Он встретился с сотрудником бюро министра 
иностранных дел Германии Хетцлером. Эмиссар Чемберлена передал своему 
собеседнику документ, излагавший основы англо-германского соглашения, которое 
должно было привести к установлению в Европе „совершенно нового порядка“.
      Согласно проекту, Англия готова была взять на себя следующие 
обязательства:
      
      «а) признать Восточную Европу естественным жизненным пространством 
Германии;
b) урегулировать колониальный вопрос, признав права Германии на ее бывшие 
колонии…
d) отказаться от всех так называемых союзов «окружения» в Восточной Европе;
е) оказать содействие прямым переговорам между Польшей и Германией по вопросу о 
Данциге и Коридоре  (курсив мой. – Авт. )».
      
      Германия в свою очередь должна была бы:
      
      «а) признать Британскую империю естественным жизненным пространством 
Англии;
Ь) войти в систему европейского сотрудничества (например, конференция Германии, 
Англии, Франции, Польши, Испании) для нового урегулирования в Европе…»
      
      Проект предусматривал, кроме того, ряд широковещательных шагов обоих 
государств, чтобы скрыть от общественности подлинную природу заключаемого 
соглашения.
      Документ свидетельствует о том, что новый Мюнхен подготавливался на более 
широких, чем в 1938 г., основах и предусматривал объединение фактически всей 
буржуазией Европы на антисоветской основе (полная изоляция СССР). Польша, 
разумеется, должна была бы пойти на жертвы «в пользу мира», т.е. в пользу 
предлагавшегося сговора западных держав с Германией и Италией. Это дало бы 
возможность убрать последние помехи в организации гитлеровского «похода на 
Восток».
      Одновременно с использованием Бакстона английское правительство 
предприняло демарш по дипломатической линии. 15 августа Гендерсон явился к 
статс-секретарю германского МИД и высказал намек на возможность мирного 
урегулирования германо-польского конфликта путем переговоров, дав понять, что 
решение вопроса о Гданьске «в спокойной обстановке» обеспечило бы «большой 
успех» для Германии. После этого, пояснил Гендерсон, представилась бы 
возможность англо-германских переговоров по широкому кругу вопросов – о 
колониях, сырье и др. Легко заметить, что заявление Гендерсона почти повторяло 
содержание английского проекта, переданного в Берлин через Бакстона.
      Весьма характерным было сделанное послом замечание: из-за сложности и 
напряженности обстановки Чемберлен не мог «снова прилететь со своим зонтиком» 
на переговоры в Германию. Это являлось напоминанием, что события марта 1939 г. 
осложнили положение британского кабинета и поэтому организация нового Мюнхена 
потребует более тщательной и осторожной подготовки.
      Попытки организации нового Мюнхена особенно усилились, когда вдруг 
выявился полный провал интриг англо-французской дипломатии в Москве, 
рассчитанных на провоцирована вооруженного столкновения Германии с Советским 
Союзом. 23 августа Гендерсон вручил Гитлеру срочное личное послание английского 
премьера. Напомнив о принятых Англией обязательствах в отношении Польши, 
Чемберлен большую часть письма посвятил попыткам убедить «фюрера», что вопрос о 
его претензиях к Варшаве может быть разрешен мирным путем, если будет 
восстановлена «атмосфера доверия» (!). При этом было бы также возможно, отмечал 
премьер, обсудить более широкие проблемы будущих международных отношений, 
«включая вопросы, в которых заинтересованы как мы, так и вы». Далее Чемберлен 
предлагал прямые германо-польские переговоры и сообщал о готовности английского 
правительства явиться в них посредником. Английская дипломатия, таким образом, 
не проявила большой изобретательности: старый джентльмен упорно цеплялся за 
схему, которая так «блестяще удалась» ему в 1938 г. Не случайно Буллит, 
ознакомившись с текстом послания, немедленно сообщил в Вашингтон, что считает 
его подготовкой «к новому Мюнхену». Демарш британского премьера отражал сложную 
обстановку, возникшую в Англии. Политический курс Чемберлена подвергался острой 
критике уже не только со стороны широкой общественности, но и значительной 
части буржуазии. Дальнейшее предоставление уступок Гитлеру, опасалась она, без 
соответствующих гарантий с его стороны явилось бы серьезной угрозой для 
интересов английского империализма. Понимая, что в случае новых актов агрессии 
придется пойти на объявление войны, чего мюнхенцы стремились любой ценой 
избежать, Чемберлен убеждал Гитлера согласиться на переговоры.
      Дополнительным средством воздействия в этом направлении на Гитлера 
явилось подписание 25 августа англо-польского договора. О намерении заключить 
его британское правительство объявило еще в начале апреля. Однако, не желая 
связывать себе руки, оно откладывало это до последнего момента. Намерение 
подписать договор не имело ничего общего со стремлением укрепить безопасность 
Польши.
      Речь могла идти лишь об использовании договора как политического средства,
 призванного усилить позиции Англии в замышлявшихся переговорах с рейхом.
      Заключение советско-германского пакта о ненападении вызвало растерянность 
среди французских мюнхенцев. На заседании военного совета 23 августа Бонне внес 
предложение, чтобы Франция отказалась от своих обязательств перед Польшей. Но 
она не рискнула открыто пойти на такой шаг. Практически же еще раньше было 
решено оставить Польшу на поток и разграбление гитлеровцам в надежде, что 
германские армии, докатившись до границ СССР, вторгнутся на его территорию.
      Немедленно в ход была пущена закулисная дипломатия. Один из лидеров клана 
французских капитулянтов, П. Фланден, бывший премьер, 24 августа имел 
доверительную беседу с сотрудником германского посольства в Париже. Эмиссар 
французской реакции настойчиво разъяснял, что Берлин делает «психологическую 
ошибку». В сентябре 1938 г., объяснял он, достигнутое в Мюнхене соглашение было 
подготовлено длительным предварительным обсуждением вопроса; на этот раз, 
окружав «тайной» свои намерения, Германия чрезвычайно осложняет дело. Поэтому 
общественное мнение Англии и Франции заняло твердую позицию, и правительства 
вынуждены считаться с ним. Если бы Гитлер, выдвигая требования в отношении 
Польши, одновременно сообщил свои «конструктивные идеи» о будущем Европы, то 
сохранилась бы надежда на мирное урегулирование конфликта.
      
      «В конечном счете, – заявил Фланден, – в проблеме Данцига и Коридора речь 
идет не о принципе, а о методе, которым Германия намерена его решить. Если 
канцлер действительно сумеет убедить заинтересованные народы, что не существует 
опасности для их жизненных прав и интересов, то мир может быть спасен даже в 
одиннадцатом часу».
      
      Демарши англо-французской дипломатии не могли не убедить Гитлера, что 
кабинеты Чемберлена и Даладье совершенно не намерены оказать какое-либо 
сопротивление осуществлению агрессивных замыслов в отношении Польши. 
Высказывавшиеся ему «советы» и «рекомендации» имели одну цель: убедить в 
необходимости соблюдать хоть некоторые «приличия», иначе возмущение 
общественного мнения может поставить в безвыходное положение английское и 
французское правительства. Разумеется, трудно было рассчитывать таким путем 
остановить агрессию. Наоборот, Гитлер черпал в этом уверенность, что задуманный 
им удар и на сей раз сойдет безнаказанным.
      Предлагая Гитлеру новую сделку, дальновидные британские государственные 
мужи не оставили без внимания и другой вопрос: как сложатся события, если, 
вопреки их желаниям, Англия вынуждена будет все же объявить войну рейху? 
Потолковать по душам на эту тему в середине августа в Берлин прибыл английский 
офицер, сотрудник министерства авиации барон де Ропп. Он был принят главой 
внешнеполитического отдела нацистской партии А. Розенбергом.
      Ропп давно уже находился в тесном контакте с гитлеровцами, и это дало ему 
возможность говорить без обиняков.
      
      «Он сказал мне, – сообщал Розенберг „фюреру“ о своей встрече с Роппом, – 
что в последние несколько дней имел беседы с офицерами британского воздушного 
штаба и министерства авиации, которых мы знаем. Точка зрения в этих кругах 
остается такой же, как и прежде. Было бы абсурдным для Германии и Англии 
ввязаться в борьбу не на жизнь, а на смерть из-за Польши. При существующем 
положении вещей единственным результатом было бы взаимное уничтожение воздушных 
сил и в итоге такой войны – уничтожение всей европейской цивилизации. Страной, 
получившей выгоду, была бы только Россия, которая сохранила бы свои силы 
нетронутыми».
      
      Даже в том случае, продолжал де Ропп, если Англия и Франция окажутся 
вовлеченными в конфликт, нельзя допускать, чтобы это вылилось в истребительную 
для обеих сторон войну.
      
      «Может случиться, что Германия быстро покончит с Польшей, и хотя будет 
объявлено состояние войны (между Англией и Германией), на этой стадии она могла 
бы вестись обеими сторонами как война оборонительная, т.е., хотя границы будут 
должным образом защищены блокадой и артиллерией, бомбардировки открытых городов 
не будут иметь места, что могло бы привести к неискоренимой ненависти. В случае 
скорого окончания германо-польского конфликта при этой гипотезе сохранилась бы 
еще возможность быстрой ликвидации войны, поскольку Британская империя и 
Германия не могут рисковать всем своим будущим ради государства, которое к тому 
времени практически перестанет существовать».
      
      Так выглядел «военный вариант» Мюнхена № 2 за счет Польши. Следует ли 
удивляться, что Германия, не теряя времени, решила воспользоваться 
представившейся возможностью.
      Тем временем польская правящая клика, следуя на поводу у Англии и Франции,
 рассчитывала найти выход за счет предательства национальных интересов страны. 
Забыв о судьбе Чехословакии и не подозревая всей меры вероломства своих 
союзников, предоставивших ей «гарантии», она надеялась, что Польша в качестве 
пятой державы будет приглашена участвовать в новой конференции. С согласия Бека 
английское правительство сообщило в Берлин о готовности Варшавы на переговоры с 
Германией для достижения «разумного компромисса».
      Категорически отказавшись от советской помощи, польское правительство 
поспешило уведомить гитлеровцев об этой самоубийственной позиции. В конце 
первой декады августа посол Польши в Москве Гржибовский сказал итальянскому 
коллеге, что отрицательное отношение его страны к англо-франко-советским 
переговорам остается неизменным. Это немедленно стало известно Шуленбургу.
      
      «Польша ни при каких условиях не разрешит советским войскам вступить на 
ее территорию, даже если бы речь шла только о транзите, – сообщал Шуленбург 10 
августа. – Когда итальянский посол заметил, что это, по-видимому, не 
распространяется на советские воздушные силы, польский посол заявил, что Польша 
ни при каких обстоятельствах не разрешит советским самолетам использовать ее 
аэродромы».
      
      Предательская, антинародная политика правящей клики Польши обрекла страну 
на тяжелую катастрофу.
      22 августа 1939 г. Гитлер созвал в Оберзальцберге совещание высшего 
командного состава германских вооруженных сил. Подробно изложив оценку 
обстановки, он сообщил о намерении в ближайшие дни осуществить нападение на 
Польшу. Протокол совещания является одним из наиболее важных свидетельств, 
разоблачающих разбойничьи планы фашистского рейха.
      
      «Мне стало ясно, – говорил Гитлер, – что раньше или позже столкновение с 
Польшей должно произойти. Я принял решение еще весной, но считал, что сначала 
мне в ближайшие годы придется выступить против Запада, а уже потом только 
против Востока. Но последовательность действий не поддается определению 
заранее».
      
      Объясняя причины, ускорившие сроки развязывания войны, Гитлер отметил ряд 
выгодных, с его точки зрения, обстоятельств. Во-первых, факторы персонального 
характера: существование его, Гитлера, затем Муссолини и Франко. Отсутствие 
«личностей» на Западе. Во-вторых, благоприятная политическая обстановка: 
соперничество Италии, Франции и Англии на Средиземном море, натянутые отношения 
между Японией и Англией, напряженность на Ближнем Востоке.
      
      «Нам терять нечего, – утверждал „фюрер“, – мы можем только выиграть. Наше 
экономическое положение в результате ограничений таково, что мы сможем 
продержаться еще лишь несколько лет. Геринг может подтвердить это. Нам не 
остается ничего иного, как действовать. Наши же противники рискуют многим, а 
выиграть могут мало…
Через два-три года всех этих счастливых обстоятельств не будет. Никто не знает, 
как долго я еще проживу. Поэтому пусть столкновение произойдет лучше сейчас.
Образование Великой Германии явилось большим политическим свершением. В военном 
же отношении оно было рискованным, так как достигнуто посредством блефа со 
стороны политического руководства. Необходимо испробовать военную силу. Причем, 
если возможно, не в генеральном сведении счетов, а путем решения отдельных 
задач…
Для Англии характерен такой факт. Польша хотела получить от нее заем на свое 
вооружение. Англия же дала ей только кредиты, чтобы обеспечить закупки Польши у 
нее, хотя сама ничего поставлять не может. Это говорит о том, что в 
действительности Англия не собирается поддерживать Польшу.
Она не хочет рисковать ради Польши 8 миллионами фунтов… Наши противники – 
жалкие черви. Я видел их в Мюнхене… Я боюсь лишь того, что в последний момент 
какая-либо свинья подсунет мне свое предложение о посредничестве».
      
      После перерыва Гитлер определил военные задачи операций против Польши. Ее 
ликвидация – на первом плане. Цель – уничтожение живой силы, а не достижение 
определенной линии. «Я дам пропагандистский повод для развязывания войны, а 
будет ли он правдоподобен – значения не имеет… Закрыть сердце всякой 
человеческой жалости. Действовать жестоко… Главное – быстрота».
      Во второй половине дня 28 августа Гитлер отдал приказ на рассвете 1 
сентября (9).
      
Германия вторгается в Польшу
      
      Вечером 29 августа английский посол в Берлине был приглашен на беседу к 
«фюреру». Дипломатия рейха приступила к осуществлению очередного маневра, 
имевшего целью сфабриковать предлог для вторжения в Польшу.
      Гендерсон явился в рейхсканцелярию по обыкновению со свежей гвоздикой в 
петлице лацкана. Накануне он вручил Гитлеру личное послание английского 
премьера. Документ был составлен весьма искусно: содержал все необходимое, 
чтобы оправдаться перед историей, и в то же время давал ясно понять, что ради 
соглашения с Германией Англия готова пойти на серьезные уступки, прежде всего 
за счет Польши.
      
      «Правительство его величества надеется, – говорилось в одном из пунктов 
послания, – что скрупулезный учет им своих обязательств в отношении Польши не 
создаст у германского канцлера впечатления об отсутствии стремления 
использовать все свое влияние для того, чтобы содействовать достижению решения, 
которое было бы приемлемым как для Германии, так и для Польши».
      
      Предлагая разрешить вопрос путем прямых переговоров между Германией и 
Польшей, Англия выдвигала условие, чтобы были соблюдены «существенные» интересы 
Польши и чтобы новое урегулирование было обеспечено международной гарантией. 
Как показал опыт Мюнхена, смысл британского предложения сводился к тому, что 
Чемберлен и Гитлер будут за столом, а Польша – на столе.
      Ознакомившись в присутствии Гендерсона с посланием, Гитлер сказал, что не 
замедлит дать на него ответ. Гендерсон заметил, что он не спешит. «Зато я 
спешу», – возразил «фюрер».
      Гитлер действительно не хотел терять времени. Послание убедило его в том, 
что, несмотря на подписанный 25 августа англо-польский договор о взаимопомощи, 
британское правительство по-прежнему ищет соглашения с Германией и предлагает 
сделку за счет своего союзника.
      Содержавшееся в послании Чемберлена предложение о прямых 
польско-германских переговорах нацистская дипломатия решила использовать для 
того, чтобы сфабриковать предлог для развязывания агрессии. Пригласив 
Гендерсона, Гитлер вручил ему свой ответ английскому премьеру.
      Послание Гитлера освещало состояние германо-польских отношений в весьма 
мрачных тонах. «Варварские» действия поляков в отношении немецкого населения в 
Польше являются более нетерпимыми, писал «фюрер». Для нормализации обстановки 
остаются уже не дни или недели, а лишь часы. Германское правительство 
скептически оценивает возможность решить вопрос путем предлагаемых Англией 
прямых переговоров Германии и Польши. Но, желая дать доказательство искренности 
намерения установить прочную дружбу с Великобританией, правительство рейха 
выражает свое согласие. Германия готова принять предложенные Англией добрые 
услуги и просит, чтобы польский представитель, имеющий необходимые полномочия, 
прибыл на следующий день, 30 августа.
      Беседа с Гендерсоном завершилась бурно. Гитлер резко отвел замечание 
посла, что срок для прибытия уполномоченного Польши слишком мал.
      
      «Когда гг. Чемберлен и Даладье прибыли в Мюнхен, они сделали это на 
другой день после получения приглашения, Почему польский представитель не может 
сделать того же?»
      
      Гендерсон пытается возражать. Гитлер разыгрывает крайнее раздражение. Он 
ссылается на вымышленные сведения об убийстве в Польше 6 немцев. Вот уже целую 
неделю, как мы толчемся на месте… Мой народ истекает кровью!
      – То же самое могли бы сказать и поляки, – вставляет Гендерсон.
      – Тем более! Вам, англичанам, конечно, до этого нет никакого дела!
      Гендерсон резко протестует. Потеряв контроль над собой, он повышает голос,
 пытаясь перекричать «фюрера». Несколько успокоившись, посол заявляет, что 
передаст германские предложения своему правительству. Затем он покидает 
рейхсканцелярию.
      Дневник Гальдера позволяет установить, как планировали гитлеровцы 
дальнейший ход событий. Запись от 29 августа гласит:
      
      «30.8. Поляки в Берлине.
31.8. Разрыв.
1.9. Применение силы».
      
      Несмотря на ультимативный характер германских требований, 
англо-французские «умиротворители» продолжали находиться во власти иллюзий, 
будто дело завершится новым Мюнхеном. Согласие Гитлера начать переговоры было 
расценено как отступление; считали, что он точно следует примененному в 
Чехословакии методу. Сообщая о настроениях в правительственных кругах Франции в 
связи с описанной выше беседой Гитлера с Гендерсоном, Буллит писал 30 августа:
      
      «Они полагают, что Гитлер направит окончательный ультиматум сегодня и что 
в последнюю минуту вмешается Муссолини и предложит общую конференцию для 
решения не только польско-данцигского конфликта, но и всех остальных вопросов, 
касающихся национальных требований, включая его собственные».
      
      Даладье считал, что «фюрер» блефует и не пойдет на риск войны с западными 
державами. Чемберлен был убежден, что удастся договориться. 30 августа он 
заявил начальнику английского генерального штаба Айронсайду, что войны не будет.

      На пути «умиротворителей» стояли немалые трудности. Подготавливая с 
Гитлером сделку за счет Польши, политические лидеры Запада отдавали себе отчет, 
что прямо пойти на новую конференцию по типу мюнхенской нельзя. Подобный шаг 
после мартовских событий 1939 г. вызвал бы слишком бурное возмущение 
общественности. Поэтому была разработана более осторожная тактика: 
удовлетворить гитлеровские притязания, заставив Польшу согласиться на прямые 
переговоры с рейхом, а плату за это предательство получить в «соседней комнате» 
– на специальной конференции, которая вскоре была бы созвана для решения 
вопросов взаимоотношений западных держав с Германией.
      Осуществление этого замысла, по мнению английского премьера, требовало 
большого дипломатического искусства. Резкие антигерманские выступления части 
печати на Западе, начавшей трубить в рог в связи с «отступлением» Гитлера, 
могли толкнуть его на развязывание вооруженного конфликта с Польшей. В этом 
случае под давлением народных масс английское и французское правительства 
сказались бы вынуждены, вопреки своему желанию, пойти на объявление войны 
Германии. С другой стороны, опасность усматривалась в том, что поляки, решив, 
будто Гитлер отступил в результате их «твердой» позиции, могли отказаться от 
переговоров с Германией на условиях, «которые спасли бы от мировой войны». 
«Таковы две трудности, которые Чемберлен старается сейчас разрешить, чтобы не 
очутиться в положении, когда он, возможно, получит мир на подходящих условиях и 
окажется посреди войны», – сообщал 30 августа американский посол в Лондоне 
Кеннеди.
      Исходя из этих соображений, Галифакс считал необходимым несколько 
«снизить тон» в отношении Германии. Что же касается Польши, то 
англо-французская дипломатия с циничной бесцеремонностью готовила ее к 
принесению в жертву. В письме от 28 августа Лондон потребовал, чтобы она 
сообщила в Берлин о своей готовности «немедленно» вступить в переговоры. 29 
августа, в связи с решением польского правительства объявить мобилизацию (что 
было вызвано концентрацией германских войск на границах Польши), английский и 
французский послы потребовали ее отсрочки. Само слово «мобилизация», по мнению 
британского посла Кеннарда, произвело бы неблагоприятное впечатление; такой шаг 
мог отрицательно сказаться на англо-германских переговорах.
      Насколько эгоистично действовал Лондон во взаимоотношениях с Варшавой, 
свидетельствует и такой факт. Получив 29 августа германские предложения, где 
устанавливался срок ультиматума 30 августа, Форин оффис в течение суток 
обдумывал ответ, держа польское правительство в неведении относительно 
гитлеровского требования срочно направить уполномоченного для переговоров. Лишь 
в ночь на 31 августа Кеннард сообщил Беку содержание германского меморандума и 
текст новой ноты английского правительства, адресованной в Берлин. Бек 
согласился на прямые переговоры, но отложил окончательное решение вопроса до 
консультации с правительством, пообещав сделать это до полудня 31 августа.
      Ответ Англии был получен посольством в Берлине вечером 30 августа. 
Задержавшись из-за расшифровки документа, Гендерсон прибыл на Вильгельмштрассе 
лишь за несколько минут до полуночи. Риббентроп принял его в бывшем кабинете 
Бисмарка, приспособленном для рейхсминистра. «Последовавшая беседа, – отмечает 
в своих мемуарах П. Шмидт, – была самой бурной из всех, которые мне пришлось 
наблюдать за двадцать три года моей деятельности в качестве переводчика».
      В своем ответе британское правительство предлагало срочно приступить к 
практической организации прямых переговоров между Польшей и Германией, но 
отмечало невозможность осуществить это в тот же день. Гендерсон пояснил, что 
вместо немедленной присылки в Берлин польского представителя английский кабинет 
предлагает вести переговоры через обычные дипломатические каналы, и отметил 
готовность Англии взять на себя роль посредника. Если германские условия 
представят «разумную основу», Лондон окажет соответствующее давление на Варшаву.
 Гитлеровцам следовало, таким образом, договориться с Великобританией.
      «Глубокий» смысл предложения был ясен. Еще свежи в памяти были итоги 
поездок Шушнига и Гахи на поклон к Гитлеру: Австрия и Чехословакия исчезли с 
политической карты, но Англия при этом осталась ни с чем. На сей раз Форин 
оффис решил крепко держать свой товар и не выпускать из рук, пока не получит 
подходящую цену.
      Дальнейший ход беседы принял неожиданный оборот. Подготавливая разрыв, 
Риббентроп держался в высшей степени нахально и вызывающе. Постоянно прерывая 
собеседника в оскорбительном тоне и повышая голос, он заставил Гендерсона 
потерять пресловутую английскую сдержанность. По свидетельству Шмидта, 
разъяренные собеседники чуть было не дошли до рукопашной.
      В конце беседы Риббентроп зачитал на немецком языке германские 
предложения об урегулировании конфликта с Польшей. Они состояли из 16 пунктов. 
Рассчитывая, что по существующему в дипломатической практике обычаю ему вручат 
текст, посол не старался уловить его на слух. Когда же он попросил передать ему 
документ, рейхсминистр, указав на часы, заявил:
      – Они уже устарели, поскольку польский представитель не явился!
      В этом и заключался дипломатический ход гитлеровцев. «16 пунктов» 
представляли очередную фальшивку, специально рассчитанную на обман 
общественного мнения. Они призваны были создать впечатление о «великодушии» 
Германии, которая якобы стремилась разрешить конфликт с Польшей на 
«демократических» началах. Текст условий не вручили Гендерсону из-за опасения, 
что Польша могла бы согласиться начать на их основе переговоры. Это не входило 
в замыслы правителей третьего рейха. Приказ войскам уже был отдан, и вторжение 
должно было совершиться менее чем через 30 часов.
      Как было отмечено выше, как раз в то время, когда происходила беседа 
Геидерсона с Риббентропом, английский посол в Варшаве Кеннард настаивал перед 
Веком, чтобы Польша согласилась на переговоры на основе германских предложений, 
которые в Берлине уже были объявлены отпавшими.
      Последние сутки августа были насыщены срочными дипломатическими 
переговорами между западноевропейскими столицами. Как отмечает в своих мемуарах 
Бонне, телеграф уже не справлялся, и для передачи секретных депеш приходилось 
пользоваться телефоном. Он мог бы добавить, что телефонные кабели, соединявшие 
Париж и Варшаву, проходили по территории Германии и все разговоры 
прослушивались гитлеровцами. Вот что они могли, например, узнать, подключившись 
в 10 часов 20 минут утра 31 августа к кабелю, соединявшему французское 
посольство в Берлине с Парижем.
      
      «Германское правительство очень недовольно, – сообщал Кулондр, – что оно 
еще не получило никакого ответа от Польши. Можно опасаться, что оно даст приказ 
о немедленном нападении, если ответ не поступит в первой половине дня».
      
      Кулондр настаивал на том, чтобы польское правительство немедленно 
поручило Липскому вступить в переговоры, снабдив его полномочиями для 
подписания соглашения.
      Через полчаса, связавшись по телефону с Варшавой, Бонне поручил 
французскому послу Ноэлю срочно предпринять энергичный демарш перед польским 
правительством в предложенном Кулондром смысле. Ноэль сообщил, что Бек обещает 
дать ответ в полдень.
      «Поляки затягивают дело, перехвачены телефонные разговоры», – отметил 
Гальдер в своем дневнике.
      После полудня 31 августа Липский получил указание встретиться с 
Риббентропом и заявить, что Польша благожелательно рассматривает предложение о 
прямых переговорах с Германией. В заключительном абзаце телеграммы говорилось:
      
      «Ни в коем случае не позволяйте втянуть себя в переговоры по практическим 
вопросам. Если правительство рейха в устной или письменной форме сообщит вам 
свои предложения, вы должны заявить, что совершенно не располагаете 
полномочиями для того, чтобы согласиться с ними или обсуждать их, что вы имеете 
право лишь передать предложения своему правительству и запросить новые 
инструкции».
      
      Одновременно с Липским полный текст телеграммы, расшифрованной службой 
перехвата Геринга, получил и Риббентроп. В 13 часов польский посол обратился с 
просьбой, чтобы его принял министр иностранных дел. Узнав о демарше Липского, 
генеральный штаб в 16.00 запросил: не меняет ли это намеченных планов? Как ему 
ответили, приказ о нападении на рассвете следующего дня остается в силе. 
«Решение не проводить эвакуации показывает, что он Гитлер. – Авт. ) считает, 
что Англия и Франция не выступят», – записал Гальдер в дневнике в 18.00.
      31 августа в 18.30 Риббентроп принял Липского. Перед зданием германского 
МИД на Вильгельмштрассе темнела толпа. У входа и на лестницах стояли 
подразделения эсэсовцев. В соответствии с полученной инструкцией польский посол 
сообщил о согласии своего правительства на переговоры.
      Ответный шаг Риббентропа был заранее рассчитан.
      – Имеете ли вы полномочия на ведение переговоров?
      Липский ответил отрицательно.
      – Тогда совершенно бесполезно продолжать разговор! – заявил рейхсминистр. 
Пообещав довести до сведения Гитлера заявление правительства Польши, он 
отпустил посла. Беседа длилась всего несколько минут.
      Когда Липский хотел связаться из посольства с Варшавой, то обнаружил, что 
телефонная линия отключена.
      В 21 час германское радио передало содержание «16 условий», на основе 
которых правительство рейха якобы стремилось урегулировать конфликт с Польшей. 
В №их говорилось о Гданьске, автостраде и плебисците в «коридоре». «Но 
великодушные предложения фюрера отвергнуты…»
      Примерно в то же время на Вильгельмштрассе были приглашены 
дипломатические представители, аккредитованные в Берлине. Им вручили текст 
«германских условий», а также специальное коммюнике. Излагая фальшивую версию о 
том, будто немецкое правительство намеревалось разрешить кризис в соответствии 
с упомянутыми «условиями», коммюнике заканчивалось заявлением:
      
      «Фюрер и германское правительство, таким образом, в течение двух дней 
напрасно ожидали прибытия польского представителя, облеченного необходимыми 
полномочиями.
В этих условиях германское правительство считает, что его предложения и на этот 
раз целиком и полностью отвергнуты».
      
      …«Бабушка умерла!» – прошипел радиоприемник в автомашине Науджокса. Это 
был условный сигнал, переданный Гейдрихом: следовало приступить к выполнению 
«операции Гиммлер». Незадолго до 20 часов 31 августа Науджокс с группой 
эсэсовцев, натянув польскую форму, на двух лимузинах подкатили к радиостанции в 
Глейвице. Здание не охранялось. Ворвавшись в помещение, диверсанты зачитали 
перед микрофоном польский текст, содержавший резкие антигерманские высказывания,
 и сделали несколько выстрелов. Затем они поспешили скрыться, оставив на видном 
месте одного из заключенных концлагеря, доставленного гестапо.
      
      «Я получил этого человека и приказал положить его у входа в здание 
станции, – показал Науджокс на Нюрнбергском процессе. – Он был жив, но 
находился в совершенно бессознательном состоянии. Я попробовал открыть его 
глаза. По глазам нельзя было определить, жив он или нет, только по дыханию. Я 
не заметил у него огнестрельных ран, но все лицо его было в крови».
      
      В тот же вечер все германские радиостанции передали сообщение начальника 
полиции Глейвица:
      
      «Около 20 часов радиопередаточный пункт в Глейвице подвергся нападению и 
был временно захвачен группой вооруженных поляков. Налетчики были отброшены 
силами германской пограничной полиции. Во время перестрелки один из налетчиков 
был смертельно ранен».
      
      Состряпанная гитлеровцами провокация в Глейвице должна была «оправдать» 
новый акт германской агрессии.
      На рассвете 1 сентября (в 4.45) германские армии вторглись на территорию 
Польши на всем протяжении границы. Фашистская авиация обрушила удары на 
аэродромы, стратегические объекты, мирные города. Линкор «Шлезвиг-Гольштейн», 
прибывший в августе с «дружеским визитом» в Гданьск, прямой наводкой начал 
обстреливать польский укрепленный пункт Вестерплятте. В первых лучах утреннего 
солнца дымилась Варшава. (10)
      
Англия и Франция объявляют войну Германии
      
      Утром 1 сентября в речи на специальном заседании рейхстага Гитлер пытался 
оправдать действия Германии, обвинив в агрессии Польшу. Два дня он ждал 
польского представителя для переговоров, утверждал «фюрер». Но ответом Польши 
была мобилизация. Тогда он решил говорить с ней «на ее собственном языке». 
Рассчитывая удержать Англию и Францию от вступления в войну, Гитлер вновь 
заверил их в своих «теплых» чувствах. Он ничего не требует от западных держав. 
«Я всегда предлагал Англии дружбу и в случае надобности очень близкое 
сотрудничество… Западный вал является границей Германии на вечные времена».
      В тот же день рейхстаг провозгласил присоединение Гданьска к Германии.
      В течение того же дня римское радио передало сообщение итальянского 
правительства в связи с началом войны в Европе: Италия не предпримет инициативы 
и не откроет военных действий.
      В Лондоне и Париже узнали о германской агрессии рано утром. Польское 
правительство немедленно поставило вопрос о выполнении союзниками их 
обязательств. Общественное мнение в обеих странах было настроено решительно в 
пользу выступления в поддержку Польши. Кроме того, народные массы прекрасно 
понимали, какая опасность грозила Англии и Франции, если бы Польша была отдана 
Гитлеру. Укрепившись на Востоке, он повернулся бы против западных держав.
      Иные настроения господствовали в официальных кругах Лондона и Парижа. 
Поздно вечером 1 сентября английский и французский послы в Берлине вручили 
Риббентропу идентичные ноты. Их содержание весьма своеобразно.
      Констатируя факт вторжения немецких войск на польскую территорию, 
правительства Англии и Франции заявили: «им кажется», что создавшиеся условия 
требуют выполнения взятых ими в отношении Польши обязательств. Если германское 
правительство не представит «удовлетворительных заверений», что оно прекратит 
агрессию, Англия и Франция выполнят свои обязательства.
      По смыслу ноты являлись ультиматумом. Но это был самый странный в 
дипломатической практике ультиматум – в нем не указывался срок выполнения 
Германией поставленных условий.
      Еще более характерным явилось заявление Чемберлена в палате общин вечером 
1 сентября. Премьер сказал, что если на ноту не последует ответа, то посол 
правительства его величества получил указание… потребовать свой паспорт.
      Обращая внимание на странную медлительность британского и французского 
правительств, Буллит сообщил 2 сентября из Парижа:
      
      «Некоторые видные французские государственные деятели… хотели бы достичь 
компромисса, который предоставил бы Гитлеру основные из его 16 требований от 31 
августа. Ряд видных членов французской палаты депутатов и сената, которые 
работают в близком контакте с этими правительственными деятелями, также в душе 
настроены оставить Польшу на произвол судьбы».
      
      В те часы, когда германские бомбардировщики сбрасывали на Польшу свой 
смертоносный груз, а ее послы обивали пороги в Лондоне и Париже, требуя 
выполнения «гарантами» их обязательств, англо-французская дипломатия 
лихорадочно изыскивала закулисные пути для осуществления своих коварных планов. 
Главные надежды опять возлагались на Муссолини.
      Начало войны в Европе застало Италию совершенно неподготовленной. 
«Генерал Карбони рисует очень мрачную картину наших военных приготовлений, – 
отметил Чиано в своем дневнике. – Ограниченные средства, беспорядок в 
командовании, деморализация в армии». Даже наиболее воинственные фашистские 
иерархи рассматривали провозглашение Италией нейтралитета как опасение. Что 
касается народа, то он не скрывал своей антипатии к германскому фашизму и был 
решительно против вовлечения его страны в войну ради чуждых целей.
      В таких условиях Муссолини, игравший роль «вопросительного знака» в 
политике, что было на руку гитлеровцам, охотно вмешался бы в игру в качестве 
посредника. С этим он связывал надежду не только приобрести политический 
капитал, как в дни Мюнхена, но и кое-что урвать для Италии со стола европейской 
конференции в качестве платы за услуги.
      Еще 31 августа «дуче» обратился в Лондон и Париж с предложением созвать 5 
сентября конференцию для пересмотра условий Версальского договора, «которые 
являются причиной настоящих осложнений».
      Несмотря на вторжение Германии в Польшу, 1 сентября в Рим поступили 
положительные ответы. Франция с благодарностью приняла итальянский проект, лишь 
оговорив необходимость пригласить на конференцию Польшу. Британский кабинет 
тоже выразил согласие. По предложению Чиано, французское правительство 
запросило Бека о согласии Варшавы. К концу дня, когда посол Франции Ноэль 
получил телеграмму с указанием обратиться в польский МИД, война была уже в 
полном разгаре. С рассвета польская столица подвергалась непрерывным налетам. В 
связи с появлением Иоэля Бек с противогазом через плечо поднялся из 
бомбоубежища. Во время их беседы немецкие самолеты сбросили поблизости 
парашютный десант. Обстановка мало подходила для обсуждения вопроса о созыве 
конференции 5 сентября. Сообщая в Париж, что Бек потребовал в ответ выполнения 
союзниками их обязательств, Ноэль отметил: атмосфера «уже не подходила для 
улаживания».
      Не дожидаясь ответа Варшавы, Бонне настаивал через французского посла в 
Риме, чтобы Муссолини предпринял инициативу перед Гитлером. Одновременно по его 
указанию французская печать опубликовала сообщение, что правительство 
положительно отнеслось к итальянскому предложению созвать конференцию для 
«урегулирования европейских затруднений».
      «Уступая настояниям Франции, мы зондируем Берлин о возможности созыва 
конференции», – записал Чиано в дневнике. В 10 часов утра 2 сентября 
итальянский посол в Берлине Аттолико передал Гитлеру сообщение Муссолини, что 
Италия имеет возможность получить согласие Англии, Франции и Польши для созыва 
конференции на таких условиях:
      
      «1. Перемирие, при котором армии останутся там 101, где они находятся в 
настоящее время.
2. Созыв конференции в течение двух-трех дней.
3. Разрешение польско-германского конфликта, которое, учитывая положение дел на 
сегодня, будет, безусловно, благоприятным для Германии».
      
      Если рейх согласен на конференцию, указывал Муссолини, «он достигнет всех 
своих целей и в то же время избежит войны». Не потрудившись дождаться ответа 
Польши, англо-французская дипломатия через итальянского посредника продавала ее.

      Германские танковые клинья рвали тем временем на части польскую землю, и 
гитлеровцев вполне устраивали разговоры о конференции. 2 сентября Риббентроп 
заявил Аттолико, что вопрос зависит прежде всего от того, являются ли 
английская и французская ноты ультиматумом или нет. Кроме того, для «изучения 
проблемы» и подготовки «более детальных предложений» требуется время. 
Окончательная позиция Германии будет сообщена через один-два дня.
      Получив ответ из Берлина, Чиано немедленно связался с Бонне и Галифаксом. 
Как они заявили, упомянутые ноты не являются ультиматумом. Вечером того же дня 
Галифакс, подтвердив согласие британского кабинета на конференцию, сделал 
оговорку: предварительным условием должен быть вывод германских войск из 
занятых районов Польши. К этой позиции присоединилась и Франция. Бонне, однако, 
считал возможным согласиться на «символический» отвод.
      Оговорка о выводе войск не имела ничего общего с заботой Чемберлена и 
Даладье об интересах Польши. Им приходилось учитывать растущее возмущение 
общественного мнения в своих странах.
      
      «Мне кажется, – сообщал Буллит вечером 2 сентября в Вашингтон, – что оба, 
Даладье и Чемберлен, стремятся не объявлять войны, пока не будет сделано новое 
итальянское предложение, но я не верю, чтобы общественное мнение обеих стран 
разрешило им дать согласие на его обсуждение до тех пор, пока германские армии 
не покинут польские земли».
      
      Утром 2 сентября взволнованный польский посол нанес визит Бонне. Он 
потребовал, чтобы Франция немедленно оказала Польше помощь в соответствии с 
договором. Установлен ли срок в ноте, врученной накануне французским послом 
Риббентропу? Когда же Франция предъявит Германии ультиматум?
      Французское правительство, ответил Бонне, сможет направить ультиматум 
лишь после решения парламента, заседание которого состоится во второй половине 
дня.
      – По истечении какого срока окончится этот ультиматум?
      – Я предполагаю, по истечении 48 часов, – ответил Бонне.
      – Но ведь это слишком долго! Польша уже находится в состоянии войны 36 
часов!
      Обращения польского правительства к Англии и Франции с каждым часом 
становятся более настоятельными. Особенно требовалась помощь авиации союзников. 
Пользуясь полным господством в воздухе (большая часть польских самолетов была 
уничтожена на аэродромах в первый же день войны), германские воздушные силы 
препятствовали завершению мобилизации польской армии и доставке войск к линии 
фронта. Кроме того, фашистские стервятники совершали варварские налеты на 
населенные пункты, расстреливали на бреющем полете женщин и детей. Несравненный 
героизм и мужество польских летчиков не могли противостоять громадному 
численному и техническому превосходству гитлеровской авиации. Появление над 
Германией хотя бы нескольких воздушных подразделений союзников могло бы 
коренным образом изменить обстановку, сократить громадные жертвы, которые несло 
польское население.
      Вечером 2 сентября, после заседания французского парламента, польский 
посол снова обратился к Бонне. Тот ответил, что вопрос об ультиматуме Германии 
должен еще обсуждаться на заседании совета министров. «Тогда польский посол 
потерял терпение и прямо сказал Бонне, что он о нем думает, и потребовал 
немедленного предъявления ультиматума Германии».
      Отчаянный призыв о помощи из Варшавы поступил также на Британские острова 
в ночь на 3 сентября. Несмотря на поздний час, польский посол получил указание 
срочно явиться к Галифаксу и напомнить об обязательствах английского 
правительства.
      С первого часа события в Польше показали подлинную цену англо-французских 
«гарантий». Отвечая иезуитскими отговорками на призывы о помощи, Англия и 
Франция продолжали изыскивать предлоги, дабы уклониться от выполнения своих 
обязательств перед Польшей.
      Британский парламент снова собрался вечером 2 сентября. Большинство 
депутатов было чрезвычайно недовольно заявлением премьера, сделанным накануне. 
Редко можно было наблюдать палату общин в таком возбужденном состоянии. Все 
ожидали объявления войны.
      Чемберлен, взяв слово, сообщил, что ответ Германии на английскую ноту еще 
не получен. Он поставил палату в известность об итальянском предложении созвать 
конференцию. Премьер заявил:
      
      «Если германское правительство согласится на отвод войск, тогда 
правительство его величества готово будет рассматривать положение как 
оставшееся таким же, каким оно было до того, как германские войска пересекли 
польскую границу».
      
      После этих слов наступила мертвая тишина. «Палату охватил ужас, – пишет в 
своих мемуарах Л. Эмери. – Вот уже целых два дня несчастных поляков бомбят и 
истребляют, а мы все еще рассуждаем, какой срок предоставить Гитлеру для ответа 
на наш вопрос, соблаговолит ли он отпустить свою жертву!.. Неужели все это – 
преддверие к новому Мюнхену?.. На этот раз в ответ на такого рода заявление вся 
палата, как один человек, разразилась бы громкими проклятиями». Зарисовка Эмери 
служит яркой иллюстрацией остроты империалистических противоречий, 
существовавших в тот момент между Англией и Германией. Дело было не в 
сострадании к полякам. Все более значительные слои английской буржуазии уже 
отчетливо понимали, что установление германской гегемонии в Европе представит 
смертельную опасность для Великобритании.
      Возмущение палаты капитулянтской политикой Чемберлена резко проявилось в 
следующий момент, когда слово взял лидер лейбористской оппозиции Артур Гринвуд. 
«Говорите от имени Англии!» – крикнул ему через весь зал Эмери. Реплику 
встретили бурными аплодисментами.
      Перед закрытием заседания Чемберлену пришлось заверить палату, что не 
позже утра правительство сделает определенное заявление. Было ясно, что 
парламент не потерпит дальнейших отсрочек.
      В 9 часов утра 3 сентября Гендерсон прибыл в рейхсканцелярию с нотой 
английского правительства. Предвидя ее характер, Риббентроп поручил принять 
посла переводчику Шмидту. Стоя перед Шмидтом, Гендерсон зачитал ультиматум.
      Несмотря на то, что прошло свыше 24 часов после вручения ноты английского 
правительства от 1 сентября, говорилось в документе, ответ еще не получен; 
германское нападение на Польшу продолжается. Если до 11 часов дня Англия не 
получит удовлетворительных заверений, то будет считать себя с этого часа в 
состоянии войны с Германией.
      Шмидт отправился к «фюреру» и медленно перевел ему английскую ноту. Тот 
сидел, словно оцепенев. Потом обратился к Риббентропу: «Что же теперь делать?»
      Лица Геринга, Геббельса и других нацистов выражали растерянность. Вопрос 
Гитлера свидетельствует о том, насколько правители третьего рейха были убеждены,
 что Англия и Франция не выступят против Германии.
      В 11.15 Чемберлен объявил по радио о состоянии войны между 
Великобританией и Германией. Вслед за этим последовало такое же заявление 
английских доминионов – Австралии, Новой Зеландии, Южно-Африканского Союза, 
Канады, а также Индии, которая тогда была колонией.
      Французский ультиматум был предъявлен 3 сентября в 12 часов дня. Его срок 
истекал в 17.00. С этого момента Франция находилась в состоянии войны с 
Германией.
      Началась вторая мировая война.
      Англия и Франция выступили против Германии не ради спасения Польши. Как 
отмечалось выше, их генеральные штабы заранее принесли в жертву своего союзника.
 «Никто не сомневался, что в конечном счете Польша будет сокрушена», – 
говорится в официальной английской истории второй мировой войны.
      Острота империалистических противоречий и страх, что новые попытки 
открыто договориться с Гитлером вызовут в стране такой взрыв возмущения, 
который сметет правительство, заставили и Чемберлена и Даладье пойти на 
вынужденный шаг.
      Опасная игра, которую Англия и Франция, проводили при поддержке США 
накануне второй мировой войны, как и предупреждало Советское правительство, 
закончилась полным провалом. Таким был финал политики сговора с агрессором и 
натравливания его против первого социалистического государства.
      Развязанная империалистами мировая война унесла 50 млн. человеческих 
жизней, причинила народам неисчислимые бедствия и страдания.
      История подготовки и развязывания второй мировой войны показывает, 
насколько опасны и в наши дни маневры империалистической дипломатии, проводимые 
под лозунгом антикоммунизма и прикрываемые фальшивыми речами о мире. «Нужно, 
чтобы миллионы людей поняли, – отмечает Л. И. Брежнев, – что несут человечеству 
империалистическая политика развязывания войн, существование агрессивных блоков,
 курс на ревизию сложившихся государственных границ, подрывная деятельность 
против стран социализма и прогрессивных режимов в молодых национальных 
государствах»102.
      Важнейший урок, дорого оплаченный народами, заключается в том, что 
необходимо единство всех прогрессивных миролюбивых сил. Это – веление нашего 
времени, ибо борьба идет за самое важное – за будущее человечества. 
Первостепенное значение в связи с этим имеет укрепление боевой солидарности 
народов социалистических стран, всех отрядов международного рабочего движения и 
движения за национальное освобождение в борьбе против империализма. 
«Сложившаяся обстановка, – говорится в Документе международного Совещания 
коммунистических и рабочих партий 1969 г., – требует единства действий 
коммунистов, всех антиимпериалистических сил, чтобы, максимально используя все 
новые возможности, развернуть более широкое наступление на империализм, на силы 
реакции и войны». (11)
      
      
Указатель основных использованных источников
      
Глава I.
      
      1. «Коричневая книга о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре». М., 
1933, стр. 56—119; «Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными 
преступниками». Сборник материалов в семи томах, т. I. М., 1957—1961 (далее: 
Нюрнб. пр. в 7 т.), стр. 739—740; то же, сборник материалов в трех томах 
(далее: Нюрнб. пр. в 3 т.), т. I. М., 1965, стр. 76—80, 84—85; В.Д. Кульбакин.  
Очерки новейшей истории Германии. М., 1962, стр. 329—338.
      2. Отто Винцер.  12 лет борьбы против фашизма и войны. Очерки по истории 
Коммунистической партии Германии в период с 1933 по 1945 год. М., 1956, стр. 
30; Альберт Норден.  Уроки германской истории. К вопросу о политической роли 
финансового капитала и юнкерства. М., 1948, стр. 169; «Советско-германские 
отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора». 
М., 1968, стр. 699—707; Нюрнб. пр. в 7 т., т. II, стр. 29; Г.Л. Розанов.  
Германия под властью фашизма (1933—1939 гг.), М., 1961, стр. 80—81; Альберт Кан.
  Заговор против мира. М„ 1961, стр. 94; А. Гейден.  История германского 
фашизма. М. – Л., 1935, стр. 314; W. Shirer.  The Rise and Fall of the Third 
Reich. L., 1960, p. 197—198.
      3. Л.А. Безыменский.  К вопросу о конечных целях гитлеровской Германии во 
второй мировой войне. В кн: «Вторая мировая война. Материалы научной 
конференции, посвященной 20-й годовщине победы над фашистской Германией. Книга 
первая. Общие проблемы». М., 1966, стр. 305—316; П.А. Жилин.  Как фашистская 
Германия готовила нападение на Советский Союз. (Расчеты и просчеты). М., 1966, 
стр. 173; Н. Иноземцев.  Внешняя политика США в эпоху империализма. М., 1960, 
стр. 353; В.Т. Фомин.  Агрессия фашистской Германии в Европе. 1933—1939 гг. М., 
1963, стр. 138; Hitler’s Secret Book. N.-Y., 1961, p. 48; H.R. Trevor-Roper.  
Hitler’s Table Talk. L., 1953, p. 33.
      4. «Внешняя политика Советского Союза». Документы и материалы. 1948 год. 
Часть первая. М., 1950, стр. 455; Нюрнб. пр. в 3 т., т. I, стр. 85; «История 
войны на Тихом океане», том I. Агрессия в Маньчжурии. М., 1957, стр. 239, 338, 
343, 344, 347; «История дипломатии», том III. М., 1965, стр. 542—543; 
«Международные отношения на Дальнем Востоке (1870—1945 гг.)». Под общей 
редакцией Е.М. Жукова. М., 1951, стр. 386—388; M.Ю. Рагшский, С.Я. Розенблит.  
Международный процесс главных японских военных преступников. М.—Л., 1950, стр. 
235, 236; Г.Н. Севастьянов.  Активная роль США в образовании очага войны на 
Дальнем Востоке (1931—1933). М., 1953, стр. 72 и cл.; Japan’s Dream of World 
Empire. Ed. by C. Crow. L., 1943, p. 8.
      
Глава II
      
      1. Documents on German Foreign Policy (1918—1945). Series C. vol. I—III, 
L., 1957—1959 (далее: DGFP), I, p. 162—163, 167, 168; Foreign Relations of the 
United States. Diplomatic Papers. 1933—1939. Wsh., 1949—1957 (далее: FRUS), 
1933, I, p. 396—397; «История дипломатии», т. III. M. 1965, стр. 585—587; P. 
Aloisi.  Journal (25 juillet 1932 – 14 juin 1936). P., 1957, p. 83—84; J.-B. 
Duroselle.  Histoire diplomatique de 1919 a nos jours. P., 1957, p. 183; A.H. 
Furnia.  Diplomacy of Appeasement. Wsh., 1960, p. 80; L. Thomas.  Histoire d’un 
jour. Munich, 29 Septembre 1938. P., 1939, p. 33—34.
      2. DGFP, C, I, p. 188, 887, 915—916; FRUS, 1933, I, p. 85, 87, 88; 
«История дипломатии», т. III. M., 1945, стр. 455—456; Л.В. Поздеева.  Англия и 
ремилитаризация Германии. 1933—1936. М., 1956, стр. 82; В.М. Хайцман.  СССР и 
проблема разоружения. М., 1959, стр. 192—212, 258, 330; Н. Rauschning.  
Germany’s Revolution of Destruction. L., 1939, p. 250.
      3. О. Винцер,  ук. соч., стр. 125—126; Нюрнб. пр. в 7 т., т. II,, стр. 25,
 30, 39, 822; то же в 3 т., т. I, стр. 727—728; DGFP, С, I, р. 37; В.Д. 
Кульбакин,  ук. соч., стр. 349; В.В. Размеров.  Экономическая подготовка 
гитлеровской агрессии. (1933—1935 гг.). М., 1958, стр. 35—36; Г.Л. Розанов,  ук.
 соч., стр. 144—145, 149; I. Kirkpatrik.  The Inner Circle. Memoirs. L., 1959, 
p. 65; F. Reuter.  Schacht. Leipzig, 1934, p. 133.
      4. А. Норден,  ук. соч., стр. 174—201; Anatomie des Krieges. Neue 
Dokumente über die Rolle des deutschen Monopolkapitals bei der 
Vorbereitung und Durchführung des zweiten Weltkrieges. Berlin, 1969, S. 
150; Дневник посла Додда. 1933—1938. M., 1961, стр. 69; Ю.М. Мельников.  США и 
гитлеровская Германия. 1933—1939 гг. М., 1959, стр. 22, 62—63; В.В. Размеров,  
ук. соч., стр. 76, 131—132, 138—139, 149; Г.Л. Розанов,  ук. соч., стр. 
177—181; L. Fisher.  Men and Politics. N.-Y., 1941, p. 265.
      
Глава III
      
      1. «История Коммунистической партии Советского Союза». M., 1962, стр. 
474; DGFP, С, II, р. 885; III, р. 179; М. Литвинов.  Внешняя политика СССР. 
Речи и заявления. 1927—1937. М., 1937, стр. 81; В.М. Хвостов.  40 лет борьбы за 
мир. Краткий очерк. М., 1958, стр. 40—41; А. и Э. Торндайк, К. Раддац.  
Операция «Тевтонский меч». М., 1960, стр. 27—35; Эдуард Эррио.  Из прошлого. 
Между двумя войнами. 1914—1936. М., 1958, стр. 628, 629, 630.
      2. Documents on British Foreign Policy (1919—1939), (далее: DBFP), Second 
Series (1930—1938), vol. I – VIII. L., 1946—1960, VI, p. 746, 770; Ibid, Third 
Series (1938—1939), vol. I – IX. L., 1949—1955, VI, p. 976, 977, 979—981; В.И. 
Попов.  Дипломатические отношения между СССР и Англией. М., 1965, стр. 163; G. 
Castellan.  Le Réarmement Clandestin du Reich, 1930—1935, P., 1954, p. 269,
 270, 275, 518.
      3. DGFP, C, II, p. 885—886; III, p. 77—78, 206—207; «История дипломатии, 
т. III. M., 1945, стр. 463; J. von Ribbentrop.  De Londre à Moscou. 
Memoirs. P., 1954, p. 50; P. Seabury.  The Wilhelmstrasse. Berkley, 19Б4, p. 26.

      4. DBFP, II, VI, p. 747, 806, 833, 836, 837, 841, 853, 854; DGFP, C, III, 
146, 147, 163; «История дипломатии», т. III, M., 1945, стр. 488; В.И. Попов,  
ук. соч., стр. 139, 141.
      5. Уильям Фостер.  Очерк политической истории Америки. М., 1953, стр. 
578; «Сборник документов по международной политике и международному праву». Вып.
 X.М., 1936, стр. 174; DBFP, II, VI, р. 848; DGFP, С, III, р. 203; FRUS, 1933, 
I, р. 119—121; ibid., 1934, 1, 89, 497; Дневник посла Додда, стр. 139, 166, 197,
 244, 272; С. Hull.  Memoirs, N.-Y., 1948, I, p. 231; Ю.M. Мельников,  указ, 
соч., стр. 38; D, Miller.  Via Diplomatic Pouch. N.-Y., 1944, p. 133; S. Weites.
  The Time for Decision. N.-Y., 1944, p. 321; «Правда», 3 июня 1934 г.
      6. DBFP, II, VI, p. 901; Les Relations Polono-Allemands et 
Po-lono-Soviétiques au cours de la période 1933—1939. Recueil de 
documents officiels. P., 1940 (далее: RPA), p. 38, 39, 41—42; J. Beck.  Dernier 
Raport. Politique polonaise 1926—1939. P., 1951, p. XVII; J. Lipski.  Diplomat 
in Berlin. 1933—1939. Papers and Memoirs of Josef Lipski, Ambassador of Poland. 
N.-Y., 1968, p. 97, 99, 101, 124—125, 128, 154—155; «История внешней политики 
СССР». Под редакцией Б.Н. Пономарева, А.А. Громыко, В.М. Хвостова. Ч. I, 
1917—1945. М„ 1966, стр. 287—290; Д.С. Климовский.  Германо-польское сближение 
в 1933 г. В кн.: «Дранг нах остен» и историческое развитие стран Центральной, 
Восточной и Юго-Восточной Европы. М., 1967, стр. 163; Л.Н. Кутаков.  История 
советско-японских дипломатических отношений. М., 1962, стр. 154—155; 
«Международная жизнь», 1963, № 7, стр. 151; A. Cienciala.  Poland and the 
Western Powers. 1938—1939. L., 1968, p. 5.
      
Глава IV
      
      1. DGFP, C, III, p. 837, 911, 912, 979; FRUS, 1935, I, p. 253; В.И. Попов,
  ук. соч., стр. 174—175, 180—181; Женевьева Табуи.  Двадцать лет 
дипломатической борьбы. М., 1960, стр. 266; Е.М. Robertson.  Hitler’s Pre-War 
Policy and Military Plans. 1933—1939. L., 1963, p. 50.
      2. DGFP, C, III, p. 953—954, 1015;5. Г. Трухановский.  Внешняя политика 
Англии на первом этапе общего кризиса капитализма (1918—1939 гг.). М., 1962, 
стр. 253; A. Francois-Poncet.  Souvenirs d’une Ambassade à Berlin. 
Septembre 1931 – Octobre 1938. P., 1946, p. 226; «Правда», 20 марта 1935 г.
      3. FRUS, 1934, II, p. 754, 765—766; E. De Bono.  Anno XIIII. L., 1937, p. 
13; N. D’Aroma.  Vent’anni insieme. V. Emmanuele e Mussolini. R., 1957, p. 213; 
«Новейшая история стран Западной Европы и Америки. 1918—1939». Том. I.M., 1959, 
стр. 334—338; G. Baer.  The Coming of the Italian-Ethiopian War. Cambridge, 
1967, p. 29, 37, 38; R. Hess.  Italian Colonialism in Somalia. Chicago, 1966, p.
 173; J. Kirkpatrick.  Mussolini. Study of a demagogue L., 1964, p. 277—278, 
295.
      4. FRUS, 1934, II, p. 757—758, 770—772; ibid., 1935, I, p. 175, 723, 725; 
P. Aloisi,  op. cit., p. 225; J.-F. Blondel.  Au fil de la Carrière. 
Récit d’un diplomat, 1911—1938. P., 1960, p. 336—337; Л. Эмери.  Моя 
политическая жизнь. М., 1960, стр. 394; W. Churchill.  The Second World War. 
Vol. I. The Gathering Storm. L., 1948, p. 105; 3.С. Белоусова.  Французская 
дипломатия накануне Мюнхена. M., 1964, стр. 59—62; И. Иноземцев.  ук. соч., стр.
 312—316; Ю.Л. Кузнец.  Вступление США во вторую мировую войну. М., 1962, стр. 
23—38; J. Kirkpatrick.  Mussolini, p. 297; D. Lee.  Ten Years. Boston, 1942, p. 
134; H. Nicolson.  King George the Fifth. L., 1952, p. 528; A.L. Rowse.  All 
Souls and Appeasement. L., 1961, p. 26; Survey of International Affairs. The 
World in March 1939. L., 1952, p. 529.
      5. «Внешняя политика СССР». Сборник документов (далее: ВПСС), том IV 
(1935 – июнь 1941 г.). М., 1946, стр. 59, 65; 68; «Версальский мирный договор». 
М., 1925, стр. 9—10, 10; FRUS, 1935, I, р. 791; Д.Р. Вобликов.  Итало-эфиопская 
война 1935—1936 годов и политика США. «Ученые записки по новой и новейшей 
истории». Институт истории АН СССР, вып. III. M., 1957, стр. 381, 384; «История 
внешней политики СССР», ч. I, стр. 297—298; «История дипломатии», т. III. М., 
1965., стр. 624—629; J.-B. Duroselle,  op. cit., p. 210; W. Churchill,  op. cit.
; «Правда», 11 октября 1935 г.
      
Глава V
      
      1. У. Фостер,  ук. соч., стр. 572; ВПСС, IV, стр. 189, 190, 190—191; FRUS,
 1936, I, 186, 213, 216—217, 226—227, 309; M. Gilbert.  European Powers. L., 
1965, p. 191; J. Kirkpatrick.  The Inner Circle, p. 89, 91.
      2. «История Коммунистической партии Испании. Краткий курс». М., 1961, стр.
 131—132; ВПСС, IV, стр. 292—294; DGFP, Series D. vol. I—IV. L., 1949—1955, III,
 p. 13, 126,433, 443, 762—763; FRUS, 1936, II, p. 508, 572, 579, 600—602; Les 
Archives Secrètes du Compte Ciano. 1936—1942. P., 1948 (далее: Ciano, 
Archives), p. 83; Ю.В. Борисов.  Советско-французские отношения (1924—1945 гг.).
 М,, 1964, стр. 323—339; Н. Иноземцев,  ук. соч., стр. 318; «История 
дипломатии», т. III. М., 1965, стр. 635; Р. Овинников.  За кулисами политики 
«невмешательства». М., 1959, стр. 181; В.И. Попов,  ук. соч., стр. 287; M. 
Gamelin.  Servir. Le Prologue du Drame (1930 – août 1939). P., 1946; 
(далее: Gamelin,  Servir, II), p. 329—331.
      3. Ciano,  Archives, p. 56—58; В.Б. Ушаков.  Внешняя политика 
гитлеровской Германии. M., 1961, стр. 62; В.Т. Фомин,  ук. соч., стр. 213; 
Альфред Андерле.  Антибольшевизм как средство подготовки второй мировой войны. 
В кн.: «Германский империализм и вторая мировая война». М., 1963, стр. 219, 
221; Л.Н. Кутаков,  ук. соч., стр. 155—164; Benoist-Mechin.  Histoire de 
l’Armée Allemande. IV. Expansion. 1937—1938. P., 1964, p. 186; J. 
Kirkpatrick,  Mussolini, p. 331—332; W. Shirer,  op. cit., p. 300.
      4. «Совершенно секретно! Только для командования!» «Стратегия фашистской 
Германии в войне против СССР. Документы и материалы». М., 1967, стр. 52—62.
      5. ВПСС, IV, 307, 309, 310; DGFP, D, I, p. 42, 43—44, 142; FRUS, 1937, I, 
p. 187, 188; G. Gedye.  Fallen Bastions. L., 1939, p. 217; Gamelin,  Servir, II,
 p. 286; P. Reynaud.  Memoirs. II. Envers et contre tous. P., 1963, p. 140, 
162; «Международная жизнь», 1963, №7, стр. 155; «Известия», 11 ноября 1936 г.
      6. «Документы и материалы кануна второй мировой войны» (далее: ДМКВ). Том 
I. Ноябрь 1937—1938 гг. М., 1948, стр. 10—48; В.Г. Трухановский,  ук. соч., стр.
 295—296; W. Churchill,  op. cit., p. 206, 207; M. Gilbert  and R. Gott.  The 
Appeasers. L., 1963, p, 28; T. Jones.  A Diary with Letters. 1931—1950. L., 
1954, p. 215—216; L. Thompson.  The Greatest Treason. The Untold Story of 
Munich. N.-Y., 1968, p. 271—273.
      
Глава VI
      
      1. ВПСС, IV, стр. 344; Нюрнб. пр. в 3 т., т. I, стр. 295; Le Livre Jaune 
Francais. Documents diplomatiques. 1938—1939. P., 1939 (далее: LJF), p. 2—3; 
DGFP, D, II, p. 198, 239—240, 295, 298; В.Г. Поляков.  Англия и мюнхенский 
сговор (март – сентябрь 1938 г.). М., I960, стр. 141—143; Г.Л. Розанов,  ук. 
соч., стр. 398—399; Ch. Vietz. Aspects du problème Tchécoslovaque. 
Genève, 1938, p. 65, 91.
      2. CAB 23/94. Cabinet. Notes of a Meeting of Ministers, 30.VIII. 1938, p. 
6, 10, 12, 15—16, 20, 26, 29; CAB 23/95. Meeting of Ministers, 17.IX. 1938, p. 
38; И.M. Майский.  Воспоминания советского посла. Кн. II. «Мир или война?». М., 
1964, стр. 430; «История Великой Отечественной войны Советского Союза. 
1941—1945», том I. M., 1960, стр. 145; К. Felling.  The Life of Neville 
Chamberlain. L., 1946, p. 361; J.W. Wheeler-Bennett.  Munich, Prologue to 
Tragedy. L., 1948, p. 40; «The Sunday Times», 5.1.1969.
      3. CAB 23/94. Meeting of Ministers, 30.VIII. 1938, p. 12; CAB 27/646, 
Meeting of Ministers, 16.IX.1938, p. 4, 5; CAB 23/95, Meeting of Ministers, 17.
IX.1938, p. 5, 17—18; DGFP, D, II, 472, 788; DBFP, III, II, p. 340; В.Г. 
Трухановский,  ук. соч., стр. 323; В.Г. Фомин,  ук. соч., стр. 350—359; L. 
Namier,  Diplomatic Prelude. 1938—1939. L., 1948, p. 35; P. Schmidt.  Sur la 
scène internationale. Ma figuration auprès de Hitler. 1933—1945. P., 
1950, p. 152—153.
      4. CAB 23/95. Meeting of Ministers, 17.IX.1938, p. 27, 28, 29—30, 31, 33, 
43; Viscount Templewood.  Nine Troubled Years. L., 1954, p. 304.
      5. J. Duclos.  Memoirs. 1935—1939. Aux jours ensolleillés du Front 
Populaire. P., 1969; Das Abkommen von München. 1938. Tschecoslowakische 
diplomatische Documente 1937—1939. Praha, 1968, S. 290—291, 295; DBFP, III, II, 
p. 336—337; DGFP, D, II, p. 252—253; Ю.В. Борисов,  ук. соч., стр. 370—401; J. 
Bonnet.  Le Quay d’Orsay sous trois Républiques. P., 1961, p. 199; L. 
Thomas,  op. cit., p. 106—107.
      6. ДМКВ, I, стр. 203, CAB 23/95. Meeting of Ministers, 19.IX.1938, p. 3—4,
 8, 9, 10, 12, 12—13, 14, 15, 16, 22; DBFP, III, II, p. 386—387, 388—389.
      7. M.И. Калинин.  О международном положении. М., 1938, стр. 14; «Новые 
документы из истории Мюнхена». М., 1958 (далее: НДИМ), стр. 18, 26, 32, 50—51, 
99, 103, 129—130, 139—140; ВПСС, IV, 387—388; DGFP, II, р. 630; FRUS, 1938, I, 
р. 66—68; А.Н. Грылев.  Накануне и в дни Мюнхена. В кн.: 
«Советско-чехословацкие отношения между двумя войнами. 1919—1939». М., 1968, 
стр. 218—219, 220—222; «История внешней политики СССР», т. I, стр. 313; Е. 
Bénès.  Où vont les slaves? P., 1948, p. 212.
      8. НДИМ, стр. 118—119, 120—121; Das Abkommen von München, S. 24; 
DBFP, III, I, p. 314, II, p. 332—333, 425; Mnichov v Documentech. Praha, 1958, 
str. 209—210; Benoist-Mechin,  V, Les Epreuves de Force. P., 1965, p. 393; M. 
Killanin.  Four Days. L. (1939), p. 78.
      9. DBFP, III, II, p. 870—879; DGFP, l. p. 718; FRUS, 1938, I, p. 509—511, 
511, 626, 627, 642, 654—655, 658; E. Beneš,  Pameti. Od Mnichova k 
nové válce a k novému vitézistvu. I, Praha, 1947, str. 
255—256; The Moffat Papers. Cambridge, 1956, p. 205; P. Schmidt,  op. cit., p. 
165; M. Батурин.  США и Мюнхен. М., 1961, стр. 89—122; H. Иноземцев,  ук. соч., 
стр. 319—328, 334—344; Л.Н. Кутаков,  ук. соч., стр. 168—175; В.М. Хвостов,  ук.
 соч., стр. 42—43; Д.Г. Наджаров.  Народ США против войны и фашизма. М., 1969, 
стр, 87.
      10. «XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) 10—21 
марта 1939 г. Стенографический отчет». М., 1939, стр. 14; ДМКВ, I, стр. 312, 
313, 314, 319—320; DGFP, II, р. 1006; FRUS; 1938, I, р. 688; G. Ciano.  
Journale Politique 1937—1938. P., 1949. (далее: Ciano,  1937—1938), p. 264—265; 
J. Kirkpatrick.  Mussolini, p. 363—364; E. Wiskeman.  The Rome-Berlin Axis. L., 
1949, p. 126.
      
Глава VII
      
      1. ДМКВ, I, стр. 334—335; DBFP, III, p. 525; DGFP, D, IV, p. 446; LJF, p. 
45—46; Л. Эмери.  Моя политическая жизнь, стр. 561; G, Ciano.  Journal 
Politique 1939—1943. I. Neuchatel 1948 (далее: Ciano,  I), p. 20, 21; J. 
Ribbentrop,  op. cit., p. 119; Ф.Д. Волков.  СССР – Англия. 1929—1945. M., 1964,
 стр. 235—237; «История внешней политики СССР», I, 322—323; К. Felling,  op. 
cit., p. 389.
      2. Нюрнб. пр. в 7 т., т II, стр. 303; DGFP, IV, р. 99—100; M. Freund.  
Geschichte des Zweiten Weltkrieges in Documenten. Bd. II, S. 327; Ciano,  
1937—1938, p. 292, 315; Ciano,  I, p. 41, 57, 59, 62, 92; G. Leto.  OVRA. Rocca 
St. Casciano, 1952, p. 178; H.Д. Смирнова.  Балканская политика фашистской 
Италии. Очерк дипломатической истории (1936—1941). М., 1969, стр. 61—122; В.Т. 
Фомин,  ук. соч., стр. 424, 519; Benoist-Mechin,  op. cit., VI. Le Défi. 
1939. P., 1966, p. 115—116; F.W. Deakin.  The Brutal Friendship. Mussolini, 
Hitler and the Fall of Italian Fascism. L., 1962, p. 5—6; J.-B. Duroselle,  op. 
cit., p. 262; M. Toscano.  Le Origini Diplomatiche del Patto D’Acciaio. Firenze,
 1956, p. 166.
      3. ДМКВ, I, стр. 175; Нюрнб. пр. в 7 т., т. II, стр. 330—332; «Секретные 
документы гитлеровского командования о подготовке второй мировой войны. 
(1933—1939 гг.)». «Новая и новейшая история», 1969, № 5, стр. 126—127, 127, 128,
 129, 130; DGFP, V, р. 106—106; VI, р. 71, 117, 187, 225; LJF, р. 420—421; RPA, 
р. 88; Jean Szembek.  Journal 1933—1939. P., 1952, p. 39, 377, 386; В.Т. Фомин. 
 Империалистическая агрессия против Польши в 1939 г. М., 1952, стр. 32—40, 
51—59; «Правда», 22 марта 1939 г.
      4. «XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). 
Стенографический отчет», стр. 13; W. Gallacher.  The Reling of the Thunder. L., 
1947, p. 213; ВПСС, IV, стр. 411; DBFP, III, V, p. 317; М. Панкратова, В. 
Сиполс.  Почему не удалось предотвратить войну. Московские переговоры СССР, 
Англии и Франции 1939 года. (Документальный обзор). М., 1970, стр. 28, 30, 32, 
34, 35; В.Г. Трухановский,  ук. соч., стр. 341—343, 356; W. Churchill,  op. cit.
, p. 292, 293, 294; A.J.P. Taylor.  The Origins of the Second World War. L., 
1961, p. 227.
      5. DBFP, II, V, p. 643, 644, 645, 646, VI, p. 423; FRUS, 1939, I, p. 265; 
Z. Fierlinger.  Ve cluzbach ČSR. Pamĕti e drukého 
zahraničniho odboje. I. Praha, 1947, str, 240; Strang.  Home and Abroad. L.
, 1956, p. 167; M. Панкратова, В. Сиполс,  ук. соч, стр. 43—45, 45, 49—51; В.И. 
Попов,  ук. соч., стр. 429, 443; В.Я. Сиполс.  Тайная дипломатия. Буржуазная 
Литва в антисоветских планах империалистических держав 1919—1940 гг. Рига, 1968,
 стр. 270.
      6. Нюрнб. пр. в 7 т., т II, стр. 343; DBFP, III, VI, p. 640, 642—643, 
595—696; I Documenti Diplomatici Italiani. Ottava série (далее: DDI), vol. 
XIII, p. 1—3; DGFP, D, VII, p. 4, 42; RPA, p. 121, 121—122; C. Burkhart.  Meine 
Danziger Mission, 1937—1939. Munich, 1960, p. 338, 339, 348; Ciano,  I, p. 10, 
128; Ciano,  Archives, p. 300—301, 301; Benoist-Mechin,  op. cit., VI, p. 
200—201; G. Pels.  The Man, who started the War. L., 1960, p. 114—118; Ch. 
Wigton.  Heydrich. Hitler’s Most Evil Henchman. L., 1962, p. 171—172.
      7. ДМКВ, II, «Архив Дирксена» (1938—1939 гг.). M., 1948, стр. 117; 
«Переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции в Москве в августе 1939 г.». 
«Международная жизнь», 1959, № 2, стр. 146, 152, 156, 157, 158; № 3, стр. 
139—141; DBFP, III, VI, р. 762, 763; 763—764; И.М. Майский,  ук. соч., стр. 
499—500; Général Beaufre.  Le Drame de 1940. P., 1965, p. 120—121, 
122—123, 124, 141, 142; «История внешней политики СССР», ч. I, стр. 340—343; М. 
Панкратова, В. Сиполс,  ук. соч., стр. 109; В.И. Попов,  ук. соч., стр. 470
      8. ДМКВ, II, стр. 70—77, 123, 125—126, 127, 133, 134—135, 141, 217, 219, 
220; DGFP, D, VI, 674—675, 678, 679, 681, 682, 682—683, 683, 685; Documents 
polonais relatifs à l’histoire de la guerre. Première série. 
Berlin, 1940, p. 9; «История Великой Отечественной войны Советского Союза», том 
I. M., 1960, стр. 175; «История внешней политики СССР», ч. I, стр. 345—346, 
347—350, 350; В.Г. Трухановский,  ук. соч., стр. 364.
      9. «Секретные документы гитлеровского командования о подготовке второй 
мировой войны. (1933—1939)». «Новая и новейшая история», 1969, № 5, стр. 131, 
131—132, 133, 134; DGFP, D VII, p 13, 73, 74, 81, 82, 98—99, 215—216, 271—272, 
383, 565; FRUS, l939, I, p. 193, 194, 354; Gamelin,  op. cit., Les Armées 
francaises de 1940. P., 1946, p. 29—30; K. Felling,  op. cit., p. 412; R. 
Manevy.  Histoire de la presse. 1914—1939. P., 1945 p. 339.
      10. DGFP, D, VII, p. 413, 451—452, 463, 469, 567, 569; FRUS, 1939, I. p. 
383, 384, 387; RPA, p. 135, 136—137, 146—147, 149—153; Trial of the Major War 
Criminals before the International Military Tribunal. Nürnberg, 1947, II, 
p. 451; Benoist-Mechin,  op. cit., VI, p. 507; G. Bonnet.  Fin d’une Europe. De 
Munich à la guerre. Genève, 1948, p. 329; P. Kleist.  Entre Hitler et 
Staline. 1939—1945. P., 1953, p. 66—67; P. Schmidt,  op. cit., p. 218, 222.
      11. DDJ, XIII, p. 407—408, 410, 413; DGFP, VII, p. 492—493, 494—495, 509, 
512—513, 529; FRUS, 1939, I, p. 410, 413; LJF, p. 360—361, 374, 377—378, 
388—389, 406—407, 412—413; RPA, p. 168—169; Л. Эмери.  ук. соч., стр. 579, 580; 
G. Bonnet.  Fin d’une Europe, p. 353; G. Ciano,  I, p. 145, 146, 148; L. Noel.  
L’Agression Allemande contre la Pologne. P., 1946, p. 474—475; P. Schmidt,  op. 
cit., p. 226; В.Г. Трухановский.  Внешняя политика Англии в период второй 
мировой войны (1939—1945). М., 1965, стр. 21; Дж. Батлер.  Большая стратегия. 
Сентябрь 1939 – июнь 1941 г. М., 1959, стр. 34.
      
      
    1 Сокращенное обозначение «штурмовых отрядов» (sturmabteilung). 
    2 Имеется в виду конференция по разоружению, проходившая в Женеве в 
1932—1934 гг.
    3 В 1961 г. она была опубликована в Нью-Йорке под названием «Секретная 
книга Гитлера». Во вступительной статье Т. Тэйлора, заместителя Главного 
обвинителя США на Нюрнбергском процессе, сообщается, что рукопись обнаружили в 
мае 1945 г. и переслали в США. Как было установлено, Гитлер продиктовал текст 
летом 1928 г., и рукопись хранилась в сейфе центрального издательства 
нацистской партии со строгим предписанием не публиковать и никому не показывать.
 «Нигде в другом случае, – отмечает Тэйлор, – Гитлер не излагал своих 
внешнеполитических целей столь откровенно и полно. В книге Гитлер обосновывает 
политику союзов ради подготовки войны. Здесь в полном объеме раскрыт его тезис 
о том, что „жизненное пространство“ Германия должна искать в России, что 
Франция была и остается смертельным врагом Германии».
   Как известно, после установления гегемонии Германии в Европе Гитлер 
рассчитывал расправиться также с Англией и полностью подчинить Италию.
    4 Процесс проходил с 3 мая 1946 г. по 12 ноября 1948 г.
    5 Советское правительство несколько раз поднимало вопрос о заключении пакта,
 но Япония под различными предлогами уклонялась.
    6 Дорога была построена правительством России в 1897—1903 гг. в 
соответствии с русско-китайским договором 1896 г.
    7 Один из 28 бывших государственных и военных деятелей Японии, преданных 
суду международного трибунала. Этот профессиональный дипломат несколько раз 
занимал пост министра иностранных дел, в 1936 г. был премьер-министром. В 
период его пребывания на этом посту Япония заключила «антикоминтерновский пакт» 
с фашистской Германией.
    8 Генерал Араки, один из главных военных японских преступников, активный 
участник интервенции на Советском Дальнем Востоке в 1918—1922 гг., в 
рассматриваемый период являлся военным министром.
    9 Исполнял обязанности руководителя делегации США на Конференции по 
разоружению.
    10 Имеется в виду часть территории послеверсальской Польши, предоставленной 
ей в качестве выхода к морю.
    11 Германский министр хозяйства выдвинул на международной экономической 
конференции в Лондоне (июнь 1933 г.) требование о передача Германии для 
колонизации земель на Востоке Европы.
    12 Интересно отметить, что Тома, интервьюировавший Бенеша, держал в тайне 
это заявление на протяжении пяти лет и опубликовал лишь в 1939 г.
    13 Согласно Версальскому договору, Германия была разоружена. Всеобщая 
воинская повинность отменялась. Армия не могла превышать 100 тыс. человек, 
набранных на добровольных началах. Срок службы для рядового и унтер-офицерского 
состава определялся в 12 лет. Генеральный штаб был ликвидирован. Германии 
запрещалось иметь танки, авиацию, тяжелую артиллерию. Морской флот 
ограничивался строго определенным количеством боевых единиц, а также 
запрещалось строить или приобретать подводные лодки.
    14 С целью создать предлог для войны с Испанией, в результате которой США 
захватили Кубу и Филиппины, империалисты США организовали взрыв американского 
крейсера, стоявшего в одном из кубинских портов.
    15 В 1933—1939 гг. он был советником посольства Великобритании в Берлине.
    16 Фашистская Германия покупала за границей железную руду, нефть, олово, 
медную руду, боксит, никель, каучук, хлопок, шерсть и другие виды сырья, 
необходимого для военной промышленности.
    17 В.И. Ленин.  Полн. собр. соч., т. 23, стр. 175.
    18 В 1924—1930 гг. она получила кредиты на сумму около 32 млрд. марок. К 
началу 1933 г. многие из них не были выплачены. Задолженность достигала 19 млрд.
 марок. С учетом иностранных капиталовложений в Германии, общая сумма 
иностранной задолженности составляла 23,3 млрд. марок.
    19 Комиссия была создана в результате широкой кампании демократических сил 
США за расследование деятельности монополий, занимавшихся производством и 
торговлей оружием.
    20 «Усташами» называли себя члены хорватской фашистской террористической 
организации, существовавшей в Югославии в 1920—1940 гг. Это имя они присвоили 
себе для обмана народа: в XVI—XVII вв. «усташами» называли борцов против 
турецкого ига.
    21 Проект предусматривал: во-первых, региональный договор о гарантии границ 
и взаимной помощи между странами Центральной и Восточной Европы («Восточное 
Локарно») и, во-вторых, отдельный советско-французский пакт о взаимной помощи 
против агрессии. Советский Союз становился гарантом Локарнского соглашения, а 
Франция – упомянутого регионального договора.
    22 Так в оригинале.
    23 Требования (лат.). 
    24 Вступление СССР в Лигу наций, сообщал английский посол в Москве Чилстон 
31 марта 1934 г., усилило бы «антиревизионистскую» позицию Франции, «возможно 
сделав более жесткой позицию Германии по вопросам перевооружения и затруднив 
задачу правительства его величества в поиске компромисса».
    25 Употреблявшееся в описываемую эпоху обозначение германского министерства 
иностранных дел (по наименованию улицы, на которой оно было расположено).
    26 Нейрат был министром иностранных дел с января 1933 г. по февраль 1938 г.
    27 Стремясь содействовать созданию системы коллективной безопасности в 
Европе, Советское правительство выразило готовность в 1934 г. вступить в Лигу 
наций. Инициативу приглашения СССР в Лигу наций взяла на себя Франция, 
поддержанная Чехословакией и другими государствами.
    28 В 1934 г. Риббентроп был начальником отдела внешней политики 
национал-социалистской партии и возглавлял так называемое «Бюро Риббентропа», в 
функции которого входил перехват шифрованной переписки иностранных государств и 
организация шпионской деятельности германских представительств за границей.
    29 Эта фраза говорит о том, что и в рассматриваемый период Барту не смог 
полностью отмежеваться от распространявшиеся, буржуазной прессой измышлений о 
«советской пропаганде».
    30 Свидание Гитлера и Муссолини в середине июня 1934 г.
    31 Бывшая резиденция Пилсудского в Варшаве.
    32 Gleichberechtigung  – равноправие (нем.). 
    33 VII Конгресс Коммунистического Интернационала состоялся в июле – августе 
1935 г.
    34 В результате завоеваний арабов ислам в VII—VIII вв. н. э. 
распространился от Аравийского полуострова до Атлантического океана, охватив 
Северную Африку и часть Испании.
    35 Имеется в виду предпринятая французскими фашистами попытка 
государственного переворота.
    36 В соответствии с Версальским договором, территория Саара на 15 лет была 
передана под управление комиссии Лиги наций. Угольные копи бассейна на тот же 
срок становились собственностью Франции. Вопрос о дальнейшей государственной 
принадлежности Саара должен решить плебисцит. В результате плебисцита, 
состоявшегося 10 января 1935 г., Саар, был возвращен Германии.
    37 «Белая книга» представляла собой декларацию по вопросу о международном 
положении и вооружениях. Мотивируя необходимость увеличения военных расходов на 
оборону Англии и империи, правительство сослалось, в частности, на 
перевооружение Германии.
    38 Джакомо Матеотти  – лидер итальянских социал-реформистов. Убит фашистами 
10 июня 1924 г. в связи с его выступлением в парламенте, содержавшим критику 
террористических методов Муссолини.
    39 Risorgimento  (ит.)  – «возрождение». Борьба итальянского народа против 
феодально-абсолютистского строя и иноземного гнета, приведшая к образованию в 
1871 г. единого государства.
    40 «Корпорации» были одним из главных «изобретений» Муссолини, которые 
вызывали восхищение буржуазного мира. Эти контролируемые правительством 
организации «объединяли» предпринимателей и рабочих для их «классового 
сотрудничества». Преследовалась цель не допустить объединения трудящихся для 
защиты своих классовых интересов.
    41 Полную свободу действий (франц.). 
    42 В Тунисе проживало значительное количество итальянцев.
    43 «В июне 1940 г., – пишет Ж. Табуи, – когда французское пра-рительство 
будет эвакуироваться из Парижа и когда все будут заняты тем, чтобы уничтожить 
или собрать свои бумаги, станет известно, что в досье о визите Лаваля в Рим 
находятся два письма „дуче“, адресованные Лавалю. „Дуче“ настоятельно 
напоминает в них Лавалю о его обещаниях…»
    44 Являясь главой правительства, Муссолини одновременно занимал посты 
министров иностранных дел, колоний, военного министра, а также министров 
морского флота и авиации.
    45 Пакт Бриана – Келлога о запрещении войны в качестве орудия национальной 
политики подписан в Париже 27 августа 1928 г. представителями США, Англии, 
Франции, Германии, Италии и ряда других государств, в том числе Эфиопии. СССР 
присоединился к пакту 6 сентября 1928 г.
    46 Когда Италия напала на Эфиопию, США расширили поставки агрессору 
стратегических материалов. Среднемесячный объем американо-итальянской торговли 
увеличился с 25 тыс. долл. в предшествующие месяцы до 600 тыс. долл.
    47 Имеется в виду меморандум итальянского правительства, представленный 
Совету Лиги наций 4 сентября 1935 г.
    48 Автор, очевидно, имеет в виду буржуазные партии Англии.
    49 Свершившийся факт (франц.). 
    50 Очевидно, имеется в виду агрессия Японии в Северо-Восточном Китае, 
итальянское вторжение в Эфиопию, ремилитаризация Германией Рейнской зоны.
    51 Советские поставки республиканской Испании были начать! после 
официального заявления, сделанного представителем СССР в Комитете по 
невмешательству 7 октября 1936 г.
    52 Местопребывание МИД Италии
    53 Английский посол в Берлине (1933—1937 гг.) и затем в Париже (1937—1939 
гг.).
    54 В тексте «constellation» – «созвездие» (франц.). 
    55 Так в тексте.
    56 П. Рейно – реакционный французский политический деятель. В 
рассматриваемые годы выступал за сотрудничество с СССР. Впоследствии стал 
капитулянтом.
    57 Безусловное требование (лат.).  
    58 В оригинале слово «сближение» дано по-французски.
    59 В 1936—1937 гг. возглавлял правительство Народного фронта.
    60 Риббентроп находился в должности посла в Лондоне с августа 1936 г. по 
февраль 1938 г., когда его назначили министром иностранных дел.
    61 Week end  (англ.)  – конец недели.
    62 Ее муж виконт Астор владел воскресным еженедельником «Обсервер». Джэкоб 
Астор, брат виконта, был фактическим хозяином газеты «Таймс».
    63 Резиденция премьер-министра в Лондоне.
    64 «Что касается Австрии, – говорится в документе, – то можно предположить, 
что рано или поздно она по собственной воле захочет снова объединиться  (курсив 
мой. – Авт.) с  Германией». Как известно, Австрия до 1918 г. являлась частью 
Австро-Венгерской монархии и никогда не входила в состав Германии.
    65 Имеется в виду «прыжок „Пантеры“» (германской канонерской лодки) в 1911 
г. в Агадир (Марокко).
    66 Йодль  – генерал-полковник, начальник штаба оперативного руководства ОКБ.

    67 «Грюн»  – кодированное обозначение Чехословакии.
    68 Платный агент рейха, направлял деятельность гитлеровской агентуры в 
Чехословакии, выступавшей под видом «судето-немецкой партии».
    69 Кейтель  – генерал-фельдмаршал, начальник штаба верховного 
главнокомандования вооруженных сил Германии.
    70 Чехословакия.
    71 Совершившиеся факты (франц.). 
    72 В переписке, которую Вильсон вел с Гендерсоном в обход Форин оффиса, 
Гитлер условно обозначался буквой «Г», а Чемберлен – «X».
    73 «Начиная с весны 1938 г., – отметил один из ближайших доверенных лиц 
Гитлера, капитан Видеман, – англичане нам говорили: „Бомбы, сброшенные на Прагу,
 будут означать войну. Тактика в отношении чехов: не надо выстрелов, „душите““.
    74 Имеется в виду англо-германское морское соглашение от 18 июня 1935 г.
    75 Имеется в виду принятие принципа «самоопределения» в отношении судетских 
немцев, что практически означало передачу Судетской области Германии.
    76 Имеется в виду «четвертый план» Бенеша, содержавший предложения для 
урегулирования судето-немецкого вопроса на переговорах с генлейновцами.
    77 В действительности трудности французской экономики были вызваны прежде 
всего саботажем буржуазией программы Народного фронта.
    78 Очевидно автор подразумевает буржуазные круги Англии и Франции.
    79 Указанный пункт предусматривает, что английское правительство «было бы 
согласно, в качестве вклада в дело умиротворения Европы, присоединиться к 
международной гарантии новых границ чехословацкого государства против 
неспровоцированной агрессии. Одним из основных условий такой гарантии явилось 
бы ограждение независимости Чехословакии путем замены существующих договоров, 
связанных с взаимными обязательствами военного характера, общей гарантией 
против неспровоцированной агрессии».
    80 Пункт 2, о котором идет речь, был сформулирован следующим образом. «Это 
могло бы быть осуществлено (имеется в виду передача Германии районов, 
населенных судетскими немцами. – Авт.)  либо путем прямой передачи, либо в 
результате плебисцита. Мы понимаем связанные с плебисцитом трудности, и нам 
известны уже изложенные вами возражения против этого пути, в частности 
возможность далеко идущих последствий в случае, если к этому вопросу подходить 
с точки зрения столь широкого принципа. По этой причине, и поскольку не 
поступит противоположных сообщений, мы предусматриваем, что вы, вероятно, 
предпочтете разрешить проблему судетских немцев путем прямой передачи Германии 
и в качестве обособленного вопроса».
    81 Тогдашний премьер-министр Чехословакии.
    82 Клемент Готвальд.  Избранные произведения. Том I. (1925—1938 годы). М., 
1957, стр. 534, 535.
    83 Позже, отвечая на обвинения в предательстве Чехословакии, Даладье заявил 
на пресс-конференции, что не мог идти на развязывание войны из-за территорий, 
которые Прага выражала готовность передать Германии. Чехословацкий посланник в 
Париже Осуский направил в связи с этим письмо французскому премьеру. Он назвал 
его заявление оскорбительным. Тогда Даладье предъявил Осускому меморандум 
Бенеша, Разумеется, объяснение Даладье не могло оправдать предательскую позицию 
Франции в дни Мюнхена.
    84 21 сентября.
    85 Force majeure  (франц.)  – непреодолимая сила.
    86 Как известно, французские капитулянты после Мюнхена использовали 
телеграмму де Лакруа, чтобы всю вину за предательство Чехословакии взвалить на 
Бенеша.
   В свою очередь Бенеш отвергал упреки и допускал, что оба посланника 
оказывали давление на Годжу и его окружение, «целиком поддававшееся угрозам». 
Сам Годжа отрицал приписывавшиеся ему заявления. Смысл беседы с де Лакруа 
объяснил желанием получить совершенно четкое заявление Франции о ее позиции. 
Эта версия не объясняет, почему аналогичное заявление он сделал посланнику 
Англии, которая не была связана с Чехословакией каким-либо договором.
   Можно полагать, что если даже заявление Годжи в телеграммах де Лакруа и 
Ньютона изложены не вполне точно, смысл его полностью соответствовал позиции 
чехословацкого правительства, искавшего за спиной народа пути для капитуляции.
    87 В.И. Ленин.  Полн. собр. соч., т. 37, стр. 192—193.
    88 Разведка.
    89 С глазу на глаз (франц.). 
    90 Вскоре после Мюнхена Бенеш сложил свои полномочия и эмигрировал.
    91 Имеются в виду события, связанные с вступлением Италии в первую мировую 
войну. Муссолини, сначала выступавший против участия Италии в войне, после 
подкупа его французской разведкой, стал доказывать необходимость включиться в 
борьбу на стороне Антанты.
    92 Итальянский посол в Албании.
    93 Для соблюдения тайны протокол был составлен в одном экземпляре и записан 
лично подполковником Шмундтом.
    94 Скагеррак  – один из проливов, соединяющих Балтийское море с Северным. 
Близ Скагерракского пролива произошло самое крупное за время первой мировой 
войны морское сражение (Ютландский бой) между английским и германским флотами.
    95 Начальником штаба оперативного руководства ОКБ был назначен Йодль.
    96 Сменил М.М. Литвинова на посту наркома 3 мая 1939 г.
    97 Английский генерал, в 1939—1940 гг. – начальник имперского генерального 
штаба.
    98 Бывший владелец замка, австрийский монархист фон Ремиц, был брошен 
гитлеровцами в концлагерь, откуда уже не вернулся.
    99 После крушения фашистского режима в Италии в 1943 г. Чиано, 
участвовавший в заговоре против Муссолини, бежал в Германию. Гитлеровцы выдали 
его «дуче», возглавившему марионеточную «республику Сало» на севере страны, 
оккупированном германскими войсками. По настоянию Гитлера, который к тому 
времени имел уже гораздо больше оснований быть недовольным Чиано, Муссолини 
приказал после комедии суда расстрелять своего зятя.
    100 Так в тексте.
    101 Подчеркнуто в оригинале.
    102 Л.И. Брежнев.  Ленинским курсом. Речи и статьи. Том второй. М., 1970, 
стр. 372.
      ??
      
      ??
      
      ??
      
      ??