А что будет дальше, подавлен ли огонь противника. не скует ли он пехоту, не 
заляжет ли она? 

Самое страшное, если пехота заляжет, потеряв свой порыв и уверенность. Тогда 
трудно поднять её на новый штурм. 

И вот произошло то, чего я так боялся, - фланги дивизии залегли. Скована атака 
Новгородского полка в направлении Малое Стёпаново, залег и Карельский полк 
перед рощей западнее Сорокинo. Только Казанский полк в центре при поддержке 
роты танков продолжал атаку. Его пехота преодолела нейтральную лощину, 
ворвалась в первую траншею и продолжала просачиваться в глубь обороны 
противника. 

- Переключайте огонь на помощь казанцам! - приказал я Носкову. Окаймляйте их 
атаку, не допускайте контратак. Будем пробиваться центром. 

Я потребовал от командиров полков продолжать атаку. 

Весь день шел напряженный бой. Гитлеровцы отражали все атаки. 

Борьба за "коридор" была для них вопросом жизни или смерти. Для удержания 
демянского выступа противник готов был идти на любые потери. 

Нам удалось продвинуться на расстояние от трехсот до шестисот метров, захватить 
всю первую траншею и выйти ко второй. Казанский полк даже овладел частью второй 
траншеи, а его танки вырвались еще дальше, но пехота, попавшая под 
неподавленный огонь, продвинуться больше не смогла. 

К вечеру противник подтянул резервы и сильными контратаками окончательно 
приостановил наше продвижение. 

Ни в полках, ни в дивизии у нас уже не было резервов, а без резервов трудно 
развивать успех, трудно бороться и с контратаками. Выходили из строя люди, а 
задача оставалась невыполненной. 

С тяжелым чувством возвращался я вечером со своего НП на командный пункт. 

Весь лес севернее Сорокино оказался забитым ранеными. Некоторые из них в 
ожидании эвакуации бродили по кустам, другие лежали на снегу. 

- Чьи раненые, почему не вывозите? - спросил я у одной медсестры. 

- Дивизии Розанова, - ответила она. - Вывозим, не хватает транспорта. Сейчас 
стали помогать соседи, скоро заберем всех. 

- А кто помогает вам? 

- Дальневосточная дивизия. 

"Хорошо, - подумал я, - что наши догадались помочь. Наверное, Воробьев 
позаботился..." 

- Братишка, дай закурить! - подойдя к саням, попросил у меня один из раненых. 
(Я был так же, как и он, в полушубке.) 

Это был молодой парень лет двадцати трех. Под полушубком у него темнел бушлат 
морской пехоты. Его забинтованная левая рука висела на перевязи. 

Я вынул махорку, скрутил папиросу и подал ему. Он протянул правую руку и 
улыбнулся. 

- Что с рукой-то? - спросил я у него. 

- В Сорокине половину оставил. Эх, братишка, длинная история! Ванька Черемных 
подвел. 

- Чем же он подвел тебя? 

Моряк затянулся и стал рассказывать: 

- Видишь, ворвались мы с ним в траншею, бежим по ней и гранаты бросаем. Метров 
сто пробежали. Люди бегут, "ура" кричат, и мы бежим, не отстаем, тоже кричим. 
Вдруг слева блиндаж. Я говорю: "Бежим дальше!", а Ванька свое: "Давай, 
посмотрим, нет ли там кого-нибудь!" и прямо в блиндаж. Я за ним. А немец как 
полоснет оттуда из автомага. Ванька повалился. Я - на него и давай поливать, а 
потом вгорячах последнюю гранату с пояса сорвал и внутрь бросил. Надо бы раньше 
бросить, да Ванька помешал. 

- Что ж дальше? - спросил я.