-либо   плававшими   вместе   с   Маринеско   на   торговых    судах.
Обязательнейший и добросовестнейший Алексей Михайлович почти ничем  помочь
мне не смог. Прошло больше тридцати лет, никого из знавших Маринеско ни на
судах, ни на берегу обнаружить не удалось. Пришлось удовлетвориться  сухой
справкой, составленной по  материалам  отдела  кадров.  Судя  по  справке,
Маринеско А.И. в 1946-1948 годах плавал на  нескольких  судах  в  качестве
помощника капитана, ходил и в заграничные рейсы, но  капитаном  так  и  не
стал, а затем  был  уволен  в  связи  с  ослаблением  зрения.  Кривая  его
служебных успехов шла вниз.
   Переход на  гражданский  флот  ожидаемого  душевного  умиротворения  не
принес. Начиная военную службу, Маринеско  еще  тосковал  по  гражданскому
флоту, мечты о дальних океанских дорогах  не  оставляли  его.  Гражданский
флот еще долго оставался для него синонимом свободы. Теперь, когда свобода
была возвращена, его все чаще одолевали воспоминания о  флоте  военном.  О
службе на подводных лодках, о боевых походах, о друзьях, вместе с которыми
были пережиты  все  самые  яркие,  самые  значительные  события  недавнего
прошлого.
   В жизни каждого человека непременно есть свой так  называемый  звездный
час, своя вершина, необязательно совпадающая с высшей точкой  карьеры  или
иным жизненным успехом. Час - обозначение условное,  он  может  длиться  и
неделю, и месяц, и год. Звездный час - это время, когда все  заложенные  в
человеке силы и способности находят наиболее полное выражение.  Отнюдь  не
самое легкое, не всегда самое радостное время. Многие вспоминают как  свой
звездный час годы войны и блокады. Для Маринеско таким звездным часом  был
январский поход, ни забыть, ни перечеркнуть свое прошлое он не  мог.  И  с
торговым  флотом  расстался  без  большого  сожаления,   хотя   это   было
расставание с морем.
   Надо было приспосабливаться к жизни на берегу.
   Плавая  на  судах  Ленинградского   пароходства,   Александр   Иванович
познакомился с судовой радисткой Валентиной Ивановной Громовой  и  женился
на ней. Вслед за мужем перебралась на берег и жена, вскоре у них  родилась
дочь Таня.
   Зная Маринеско как честного человека, секретарь  Смольнинского  райкома
Никитин предложил ему пойти  в  Институт  переливания  крови  заместителем
директора  по  хозяйственной  части.  Хотел  добра,  а  получилось  плохо.
Директору совсем не нужен был честный заместитель.  Его  вполне  устраивал
полуграмотный  завхоз,  помогавший   ему   строить   дачу   и   заниматься
самоснабжением. Дело прошлое, директора уже нет в живых,  поэтому  опускаю
его фамилию. Пусть он будет К. Намеков этого К. Александр Иванович  понять
не захотел, и между ними сразу возникла вражда. Затаенная со  стороны  К.,
открытая со стороны Маринеско.
   К. долго искал случая избавиться  от  Маринеско.  Это  было  совсем  не
просто, в коллективе института Александру Ивановичу доверяли.  Уважали  за
деловитость и внимание  к  нуждам  сотрудников.  На  этом  К.  и  подловил
Маринеско. Была устроена провокация.
   На дворе института лежали списанные  за  ненадобностью  несколько  тонн
торфяных брикетов. Вместо свалки Маринеско, заручившись устным разрешением
директора,  развез  эти  брикеты  по  домам   наиболее   низкооплачиваемых
сотрудников  в  виде  предпраздничного  подарка.  (Напомню:   время   было
послевоенное, Ленинград еще не полностью  оправился  от  блокады,  подарок
пришелся кстати.) А затем директор  быстрехонько  отрекся  от  данного  им
разрешения,  позвонил  в  ОБХСС,   и   Маринеско   оказался   расхитителем
социалистической собственности.
   Маринеско вступил в Коммунистическую партию  в  1943  году  "по  боевой
характеристике". Коммунистом он был не только по партийной принадлежности,
но по самой своей человеческой сути. Был он человек общественный, открытый
людям.  Стяжательство  было  ему  чуждо.  Не  будучи  аскетом,  всю   свою
сознательную жизнь прожил бессребреником.
   Из партии его исключили.  В  последнюю  инстанцию,  чтобы  не  отдавать
партбилета,  Александр  Иванович  не  явился.   Партбилет,   обернутый   в
непромокаемую ткань, он засунул в одному ему известную  щель  и  аккуратно
замазал свой тайник известкой.
   Затем был суд. О заседаниях суда Александр Иванович рассказывал  мне  с
глубоким волнением. Прошло двенадцать лет, а рана еще не зажила.
   Прокурор, бывший фронтовик, с боевым орденом, видя, что дело  не  стоит
выеденного  яйца,  от  обвинения  отказывается.  Оба  народных  заседателя
заявляют особое мнение. Но оставшийся в меньшинстве судья не  сдается,  он
куда-то звонит и добивается своего - подсудимого берут  под  стражу.  Дело
разбирается в другом составе суда. Приговор - три года. Людей,  осужденных
на такие сравнительно небольшие сроки, обычно не засылают слишком  далеко,
но для Маринеско почему-то было сделано  исключение  -  его  отправили  на
Колыму.
   "Посадили меня вместе с ворьем и  полицаями,  -  рассказывал  Александр
Иванович. - Остригли, обрили, обращение как с кодлом. Сразу  же  обокрали,
кто - неизвестно: рюкзак, что собрала мне в дорогу  жена,  оказался  пуст.
Жена продала все шмотки, купленные нами в заграничных плаваниях,  нанимала
защитников, обегала весь город. Ничего не помогло..."
   Не знаю, жалеть ли, что в шестьдесят первом году у  меня  еще  не  было
портативного магнитофона? Пожалуй, не стоит  жалеть.  На  магнитную  ленту
можно записывать  допрос,  интервью,  но  не  исповедь.  Она  могла  и  не
сост