и веселья - Одессе".
   Так начинаются беглые и оборванные в  самом  начале  автобиографические
записки Александра  Ивановича.  Бесспорно,  Маринеско  любил  свой  родной
город, хотя прочно связал свою жизнь с  холодной  Балтикой  и  никогда  не
пытался вернуться к теплому Черному морю. Все повороты в своей  судьбе  он
делал круто, давались они ему нелегко,  с  кровью,  но  что  отрезано,  то
отрезано, всякая двойственность ему была чужда. В Одессу он наезжал редко,
только чтобы повидаться с  родными  и  с  немногими  старыми  друзьями,  и
одессита я в нем никогда не видел. Впрочем, и Одессы я почти  не  знал,  а
довоенную - больше по литературе. Но, пожалуй, ярче  всего  Одесса  первых
послереволюционных лет представала передо мной в  устных  рассказах  друга
моей  юности  Миши  Заца,   коренного   одессита,   выходца   из   рабочей
революционной семьи, чье детство прошло в том же  дворе,  где  жила  семья
знаменитого налетчика Мишки Япончика, одного  из  прототипов  бабелевского
Бени Крика. С Мишей (Михаилом Борисовичем Зацем) я познакомился, когда он,
несмотря на свою молодость, был  уже  известным  кинодраматургом,  автором
сценария популярного в то время фильма "Ночной извозчик", одной из  первых
кинематографических работ гениального украинского актера  Амвросия  Бучмы.
Ставши киевлянином, а затем и москвичом,  Миша  сохранил  характерную  для
одесситов нежную и чуточку хвастливую привязанность к Одессе-маме, у  него
была щедрая память и  незаурядный  дар  рассказчика,  и  в  моем  сознании
навсегда запечатлелась карнавально-пестрая Одесса,  в  которой  причудливо
сплелись говор и нравы нескольких наций,  город  отважных  подпольщиков  и
романтических бандитов, грубоватых, общительных,  сердечных,  насмешливых,
ленивых и страстных характеров. Миша погиб на фронте в первый  год  войны,
но у меня до сих пор звучит в  ушах  его  мягкий,  слегка  пришепетывающий
голос, наливавшийся неожиданной мощью, когда он  изображал  своих  любимых
героев - могучих одесских портовых грузчиков, рыбаков  и  биндюжников,  их
невежественных,  но  мудрых  и  сильных  духом   старейшин,   их   чуточку
вульгарноватых, но цветущих, пылких и самоотверженных подруг. Вероятно,  и
в послевоенной  Одессе  сохранились  какие-то  черты  сложившейся  в  моем
воображении старой Одессы, но сегодня они уже  не  лежат  на  поверхности.
Впрочем,  сестра  Александра  Ивановича,  встретившая  меня  на   вокзале,
оказалась настоящей одесситкой - темпераментной, говорливой, со  знакомыми
по одесскому фольклору интонациями. Гостеприимству Валентины Ивановны,  ее
страстному желанию помочь мне увидеть сквозь  толщу  десятилетий  любимого
братика Сашу я обязан возможности подробнее  рассказать  о  детстве  моего
героя. Мы вместе рылись в  картонке  со  старыми  семейными  фотографиями,
письмами и газетными вырезками, попутно делились воспоминаниями  -  она  о
первых, а я о последних годах жизни Александра Ивановича. От нее я получил
немногие и оттого еще более драгоценные адреса почтенных ветеранов, бывших
некогда друзьями и сверстниками маленького Саши, с ее помощью мне  удалось
больше узнать о семье.
   Можно по-разному относиться к проблеме  наследственности,  но,  на  мой
взгляд, правильно поступают те  биографы,  которые  начинают  исследование
характера своего героя от корня, загодя, еще  до  его  рождения.  Значение
воспитания огромно, но не следует забывать и  про  гены.  В  том  же  томе
толкового словаря, где  я  штудировал  обстоятельную  статью  о  героях  и
героизме, слово "ген" объясняется  кратко:  "Некий  воображаемый  носитель
наследственности, якобы обеспечивающий преемственность в потомстве тех или
иных неизменных признаков и свойств организма". Сегодня, когда  существует
уже целая  дисциплина,  именуемая  генной  инженерией,  определение  можно
считать устаревшим, а  мою  попытку  угадать  в  родителях  черты,  что-то
объясняющие в характере сына, - вполне законной. Об отце,  скончавшемся  в
конце войны, мне рассказывали и сын, и дочь; мать я видел сам.
   Отец Александра Ивановича, Иван  Алексеевич  Маринеско,  был  родом  из
Румынии. Может быть, по-румынски он звался как-то иначе,  но  в  семье  не
сохранилось воспоминания ни о его прежнем имени, ни о том, когда  и  каким
образом фамилия Маринеску приобрела украинское окончание  "о".  Детство  у
него  было  тяжелое,  с  семи  лет  остался  сиротой,  служил  у  помещика
пастушонком, когда подрос, стал кучером. Затем, будучи парнем трудолюбивым
и смышленым, возвысился до должности  машиниста  при  сельскохозяйственных
машинах. Никакого систематического образования он не получил,  но  руки  у
него, судя по всей его дальнейшей жизни, были золотые.  В  1893  году  его
призывают во флот, и он становится кочегаром на миноносце. О  том,  каково
быть кочегаром на "угольщике", современные матросы,  знают  разве  что  по
популярной  песне  "Раскинулось  море  широко..."  -  нужно  было  могучее
здоровье, чтобы выдерживать вахты у топок.  Матрос  Маринеску  выдерживал,
пока его не допек возненавидевший его офицер. В  штормовую  погоду  стоять
огненную вахту особенно тяжело, и когда спустившийся  в  кочегарку  офицер
набросился на матроса с руганью и ударил по лицу, тот,  по  одной  версии,
избил его, а по другой -  швырнул  в  раскаленную  топку.  Для  дальнейшей
судьбы матроса разница в версиях была  не  очень  существенна  -  в  обоих
случаях кочегару Маринеску грозил военный суд и смертная  казнь.  До  суда
Иван Алексеевич содержался в карцере под вооруженной охраной.  В  одну  из
ночей на  пост  у  карцера  был  поставлен  близкий  друг  Ивана,  человек
реши