|
на пилотирование, на "прочувствование" управляемости машины, на то, как он
опирается на несущие его крылья. А что может произойти в условиях столь
огромной занятости летчика при отказе материальной части, а отказ более
вероятен на старом, изношенном самолете? При некотором сопротивлении самолет
выделили новый.
Первым в эскадрилье лечу я. "Як" превзошел все мои ожидания: машина
стремительна, послушна и, я бы сказал, умна. "Харрикейн" по сравнению с ней
кажется какой-то суздальской стариной.
За мной поднимаются Орловский, Кузьмин, Егоров, затем все остальные. Все идет
прекрасно. Уверенно взлетают, хорошо садятся.
- Еще один летчик родился, - говорит Гаврилов после приземления очередного
пилота.
Он прав! С каждым вылетом рождался боевой летчик. Пусть еще и не мастер, не ас
- это придет со временем, - но летчик, горящий желанием бить врага и владеющий
новым самолетом.
Потекли дни. За три месяца нам предстояло научить новое пополнение воевать так,
как воевал наш полк, научить повадкам и тактическим приемам, выработанным
коллективом бывалых.
На воздушные бои, как основное для истребителя, я обращал особое внимание.
Много пришлось потрудиться над групповой слетанностью. Молодые летчики были
обучены полетам в паре и звене, но не летали в составе эскадрильи. Групповой
слетанности нужно было обучить на повышенных скоростях и с применением маневра,
максимально приблизить условия каждого полета к боевой действительности.
Наступление весны принудило прекратить тренировку: размок аэродром. Было
досадно, ибо срок отлета на фронт неумолимо приближался.
Весенний и летний периоды обещали еще больший размах воздушных боев. На Кубани,
где весна уже наступила, развернулись крупные воздушные сражения.
В этих боях рождались новые приемы, новая тактика.
Появилась "этажерка Покрышкина" и его замечательная формула: "Высота, скорость,
маневр, огонь". Кажется, всего четыре слова, но если вникнуть в их содержание,
перенести их на поле боя, - это целая школа.
К нам на переформирование с Кубани стали приезжать истребительные полки. Опыт
бывалых воинов надо было использовать, тем более что поговаривали о нашем
направлении на Кубань.
В апреле значительно потеплело, начало подсыхать.
С утра до вечера мы не уходили с аэродрома, стараясь наверстать упущенное за
дни распутицы. Молодые летчики с любовью и рвением выполняли все требования
командиров. В сжатые сроки решалась одна задача за другой.
Как только закончили групповую слетанность, приступили к обучению воздушным и
наземным стрельбам, воздушным боям, сначала индивидуальным, а затем и групповым.
Мы с Кузьминым не вылезали из кабин самолетов: нужно было "подраться" с каждым
летчиком, чтобы лучше знать качество каждого, а заодно и выделить из них
старших.
Большие надежды подавали два молодых воина Варшавский и Аскирко. Они выделялись
решительностью и быстрой смекалкой. Однако, когда я вызвал их на беседу с целью
повышения по службе, оба начали упрашивать не делать этого. Выдвижение в
старшие было связано с тем, что Аскирко и Варшавский должны были летать не в
одной паре, а в разных, чего им чрезвычайно не хотелось. За это время они так
привыкли друг к другу, так срослись, что раздельного существования в воздухе не
мыслили.
В конце апреля из Главного штаба Военно-воздушных сил прилетела инспекция,
чтобы определить уровень нашей подготовки.
Моя эскадрилья стала уже сколоченным боевым подразделением. Летчики научились
вести воздушный бой, не отрываясь от ведущего, они пропитались фронтовым духом.
Эскадрилья стала хорошей семьей даже для испорченного неправильным воспитанием
Лукавина.
Отец Лукавина почти не уделял своему единственному сыну внимания, а воспитание
мамаши сводилось к сердобольному попечительству над "мальчиком". "Маменькин
сынок" научился всему, кроме труда. В авиацию он пошел потому, что пребывание в
ней рассматривал как развлечение. Стоило немалого труда "сломить" строптивый
характер Лукавина, привить ему качества, нужные летчику. Общими силами
коллектив делал это, хотя еще было не известно, как поведет себя Лукавин при
|
|