парами: облачность сковывала маневрирование большой группы. 

Фашисты отступали. Летчики штурмовали преимущественно дороги, по которым 
двигались большие колонны. 

Летали много, и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно патроны: 
расстреливали все. 

За сутки пехота прошла более тридцати километров, а танки углубились до 
семидесяти километров. Зенитная оборона врага была дезорганизована. Не 
появлялись в воздухе немецкие истребители и бомбардировщики: большинство их 
было захвачено нашими танками на аэродромах. Мы наносили удар за ударом, не 
встречая при этом существенного сопротивления. 

Ужинали, как после большой работы, с удовольствием, делясь друг с другом 
впечатлениями дня. 

Приятная усталость настраивала зайти и посидеть часок - другой в единственно 
теплой в этих домах квартире. В ней жила эвакуированная из Ленинграда семья 
Череновых - мать, Вера Антоновна, и две ее дочери, Леля и Наташа. Пол в комнате 
Череновых был чисто вымыт, в буржуйке весело потрескивали дрова. 

Вера Антоновна обрадовалась нашему приходу. Она забросала нас вопросами и стала 
корить за то, что не были вчера. 

- Им, мама, наверное, стыдно было. Они весь день без дела просидели, когда 
другие воевали, - вмешалась пятнадцатилетняя Леля. 

- Перестань, стрекоза, - вступилась за нас Наташа. 

Наташа была старше сестры и относилась к ней покровительственно. 

- На самом деле, стыдно было зайти, - поддержал Лелю Егоров. 

- А мы сильно напугались, когда начала артиллерия стрелять, - говорила Вера 
Антоновна. - Думали, немец в наступление пошел. Слава богу, ошиблись. Ну, в 
добрый час. Значит, и вы его сегодня били. Хорошо, говорите, били. А главное, 
что все дома. 

Разговор незаметно перешел на воспоминания о мирной жизни. Вера Антоновна стала 
мечтать о возвращении в Ленинград. Правда, до возвращения домой было еще очень 
далеко, но все мы в это верили. 

Тем временем Мишутин, уединившись с Наташей, чтото вдохновенно ей рассказывал. 
Судя по тому, как он, очевидно, незаметно для самого себя, пальцем правой руки 
нажимал на незримую гашетку пулемета, можно было догадаться, что он говорит о 
сегодняшних штурмовках. Мы замечали, что Наташа нравится Мишутину, хотя никого 
из нас он не посвящал в свои к ней чувства. 

Когда в лампе выгорел керосин и на полу отчетливее заиграли красноватые огоньки 
буржуйки, вспомнили о позднем часе. 

Летчики пожимали руки хозяев. 

- Приходите завтра, - сказала Вера Антоновна. Я без вас скучаю. А то погоните 
фашистов на запад, улетите неожиданно, как и прилетели, а мы опять останемся 
одни. 

Эти слова сделали Мишутина грустным. Очевидно, его беспокоила близость разлуки 
с Наташей. 

- А что, если Наташу возьмут в наш полк? - сказал он вдруг по дороге домой. - 
Ведь в соседних полках есть девушки. 

Мы поняли товарища. 

- А ты с ней говорил об этом? - спросил Кузьмин. 

- Конечно, говорил, не с тобой же советовался, с раздражением ответил Мишутин. 

- Вы лучше договоритесь на послевоенную встречу где-нибудь в Ленинграде, - 
вмешался Вася Соколов. 

Ему не хотелось, чтобы товарищи неосторожными шутками задели Мишутина. 

Заговорили о другом - о прошедшем дне. А когда в нашем "номере" все уснули, 
Мишутин повернулся ко мне - мы лежали рядом - и с предельной откровенностью 
стал рассказывать мне всю свою жизнь. Говорил о детстве, об учебе в ФЗУ, о 
работе на заводе, как учился в аэроклубе, о Борисоглебском летном училище и, 
наконец, о воине. И хотя я хорошо знал его боевые дела, он подробно изложил мне