наказывали бить фашистов смертным боем. 

Подарки были предметом особенной гордости. Летчики и техники хвалились друг 
перед другом вышитыми платочками, варежками, полотенцами. Особенно приходили в 
восторг счастливцы - обладатели кисетов. К некоторым посылкам от девушек - были 
приложены фотокарточки, наклеенные на так называемые "листки учета боевых 
подвигов". На листках был указан обратный адрес, по которому нас просили после 
войны прислать этот своего рода "отчет". 

С этого дня у многих из нас появились новые знакомые, с которыми переписка 
продолжалась долгое время, а те, кто уцелели до победы, переписывались до конца 
войны. Странно это: незнакомый человек где-то на Урале или в Забайкалье занят 
своим делом, своими заботами, а вот следит за тобой, за твоей боевой жизнью, и 
ты начинаешь чувствовать его как друга, которому многим обязан. И когда ты 
добивался успеха сообщал о нем этому далекому другу, и он вместе с тобой 
радовался ему и сам в свою очередь стремился сделать что-нибудь такое, чтобы 
порадовать тебя. 

К середине ноября мы перелетели на другой аэродром, расположенный у Дона на 
правом крыле Донского фронта. Летный и технический состав разместился в 
каменных полузаброшенных домах, многие окна которых были заткнуты соломой. Снег 
в комнаты не попадал, но ветер проникал, как мы ни уплотняли солому. 

Было холодно. Спали в меховых комбинезонах, скучая по теплу и бане. 

- Эх, в баньке бы помыться, - мечтательно говорил Кузьмин каждый раз, когда 
ложился спать. - Да помыться с веничком, от души. - И он забирался с головой в 
солому. 

А погода лютовала. Обильные снегопады засыпали все. С утра до вечера, а иногда 
и по ночам мы трудились на аэродроме, поддерживая летное поле в боевой 
готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, взлетно-посадочную полосу 
укатывали тракторами. 

На прежнем аэродроме мы жили, как в тупике, по целым неделям мимо нас никто не 
проходил и не проезжал, а тут словно на большаке оказались. С утра до вечера 
идут и идут небольшие группы и целые подразделения пехоты. Идет артиллерия, 
танки. Идут в сторону фронта, на юг, ближе к Сталинграду. 

- Что же это за великое переселение народа? - шутливо вопрошал кто-либо из нас. 


И тут же слышался ответ: 

- Соображать надо. 

По масштабу передвижения войск можно было догадаться, что здесь идет 
концентрация сил. Такие догадки высказывали многие, но это были только догадки. 
Однако с каждым днем догадки все более крепли, вырастали в уверенность, что на 
нашем участке собирается кулак, который скоро стукнет по немецкой обороне. 

Однажды проследовал лыжный батальон. Лыжники шли рядом с дорогой проворным 
размашистым шагом. 

Они были в белых маскхалатах, крепкие, здоровые - в плечах косая сажень. Как-то 
особенно ловко перекинутые через плечо автоматы напомнили мне охотников из 
тайги. 

- Как идут, как ловко у них получается. Вот это подобрали! - восхищался Соколов.
 

- Откуда, братцы? - не выдержал Егоров. 

- Из Сибири. Красноярск знаете? Вот мы оттуда, бросил на ходу один из лыжников. 


- Дело будет,- заключил Кузьмин. - Сибиряки пошли! Они под Москвой дали немцам 
жизни. А теперь сюда идут. 

Мне было приятно слушать, когда так говорили о сибиряках, - ведь они мои 
земляки. 

А войска шли и шли. 

18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар Рамазанов. Он приказал 
собрать летный состав в штабе. 

Убедившись, что никто из посторонних не сможет услышать наш разговор, Рамазанов 
начал: