|
Линдеманом и офицерами его штаба.
— Но что же все-таки мы можем сделать?-спросил он. — И что думает об этом ваш
фюрер?
— Фюрер, к сожалению, все еще окружен пораженными слепотой людьми. Но
фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в
сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к
русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против
Сталина? Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина,
многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.
— Против Сталина-да! Но за что и за кого? И как? Дадут ли нам офицеры, о
которых зы говорите, возможность выставить против Сталина не армию наемников, а
русскую армию? Армию, которая будет получить приказы от национального русского
правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках
против правительства своей страны. Только тогда будет оправдано и согласие на
вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более что люди в
Кремле ведут псевдонациональную политику и патриотизм их поддельный.
Разговор был интересным, но опытному вербовщику Штрик-Штрикфельдту надобно было
переходить от слов к делу. Как бы между прочим он попросил генерала изложить
свои мысли в письменной форме. Он объяснил, что момент чрезвычайно
благоприятный — начальник Генерального штаба Гальдер ждет от Гелена доклада и
под этим соусом сейчас можно передать записку пленного генерала сразу в руки
начальника Генерального штаба.
Штрик— Штрикфельдт не сказал своему другу Власову, что Гелен-человек, который
курирует разведку восточного фронта, но Вильфрид Карлович ведь и сам
признавался, что откровенность его всегда была ограничена рамками присяги.
Тем более что в главном он не кривил душою.
Он, как мы уже говорили, подобно многим прибалтийским немцам или даже самому
Йозефу Геббельсу искренне считал, что Германия должна воевать не с Россией, а с
большевизмом. [138]
Екатерина Андреева остроумно заметила, что, «живя в СССР, Власов привык к
ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, а критиковать
официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому,
когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике,
Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в
политике могут наступить изменения».
Андрей Андреевич, в совершенстве постигший принципы советской военной
бюрократии, и предположить не мог, что в германской армии офицер невысокого
ранга может высказывать противоречащие официальной доктрине идеи.
Власову, знающему, как строго обстоят дела с подобной самодеятельностью в
советской армии, казалось, что его собеседник высказывает то, что уже твердо
решено в немецких верхах, хотя пока и не объявлено открыто.
Поэтjму— то вопреки очевидности и поверил он-так хотелось поверить в это! — что
политика немцев по отношению к России и в самом деле изменится.
Вероятно, и это тоже «помогло» Власову обмануться…
Он составил записку.
И хотя Власов и вписал туда фразу о готовности поставить себя в распоряжение
своего народа в борьбе за свободу, главные мысли этого меморандума были
направлены на то, чтобы сделать измену Родине для военнопленных как бы и не
изменой вообще…
«Власов считал, — пишет Екатерина Андреева, — что сформирование русской армии
канализирует недовольство среди военнопленных, а официальное признание ее
пресечет бытующее среди военнопленных чувство, что их коллаборационизм является
изменой Отечеству».
«Ноу— хау» Власова, как сказали бы сейчас, заключалось в том, что он готов был
совершить измену, но не просто из страха за свою шкуру, а как бы во имя Родины.
И все это понятно и объяснимо.
Человек по своей природе устроен так, что может поверить в любое несбыточное
мечтание, если реальность не оставляет ему места в жизни.
Забегая вперед, скажем, что «ноу-хау» Власова оказалось весьма перспективным
направлением и Власов до конца не отступал от него. К концу войны возникла даже
русская патриотическая идеология, разработанная конкретно под А.А. Власова,
|
|