зиждился не на том, что ты — русский, а на том, что ты — православный, что твоя 
страна — хранительница истинных устоев христианства… И в отличие от чисто 
национального патриотизма патриотизм этот действовал на другие нации, не 
порабощая их, а приобщая к православию, вбирая в православие и русскость.

Именно православное сознание народа и обусловило ту трагедию, которая 
разыгралась в семнадцатом году. Идеи коммунизма были обманчиво близки идеям 
православной русскости.

Ленин, Троцкий и их сподвижники, безусловно, обманывали массы, увлекая их не 
совсем теми идеями, которые предполагали осуществить на практике, но, обманывая,
 а затем и осуществляя свои подлинные замыслы, они были вынуждены в известной 
степени корректировать их, приспосабливая под русское православное сознание, и 
не тут ли и надо искать истоки их иррациональной ненависти к России вообще и 
каждому русскому в частности. Со временем в истинных адептах большевизма, 
которые, и уничтожив церкви, не сумели разрушить русское православное сознание, 
эта «иррациональная» русофобия сделалась сущностью, превратив сами 
большевистские идеи в простой антураж.

Этот экскурс в историю необходим для понимания русского человека сорок второго 
года…

Идеи большевизма были уже отторгнуты православно-русским самосознанием, и 
Сталин совершенно ясно понимал, что не поддерживаемый жестокой системой 
карательных мер большевистский режим теряет значение для населения 
оккупированных территорий. [127]

«Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, уставшее от 
большевизма и томительно ожидавшее новых лозунгов, обещавших лучшее будущее для 
него…»,

— подчеркивал в своих докладах доктор Отто Бройтигам, начальник политического 
департамента министерства оккупированных восточных территорий.

Об этом же размышлял в своем дневнике Йозеф Геббельс, отмечая, что жители 
Украины приветствовали фюрера, как избавителя, но их отношение изменилось в 
результате жестокого отношения к ним. «Уменьшить угрозу партизан можно, 
завоевав доверие народа. Марионеточные правительства в оккупированных областях 
могли бы служить ширмой для немцев».

Чтобы не допустить подобного поворота дел, советским руководством своевременно 
были приняты меры. Цель их — предельно обострить отношения населения с 
оккупантами. Многочисленные партизанские отряды совершали диверсии, задача 
которых порою только в том и заключалась, чтобы вызвать ответные репрессии и 
тем самым лишить русское население возможности искать и находить в немцах 
союзников, а не врагов.

Замысел этот, если не принимать во внимание его поразительную — о какой 
лояльности правительству может тут идти речь? — бесчеловечность, следует 
отнести к числу наиболее гениальных изобретений Иосифа Виссарионовича Сталина. 
Реализация этого плана вполне уравновесила упущенную стратегическую инициативу. 
Население оккупированных территорий вынуждено было защищать ненавистный режим, 
поскольку оккупационный режим был еще более жестоким.

Нельзя сказать, чтобы немцы не понимали, что тут Сталин переигрывает их.

Положение усугублялось тем, что Гитлер не считал нужным скрывать свои цели. Он 
считал, что славяне имеют право на существование только в качестве рабочего 
скота — на фермах, полях и в шахтах. Согласно его планам все крупные русские 
города должны были быть разрушены, русская культура уничтожена, доступ к 
образованию для русских закрыт.

Многие немецкие офицеры, особенно из штабов действующей армии — насколько 
позволяла им военная дисциплина! — протестовали против нацистской политики 
жестокости и бесчеловечного закабаления населения оккупированных территорий, 
основанной на представлениях о русских как неких человекообразных — 
«унтерменшах», дегенерировавших под влиянием востока.

Оппонируя фюреру, они ссылались, разумеется, не на абстрактные представления о 
христианской любви, а на конкретные, реформаторско-протестанте кие соображения 
о пользе дела. [128]

Как говорит Екатерина Андреева, среди противников «ост-политики» мало кто 
заботился о судьбе России, предметом их озабоченности были интересы Германии.

«Наступление на Москву требовало стягивания всех наличных сил на участке группы 
армий „Центр“, требовало обеспеченного тыла, а значит по меньшей мере отказа от 
практиковавшихся до сих пор методов бесчеловечного обращения с гражданским 
населением, с перебежчиками и военнопленными» — подчеркивал офицер штаба 
фельдмаршала фон Бока Вильфрид Штрик-Штрикфельдт.