матерью его ребенка. Письма Агнессы Подмазенко подбадривали его, скрашивали 
армейские будни, и он не жалел времени на переписку с нею.

«Дорогая Аля! Ты… унесла с собой от нас все наше веселье. Вдруг после такого 
шума сделалось так тихо. Какая-то пустота. Мы почти ежеминутно вспоминаем тебя, 
и все тебя жалеют. Врача у нас до сих пор нет. Все говорят, особенно Сандалов, 
который, кстати говоря, серьезно заболел — у него болеют почки, что с твоим 
отъездом кто нас будет лечить. И представь, как только ты уехала, выходя из той 
хаты, в которой мы с тобой жили, поскользнулся и поранил легко себе руку, а 
лечить некому. Сумка есть санитарная, а тебя нет. Лучше бы было наоборот. Птица 
и та без тебя улетела… Дорогая Аля! Прошу тебя, не волнуйся и будь здорова — 
это тебе крайне необходимо. Не забывай, что это надо прежде всего для нашей 
дорогой крошки. Я здесь буду бить фашистскую сволочь и гнать ее на запад. Мое 
отношение к тебе знаешь. Я свою жизнь посвятил тебе, моей спасительнице от 
смерти, а ты делай, как тебе лучше. Тов. Кузин рассказывал мне все подробно, 
как ты уезжала. Мне было приятно, и я несколько раз заставлял его повторять 
одно и то же милое — хорошее о тебе. Теперь жду письма от тебя. Не ожидая 
письма с места, пишу тебе уже письмо. Передай самый большой и искренний привет 
от меня маме и папе, Юрику. Юрику скажи, что я ему привезу самую настоящую 
фашистскую шашку. Привез бы и пушку, которые отбиваем у фашистов, но они очень 
тяжелы — не донесешь…

Дорогая Аля, написал бы еще, да вся ручка кончилась. Вот Кузин опять исправил. 
Продолжим дальше в другом письме, а пока целую крепко и много раз любящий тебя 
— твой Андрюша.

Р.S. Смотри, не изучай немецкий язык, как раньше, с капитаном, а то приеду, 
будет тебе нагоняй на орехи. Ну, всего.

Целую

твой Андрюша». [32]

Агнесса Подмазенко, получавшая письма от Власова, не могла знать, что генерал 
отправлял примерно такие же письма и своей законной супруге.

«Дорогая Аня!… Я тебя прошу, будь мне верна. Я тебе до сих пор верен. В разлуке 
с тобой люблю тебя крепче прежнего. Все плохое позабыл. Вернее, плохое с моей 
стороны. Ты для меня всегда была святая, и сейчас надеюсь и уверен, что в эти 
дни, когда мы переживаем опасность ежеминутно, ты всегда и всюду будешь только 
моя и больше ничья. Больше мне ничего не нужно. Итак, ответы жду немедленно. До 
скорого свидания. Целую тебя крепко и много, много раз свою милую дорогую Аню. 
Твой всегда и всюду любящий тебя Андрюша».

Невероятно, но это письмо написано в тот же день, что и письмо к Агнессе 
Подмазенко.

Как это говорил Власов?

Дескать, «написал бы еще, да вся ручка кончилась. Вот Кузин опять исправил. 
Продолжим дальше в другом письме».

Вот Власов в другом письме и написал.

И не только 28 февраля…

По датам сохранившихся в архиве писем можно установить, что 2 марта Власов 
отправил письмо законной супруге, а 3 марта — Подмазенко. 4 и 5 марта написаны 
еще два письма Агнессе Павловне, но 6 марта — Анне Михайловне Власовой. 17 
марта — Подмазенко. 18 марта — одновременно и Подмазенко, и Власовой. 2 апреля 
— Подмазенко, а 20 апреля — Власовой. Зато двадцать шестого марта — сразу три 
письма — два Подмазенко и одно Власовой. А вот 17 мая, наоборот, два письма — 
Власовой и только одно Подмазенко.

Жену Власов в своих письмах называл «Аником», Подмазенко — «Аликом», себя — 
«Андрюшей». Андрюшей и ощущал себя сорокалетний генерал-лейтенант, по крайней 
мере в те минуты, когда писал письма.

К сожалению, ответных писем Анны Михайловны не сохранилось совсем, и мы так и 
не знаем, сумел ли Власов воинскими подвигами и письмами, наполненными словами 
любви, растопить обиду, нанесенную супруге своим романом 1937 года.

Судя по письмам самого Власова, если ему и удалось растопить ледок в отношениях 
с женой, то не до конца.

Но это, конечно же, не вина Власова. Он делал все, чтобы восстановить прежние 
отношения. Он посылал письма своей супруге в конвертах, на которых был 
изображен идущий в атаку танк. [33]

Сам Власов своей напористостью и незамысловатостью на этот танк и походил.