ошеломляющим и повсеместным. К 14 июля мы овладели Вильно и Сморгонью. Штаб 
Западного фронта переехал из Смоленска в Минск.

Успешно шли дела и на соседнем Юго-Западном фронте. Уже 11 июля 1-я Конная 
армия совместно с 12-й армией очистили от противника район Ровно, а 14-я армия 
освободила Проскуров.

Во второй половине июля красные войска, освободив Украину и Белоруссию, 
перенесли боевые действия на территорию Польши.

Дальнейшая судьба этой крупнейшей межфронтовой операции крайне сложна. Она, как 
известно, не увенчалась успехом. Многочисленные причины постигшей нас неудачи 
требуют анализа, на который менее всего претендуют эти скромные записки. Одно 
можно сказать с полной убежденностью: версия, сложившаяся в годы культа 
личности, согласно которой вся вина за неудачу возлагалась на Тухачевского, от 
начала до конца лжива. Исход операции зависел не только от него. Ведь это – 
напомню еще раз – была операция двух фронтов. Между тем командование 
Юго-Западного фронта (А. И. Егоров и И. В. Сталин) не выполнило указаний 
главкома по координации своих действий с Западным фронтом, уклонилось от 
передачи до 14 августа в оперативное подчинение М. Н. Тухачевскому 1-й Конной, 
12-й и 14-й армий. А противник не терял времени зря. 16 августа он крупными 
силами перешел в наступление на варшавском направлении. Основная его 
контрударная группировка двинулась как раз из тех районов, которые должны были 
занять наша 1-я Конная, а затем и 12-я армии. Ей без труда удалось прорвать 
редкую цепочку растянутой на 150 километров численно небольшой Мозырской группы 
и уже к 19 августа достигнуть Западного Буга.

Если же определять долю личной вины Тухачевского за неудачу операции, то 
обязательно надо исходить из указания В. И. Ленина о том, что «при нашем 
наступлении почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка… перевес 
наших сил был переоценен нами».[35 - В… И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 143.]

Однако и после этого Владимир Ильич не изменил своего высокого мнения о М. Н. 
Тухачевском. Он продолжал поручать ему сложнейшие задания. Как известно, Михаил 
Николаевич возглавлял подавление Кронштадтского мятежа, разгром антоновщины.

В 1921 году, в период боев с бандами Антонова на Тамбовщине, я снова встретился 
с М. Н. Тухачевским, снова наблюдал его в напряженные дни и восхищался его 
светлым умом, мужественным спокойствием. Тяжело пережитая им варшавская неудача 
не надломила волю.

Были и еще встречи. И каждая из них оставляла радостное чувство, какое всегда 
дает общение с умным, цельным и добросердечным человеком. Только самая 
последняя оставила тяжелый осадок. Произошла она в мае 1937 года.

В то время я служил начальником штаба корпуса и вместе со своим командиром М. Г.
 Ефремовым приехал в Куйбышев на партийную конференцию Приволжского военного 
округа. В первый же день работы конференции пронесся слух: в округ прибывает 
новый командующий войсками М. Н. Тухачевский, а П. Е. Дыбенко направляется в 
Ленинград.

Это казалось странным, маловероятным. Положение Приволжского военного округа 
было отнюдь не таким значительным, чтобы ставить во главе его заместителя 
наркома, прославленного маршала.

Но вместе с тем многие командиры выражали удовлетворение. Служить под началом М.
 Н. Тухачевского было приятно.

На вечернем заседании Михаил Николаевич появился в президиуме конференции. Его 
встретили аплодисментами. Однако в зале чувствовалась какая-то настороженность. 
Кто-то даже выкрикнул:

– Пусть объяснит, почему сняли с замнаркома!

Во время перерыва Тухачевский подошел ко мне. Спросил, где служу, давно ли ушел 
из академии. Непривычно кротко улыбнулся:

– Рад, что будем работать вместе. Все-таки старые знакомые…

Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за 
столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски поседели, глаза 
припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, 
пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на скатерти.

Мне доводилось наблюдать Тухачевского в различных обстоятельствах. В том числе 
и в горькие дни варшавского отступления. Но таким я не видел его никогда.

На следующее утро он опять сидел в президиуме партконференции, а на вечернем 
заседании должен был выступить с речью. Мы с нетерпением и интересом ждали этой 
речи, но так и не дождались ее.