|
Мелекесса.
Тем временем отступавшие из-под Казани чехословацкие части и отряд Капеля
выходили на Волго-Бугульминскую железную дорогу. На помощь симбирской
группировке противника спешили резервы из глубокого тыла. Белогвардейцам
удалось вынудить Симбирскую Железную дивизию перейти к обороне.
Войска 1-й Революционной армии были чрезвычайно переутомлены. Однако Михаил
Николаевич не находил возможным приостановить наступление. Он обращается к
главкому с предложением: перебросить под Симбирск на пароходах часть сил 5-й
армии и, высадив десанты – один в районе Старая Майна, другой в Красном Яру, –
обойти противника, окружить и уничтожить его.
Предложение М. Н. Тухачевского было принято, главком отдал соответствующий
приказ. Однако части 5-й армии действовали крайне медленно и подошли с
флотилией к Симбирску только 24 сентября.
Белогвардейцы оказались отброшенными далеко на Восток, к Бугульме. С этого
времени уфимское направление передается 5-й армии. Симбирская же Железная
дивизия готовится к Сызрано-Самарской операции.
22 сентября Михаил Николаевич вызвал меня в Симбирск для разработки плана наших
дальнейших действий.
Сызрано-Самарская операция была несколько сложнее Симбирской. В Симбирской
активно действовала только Железная дивизия, а в Сызрано-Самарской приняли
участие все три дивизии 1-й Революционной армии, переданная в полное
распоряжение М. Н. Тухачевского Вольская дивизия, подчиненные ему же лишь в
оперативном отношении два полка Самарской дивизии и часть Волжской военной
флотилии.
Главный удар по сызрано-самарской группировке противника наносили Инзенская и
Пензенская дивизии.
Возложив на меня окончательное закрепление нашего успеха в районе Симбирска и
все хлопоты по передаче уфимского направления 5-й армии, Михаил Николаевич
сразу же выехал в Инзенскую. Он, как и В. В. Куйбышев, с большим уважением
относился к ее начальнику Яну Яновичу Лацису. В противоположность Г. Д. Гаю,
по-кавказски темпераментному и, что греха таить, любившему иногда покрасоваться,
Ян Янович отличался удивительным хладнокровием и спокойной рассудительностью.
Это был несгибаемый большевик-ленинец, на всю жизнь запомнивший рукопожатие и
наставления Владимира Ильича при отправке на Восточный фронт 4-го Видземского
полка.
Для полководческого стиля Тухачевского характерна одна особенность: куда бы он
ни выезжал, связь между ним и штабом поддерживалась непрерывно. Так было и в
тот раз. Я всегда знал, где находится командарм, что делает, какие им даны
указания на месте. Знал это и оперативный дежурный. Михаил Николаевич был
крайне требователен и в то же время очень внимателен к своим штабистам.
Несколько позже в юбилейном сборнике, посвященном годовщине 1-й Революционной
армии, я с большим удовлетворением прочитал его отзыв о нашей тогдашней работе:
«Штаб армии, носивший мимолетно-пасмурный вид сразу после мобилизации
специалистов, очень быстро сжился, сложился в дружную семью, искренно преданную
Советской республике».
Однако справедливости ради не могу не отметить здесь, что во время
Сызрано-Самарской операции не все мобилизованные специалисты проявили себя с
лучшей стороны. Перед самым началом этой операции Тухачевский представил мне в
своем салон-вагоне человека средних лет, небритого, в каком-то поношенном
френче, небрежно развалившегося в кожаном кресле:
– Энгельгардт.
От матери, уроженки Смоленской губернии, и от отца, много лет служившего во 2-м
пехотном Софийском полку в Смоленске, я знал, что Энгельгардты – коренные
смоляне, что у крепостной стены в Смоленске стоял памятник коменданту
Энгельгардту, отказавшемуся передать Наполеону ключи от города. Энгельгардт,
представленный мне Михаилом Николаевичем, тоже был смолянином, земляком
Тухачевского и, кроме того, его сослуживцем по Семеновскому гвардейскому полку.
К нам он прибыл с предписанием Всеросглавштаба.
Свои клятвенные заверения честно служить Советской власти Энгельгардт
подкреплял ссылкой на былые дружеские связи с командармом:
– Неужели, Миша, ты думаешь, что я могу быть подлецом и подвести тебя?!
И однако же подвел, оказался истинным подлецом.
|
|