швейцарскую границу и таким образом вернуться на родину. А капитан Чернявский 
был водворен обратно в лагерь.

Мы долго ничего не знали о судьбе Михаила Николаевича и очень волновались за 
него. Примерно через месяц после побега в одной из швейцарских газет прочитали, 
что на берегу Женевского озера обнаружен труп русского, умершего, по-видимому, 
от истощения. Почему-то все решили, что это Тухачевский. В лагере состоялась 
панихида. За отсутствием русского попа ее отслужил французский кюре.

И вдруг, когда я уже сам вернулся из плена и вступил добровольцем в Красную 
Армию, в оперативных сводках мне стала встречаться знакомая фамилия – 
Тухачевский. Первоначально мне даже в голову не приходило, что это тот самый 
поручик, с которым мы вместе мыкали горе в Ингольштадте. Был твердо уверен, что 
это однофамилец. Недоразумение разъяснилось лишь в 1924 году: на совещании в 
Реввоенсовете Республики я лицом к лицу встретился с Михаилом Николаевичем.




Я РЕКОМЕНДОВАЛ ЕГО В ПАРТИЮ

Н. Н. КУЛЯБКО


Закончив музыкальную школу Гнесиных – было это в 1911 году, – я перешел учиться 
к профессору Николаю Сергеевичу Жиляеву. Как-то раз он посоветовал мне 
послушать способных мальчиков Тухачевских и указал их адрес.

– Пойдите, не пожалеете, – сказал Николай Сергеевич.

Так в 1912 году я познакомился с семейством Тухачевских.

В один из воскресных дней, когда я беседовал с двумя братьями Тухачевскими, 
пришел третий. Отец представил его мне. Это был Михаил Николаевич. Он только 
что окончил Московский кадетский корпус и поступал юнкером в Александровское 
военное училище.

Чтобы понять, какими глазами я в тот день смотрел на Михаила Николаевича, надо 
кое-что знать обо мне и моей семье. Уже тогда меня захватили революционные 
настроения. Я общался со своим дядей Юрием Павловичем Кулябко и его женой 
Прасковьей Ивановной. Они состояли в большевистской партии, активно участвовали 
в революции 1905 года. Ю. П. и П. И. Кулябко встречались с В. И Лениным в 
Петербурге, а позже, когда он находился в эмиграции, ездили к нему за границу. 
Под их влиянием и мой отец, железнодорожный служащий Николай Павлович Кулябко, 
помогал большевикам, добывал оружие для боевых дружин, а моя мать Ядвига 
Иосифовна прятала в своей квартире революционеров, скрывавшихся от полиции.

К 1912 году мои политические взгляды уже определились, и я не без предубеждения 
отнесся к юнкеру Тухачевскому. «Будущая опора трона», – подумал я о нем. Однако 
не кто иной, как сам Михаил Николаевич, тут же заставил меня усомниться в 
правильности этого моего предположения.

Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где 
обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это 
сообщение довольно скептически.

– Что же, ты не пойдешь? – удивились братья.

– Меня это не очень интересует, – пожал плечами Михаил и заторопился к себе в 
училище.

Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. 
Михаил с острым интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой 
спутник – юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических 
взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров.

Постепенно я все больше проникался симпатией к Михаилу Николаевичу. Наши беседы 
раз от разу становились все более откровенными. Михаил не скрывал своего 
критического отношения к самодержавию и так называемому «высшему обществу».

Откуда взялось такое свободомыслие?

Вероятно, сказывались прежде всего воззрения, господствовавшие в семье 
Тухачевских. Да и сам Михаил, будучи юношей умным, впечатлительным, не мог 
оставаться равнодушным ко всем тем мерзостям, которые везде и всюду 
сопутствовали царизму.

Однажды я разговорился о Михаиле Николаевиче с его курсовым офицером А. М. 
Кавелиным (впоследствии он служил в 5-й армии, которой командовал М. Н. 
Тухачевский). И Кавелин признался, что его удивляет этот юнкер. Способный к