Мы  просидели на катере  допоздна и  ушли не очень  пьяными, потому что
хороша  была закуска.  На  прощание катерники подарили  нам по банке шпрот и
пригласили через день на пироги. Они договорились  с  какой-то кронштадтской
старушкой, она будет им печь.
     Панцирный не провожал  нас. Он как  - то незаметно исчез из  накуренной
кают - компании, а когда я заглянул в его крошечную каюту, то увидел, что он
сидит на койке и с увлечением читает книгу.
     8  декабря.   Война   охватывает  весь  мир.   Япония  напала  на  базу
американского флота в  Тихом океане.  Был налет  и  на  английскую  крепость
Сингапур.
     9 декабря.  Пирогов нам не удалось отведать. На кораблях, вернувшихся с
Ханко, прошла  проверка. Все неучтенные продукты,  вывезенные самодеятельно,
изъяты. Катерники, отдавшие муку, консервы, рис и сушеные  овощи, садятся на
блокадный паек береговиков. После обильной и сытной походной пищи они тяжело
переносят недоедание.  Облазали  все  закоулки  на  катере  в  поисках -  не
осталось  ли  чего из  ханковских продуктов? Ведь  их  запихивали  в  каждую
свободную щелку. Нашли только пачку галет и несколько банок с витаминами.
     Ленинград,  говорят, получил отдушину:  действует  проложенная  по льду
Ладожского озера  дорога.  Машины по ней везут в Ленинград снаряды, горючее,
продукты и вывозят за кольцо блокады гражданское население.
     10 декабря. Еще не все наши корабли вернулись с островов. Многие из них
попали в тяжелое положение во льдах. Вчера я видел комиссара ТЩ-67 политрука
Соловьева. Он едва  волочит ноги, так как со всей командой "ижорца" проделал
пеший переход по торосам. Я записал его рассказ.
        "В ТОРОСАХ"
     Нашему дредноуту не повезло. Все время целыми из всех передряг уходили,
а вот во льдах попались.
     Послали нас на  Лавенсаари баржу с имуществом островитян отбуксировать.
Пришли на остров, смотрим - уголь кончается.  Где его  взять?  Хорошо, что у
островитян  кое - что в бункере осталось. Мы  тонны три мелочи наскребли, на
саночках в  мешках этот уголь на  свой  "ижорец"  переправили.  Пресной воды
ведрами в баки натаскали. В общем, кое - как заправились на обратный путь.
     Залив уже затянуло льдом.  Но лед оказался не очень крепким. Наш тралец
его с разгона проламывал. Пятнадцать метров вперед,  десять  назад.  Так всю
ночь. Чапали тем же ходом и следующий день. Измучились.
     На траверзе  Толбухина маяка,  в  трех милях  южнее  фарватера,  крепко
застряли в  торосистом  льду.  К  нам  на помощь  стал  пробиваться  ледокол
"Октябрь". Но он был маломощным, приближался черепашьим шагом.
     В это время "костыль" в воздухе появился. Покружил на высоте и улетел.
     "Октябрь"  пробился  к  нам,  когда   начало  смеркаться,  но  тут  два
бомбардировщика "Ю-88" с тем же "костылем" появились. Мы, конечно, огонь  из
пушки и винтовок открыли.
     "Костыль" спикировал на "Октябрь" и весь расчет у пушки перебил.
     Бомбардировщики, уже без опасений, принялись нас бомбить.
     Одна "двухсотка",  упав  на  лед,  закружилась  волчком  и  по  инерции
заскользила к нам.  Я показал  на нее командиру. Он втянул голову в воротник
полушубка и смотрел на нее как загипнотизированный. К счастью,  в этой бомбе
взрыватель не  сработал.  Она  подкатилась  почти к борту. Но  другие  бомбы
сделали свое дело: одна  утопила баржу, другая  пробила палубу  "Октября"  и
взорвалась внутри корабля. На ледоколе начался пожар.  Не успел я послать на
спасение  боцманскую команду,  как две  бомбы  проломили лед рядом  с  нашим
тральцом.  Взрывом корабль  подбросило  и  засыпало осколками льда. Но он не
сразу  утонул, а  сперва  повис  на  привальном  брусе.  Подпоркой  нам были
сомкнувшиеся торосы.
     Взрывом сдвинуло  с  мест машины и котлы.  Двух  машинистов  и механика
обварило паром. Мы их с трудом выволокли наверх.
     Корабль стал  медленно крениться.  Швы у него разошлись, в щели хлынула
вода. Командир приказал вынести раненых на лед.
     Нам удалось сбросить за борт одеяла, несколько  шинелей, компас, фонарь
и все, что было  в провизионке. И тут услышали новую команду: "Всем покинуть
корабль, сойти на лед!"
     Наш  тралец зачмокал, засопел, черпая  бортом воду,  и через три минуты
затонул.  Вместе с пузырьками наверх всплыли  срез бочки,  шлюпка,  пробитая
самолетом, и два деревянных трапа.
     Мы выловили из майны несколько человек с затонувшего "Октября", дали им
сухую  одежду  и стали думать, что  делать дальше.  Оставаться на льду  было
рискованно. Радиопередатчика не было, а без него  как сообщишь, что мы сидим
на льду? Решили идти пешком к Кронштадту.
     Все имущество и раненых  мы уложили на трапы,  впряглись в  них,  как в
сани, и поволокли по льду. Впереди с компасом  и фонарем шел командир,  а мы
на некотором расстоянии от него. Он просматривал, нет ли впереди майн.
     По гладкому льду трапы скользили хорошо, почти тянуть не приходилось. А
на  торосах  беда:  то один,  то  другой  застревал. От  толчков  обваренные
вскрикивали и  просили:  "Полегче,  братцы, полегче,  и  так  терпежа  нет".
Приходилось всей  командой поднимать  трап на руки и  переносить  на гладкое
место.
     Измучились мы так, что ноги не держали. То и дело кто-нибудь валился на
лед  и  говорил: "Я  чуток  отдохну  и  догоню  вас".  Известно,  как  такой
измученный человек догонит. Уснет и вмерзнет в лед.
     Я, конечно, не позволил лежать. Даже прикрикивал на некоторых и в спину