В темноте я с трудом разыскал у Петровского парка здание кронштадтского
ОВРа. Начальник  политотдела  полковой комиссар  Ильин еще не  спал. Это был
невысокий, круглолицый человек с тусклыми глазами и глухим голосом.
     - А - а, редактора прислали... Очень хорошо. Когда же  мы газету начнем
выпускать? Меня уже теребят.
     - А у вас есть  хоть какое-нибудь  типографское оборудование? - спросил
я, надеясь на чудо.
     - Типографское?  - переспросил он. -  Нет,  даже  простого ротатора  не
имеем. Политотдел сборный, имущества много, но все какое - то не то.
     Где же вы намереваетесь газету печатать?
     -  А это уж ваше дело.  Может быть,  городская типография возьмет? Но у
нас нет денег.
     - На первое время мне нужны два - три сотрудника.
     - Сотрудников найдем, - уверил  он. - Построим завтра вновь прибывших и
спросим,  кто с  газетами имел  дело. А  пока можете  взять  старшину  Петра
Клецко. Он у нас по печати: за газетами ездит, почту разносит...
     Поняв, что в  газетном деле начпо ничего не смыслит и  серьезной помощи
не окажет, я решил дождаться утра.
     - Куда разрешите устроиться на ночь? - спросил я у него.
     Начпо  вызвал старшину, сидевшего за пишущей машинкой в  приемной.  Тот
взял у  меня  аттестат на питание и отвел в одну из комнат политотдельцев. В
ней  стояло  три   койки.  На  крайней  спал  старший  политрук  из  морской
погранохраны.  Это я определил  по нашивкам  на рукавах кителя, висевшего на
спинке стула. Несмотря  на грохот тяжелой артиллерии и позвякивание стекол в
окне, он спал на спине с открытым ртом, словно убитый.
     Я разделся, погасил  свет и  лег  на  койку у стены,  которая от мощных
залпов вздрагивала, источая запах известки.
     На  новом  месте  не  спалось. Лишь  временами  охватывало какое  -  то
странное оцепенение. Мне мерещилось, что я плыву по штормовому,  грохочущему
морю и не могу удержаться на  койке, потому что руки не подчиняются мне... Я
падаю и не могу достигнуть палубы, вместо нее - свистящая пустота.
     К утру  стрельба  как  будто  несколько стихла и  стекла окон перестали
дребезжать.
     "Видно,  стреляю! малым  калибром с залива, - соображал  я.  - А может,
немцы  уже   ворвались   на   улицы   Ленинграда,   не   будешь   же  палить
двенадцатидюймовыми снарядами по домам".
     Со  двора послышалось  нарастающее завывание  сирены.  Захлопали двери.
Снизу донесся топот многих ног.
     Вскочив, я быстро оделся и хотел бежать. Но куда? Зачем? Здесь я не был
"расписан", не имел своего поста, как на "Полярной звезде".
     - Куда тут деваться во время тревог? - спросил я у соседа по койке.

     Тот зевнул, потянулся и, закурив, ответил:
     - Вчера в Петровский парк загоняли. Там наши бомбоубежища.
     Видя, что старший политрук никуда не спешит, я тоже остался в здании.
     Воздушная тревога  длилась недолго. Не успел я побриться, как по  радио
разнеслась песня горниста, играющего отбой.
     Отыскав  секретаря  политотдела,  я попросил  вызвать  почтаря. Ко  мне
явился  главстаршина в  поношенном бушлате  и  черных краснофлотских брюках,
заправленных  в  голенища   кирзаков.  Внешность   его   была  какой   -  то
стариковской,  хотя  ему не было  и тридцати лет. Старили главстаршину мешки
под глазами и стертые зубы, державшие обгорелую трубку.  Мне показалось, что
этот  морячина  попал  в ОВР из торгового флота. На малых  судах  боцманы  и
механики любят напускать на себя солидность морских волков.
     - Где вы до войны плавали? - спросил я.
     - На Балтике.  И на  островах служил. Морское дело знаю, могу исполнить
любую  работу.  Можете  проверить.  Морских  волков  узнают  по  аппетиту  и
беспробудному сну. Всеми этими качествами я обладаю в полной мере.
     Главстаршина, поняв, что  я  не кадровик,  что  передо  мной  можно  не
тянуться,  распустил  язык. Он явно рисовался, изображая развязного эрудита.
Видно было, что это тертый калач.
     - Говорят, вы стихи пишете? - поинтересовался я.
     - Могу.
     - В газете приходилось работать?
     - Было дело. На Гогланде за редактора многотиражку подписывал.
     - Почему же вас почтальоном сделали?
     - В политотделе  думают,  что  это самая близкая  к писательскому труду
деятельность.
     Клецко был старожилом в соединении, он знал, где и что можно добыть и к
кому обратиться.  В первый день  я не  уловил в нем  швейковских  задатков и
предложил:
     - Пойдете в секретари многотиражки?
     - Хоть сейчас! Надоело с почтальонской сумкой таскаться и всюду слышать
одни попреки: "Где мои  письма? Куда их деваете?" -  точно я их сам пишу или
рву. Один  даже сказал: "Он их выбрасывает, чтобы меньше бегать".  А разве я
виноват,  что  письма плохо  ходят?  Прихожу на камбуз,  а кок "расхода"  не
оставил.  "Я  тебя,  гада,  кормить  не  буду. Отдай письмо". А  где  я  его
возьму?..
     -  Значит,  договорились,  -  перебил   я  главстаршину.  -  Сейчас  же
отправляйтесь  и  доложите  начальству, что слагаете  с  себя  почтальонские