затопить. Внизу пороховой погреб.
     "Так вот почему никто не просится в эту каюту", - понял я, но отступать
было поздно.
     Старшина  открыл дверь  и зажег свет. Я увидел  длинную,  со  скошенной
переборкой каюту. В  ней  были  две койки, расположенные  одна  над  другой,
кресло  и большой письменный  стол, по которому суетливо  бегали длинноногие
рыжие тараканы.
     - Сейчас вам принесут белье, - пообещал  старшина и, пожелав спокойного
отдыха, ушел.
     Сев в кресло, я стал измываться над собой:
     - Живешь  в  отдельной  каюте.  Люкс  получил!  Радуйся.  Тебе повезло,
лучшего гроба не придумаешь. Площадка  в жерле вулкана против него -  ничто.
Там бы ты  прежде услышал гул  и  подземные  толчки,  а здесь взлетишь вверх
тормашками и охнуть не успеешь. Красота!
     "Боли  не почувствуешь,  -  утешал я  себя. - Осколочное  ранение хуже,
особенно тяжелое.  Калекой останешься.  А тут уснул и  не проснулся. Собрать
тебя воедино будет невозможно".
     Трюмный  принес  белье - наволочку и две простыни.  Застелив  простыней
жесткий, набитый мелкой пробкой матрац, я разделся и улегся на нижней койке.
     В каюте с задраенными иллюминаторами было душно. Я  долго ворочался, не
в силах заснуть.
     Мое  "оморячивание"  началось  всего лишь  год  назад:  после  войны  с
белофиннами  некоторые ленинградские  писатели  получили  флотские  звания и
стали  проходить военные  сборы в  частях  Балтийского флота. Меня вместе  с
двумя  драматургами,  написавшими  сценарий  фильма  "Балтийцы"  -  Алексеем
Зиновьевым и Александром  Штейном,  -  вызвали во  второй  флотский  экипаж,
переодели  в морскую форму и отправили  в  плавание на многопалубном учебном
судне "Свирь".

     Из нас троих знатоком  военно-морской службы считался Алексей Зиновьев,
служивший  в царском  флоте матросом.  Но он,  как мы  потом  выяснили,  все
перезабыл   и  имел  серьезнейший   недостаток:  перед  большим  начальством
вытягивался в струнку и буквально немел. Так что все переговоры  приходилось
вести не ему - батальонному комиссару, а нам - старшим политрукам.
     Явившись  на  "Свирь" с увесистыми  чемоданами,  мы  сразу же  попали в
неловкое положение:  Зиновьев,  чтобы показать морскую  лихость, взбежал  по
трапу, бросил чемодан  под ноги, ловко козырнул и протянул  руку стоявшему у
трапа старшине.  Тот, не приняв его руки, сухо козырнул в ответ и, подождав,
когда мы поднимемся, спросил:
     - Вам к кому, товарищи политработники?
     К кому же нам? К  командиру корабля, конечно, -  решили мы.  Но того на
корабле не оказалось. Нас провели к вахтенному офицеру.
     Старший  лейтенант,  с   повязкой  дежурного  на  рукаве,  оказывается,
наблюдал за нами.
     - Вы впервые на военном корабле? - спросил он.
     - Почему вы решили, что впервые? - обиделся Зиновьев.
     -  Видите ли, на военно-морском  флоте первым долгом приветствуют  флаг
корабля, а не старшину. Вы ведь по званию старший.
     Зиновьев  начал пространно объясняться, а мы со Штейном сознались,  что
только недавно надели военно-морскую форму.
     В  длинном  списке  дежурный нашел  номера  наших  кают  и  выдал ключи
сопровождающему старшине.
     Меня с Зиновьевым поместили в двойной каюте, а Штейна - в соседней.
     Когда мы остались втроем, Алексей Зиновьев принялся упрекать нас:
     -  Зря сознались, что  не моряки.  У вас  же золото на  рукавах.  Две с
половиной нашивки! Большое звание. На флоте  не любят людей,  которым  легко
достаются  нашивки. За вами будут следить и высмеивать. Не вздумайте  только
пойти  на  клотик  пить  чай. Клотик находится  на  самой  вершине мачты,  И
помните, что на корабле все называется по - иному. Лестницу, например, здесь
зовут трапом, уборную - гальюном, скамейку - банкой, стену - переборкой, пол
- палубой, порог - комингсом...
     Он бы  еще  долго хвастался  знанием морской терминологии, если  это не
надоело бы Штейну и тот не без ехидства спросил:
     - А ты учитываешь, что устав уже новый? А то научишь нас такому... всех
со скандалом спишут с корабля.
     В  обеденный час  в неловком  положении очутился Штейн. Придя  в кают -
компанию первым и увидев  в  фаянсовых  мисках аппетитно  пахнущий  флотский
борщ, Александр Петрович поспешил усесться за стол. Для полного удовольствия
он  вытащил из кармана  газету и  по  гражданской  привычке принялся есть  и
одновременно читать.
     Когда мы с Зиновьевым появились в кают - компании, то за спиной  Штейна
уже толпилось человек двенадцать моряков. Следя в тишине за увлекшимся  едой
старшим политруком, они жестами приказали нам помалкивать.
     Оказывается,  по  морским  традициям   за  стол  садятся  только  после
приглашения   старшего  командира.   Поведение  Александра   Петровича  было
нарушением этикета и выдавало его невежество.
     Почувствовав   неладное,  Штейн   наконец   оторвался  от   газеты   и,
обернувшись,  увидел  перед  собой моряков, глядевших  на него с осуждением.
Лицо Александра Петровича мгновенно сделалось такой  же  окраски, как  борщ.
Драматург быстро бросил  ложку на стол,  вытер  салфеткой губы, поднялся  и,