Петр Иосифович Капица.
        В море погасли огни






     В основе этой  документальной  повести  лежат записи,  которые вел Петр
Капица, служивший на  Балтийском флоте в  пору  блокады Ленинграда. В  книге
рассказано о  героизме балтийских моряков, о трудных  осенних  месяцах сорок
первого  года,  о  том,  как была  переброшена  в  район Ораниенбаума армия,
нанесшая удар по врагу зимой сорок четвертого.
     Автор раскрывает характеры людей, которые через самые тяжелые испытания
блокады пронесли непоколебимую веру в нашу победу.
     Издательство "Советский писатель", 1974 г.

        "ЧЕТЫРЕ ТЕТРАДИ"

     В апреле 1942 года я покинул блокадный Ленинград и восемнадцать месяцев
не видел его.  И  вот теперь, на третьем  году  войны, возвращаюсь в  родной
город.  Блокада еще не снята, хотя поезда уже проникают в Ленинград по узкой
простреливаемой полоске земли у Ладожского озера.
     Мне удалось раздобыть  место  в транспортном самолете, который наполнен
ящиками  с  авиационными  приборами.  Меня  посадили  около  иллюминатора  и
сказали:
     - Не  давайте  ящикам съезжать с места...  В случае чего - просигнальте
механику.
     Вскоре  я  почувствовал,  как  самолет побежал  по  взлетной  полосе  и
оторвался от земли. Почти надо мной в своем "гнезде" сидел стрелок - радист.
Я видел только его унты.
     От нечего делать я смотрел в иллюминатор. Набрав высоту, мы летели выше
облаков. Казалось, что над нами  сверкали  белизной нетронутые снега.  Здесь
светило солнце, в безмятежном сиянии покоились сугробы. Моторы гудели ровно,
почти монотонно, вызывая дремоту...
     Но что это? Самолет как - то  странно  качнулся и начал  проваливаться.
Сидевший вверху стрелок - радист беспокойно заворочался.  Послышался стрекот
его пальбы из пулемета. Вниз посыпались гильзы. Запахло порохом.
     Видно,  нас  обнаружили  барражирующие  над  линией  фронта истребители
противника. Я  невольно вжался  в закуток между ящиками, надеясь,  что здесь
пули не зацепят меня, и с бьющимся сердцем ждал беспорядочного падения.
     Стрелок - радист перестал  отстреливаться. Дневной  свет в иллюминаторе
померк, все заволокла серая муть. "Вошли  в облака,  - догадался я. - Теперь
истребители не решатся преследовать нас, можно столкнуться".
     В облачной мути  мы летели минут пятнадцать. Затем в иллюминаторе опять
засиял солнечный свет, и  я увидел  внизу россыпь домов, широкую ленту реки.
Это  был Ленинград.  Сверху казалось, что он остался таким, каким был. Ничто
не  изменилось  в его контурах, только погасшими свечками торчали  заводские
трубы.
     Но  позже,  когда  с  аэродрома  на  автобусе  повезли  вновь прибывших
пассажиров, я увидел,  что окраинные улицы превратились в пустыри и огороды.
Многие  деревянные  дома были разобраны  и пошли на топливо, лишь кое  - где
одиноко среди черных грядок торчали кирпичные здания.
     Пешеходы попадались редко, и почти все они - мужчины и женщины - были в
военной форме. Неужели в городе совсем не осталось гражданского населения?
     На мосту  через Неву  в  гранитных полукружьях торчали  длинноствольные
зенитки, а возле них стояли зенитчицы в касках.
     Марсово поле  было  разделано  под огороды.  Здесь  виднелись  окопы  и
зенитные автоматы.
     В комендатуре  на  мое удостоверение личности  поставили  ленинградский
штамп,  который  часто  изменялся,  чтобы   лазутчики  противника  не  могли
воспользоваться   старыми   удостоверениями.   Теперь,    войдя   в   состав
ленинградского гарнизона, я мог свободно ходить по городу.
     Первым делом я, конечно, отправился по Садовой  улице на Невский. Когда
-  то  этот  перекресток у  Публичной  библиотеки  был  самым шумным.  Здесь
вереницами мчались легковые машины,  звенели  трамваи, сновали  троллейбусы,
автобусы, а  на панелях невозможно было пробиться  сквозь толпы пешеходов. В
центре  пересекающихся  улиц  стояли  самые  расторопные  и  сообразительные
регулировщики движения.  Сейчас  же  перекресток  выглядел  пустынным,  лишь
изредка пробегали грузовики,  которым прежде запрещено  было показываться на
Невском, да тихо полз обшарпанный  трамвай, с разбитыми стеклами, посеченный
осколками.  Пешеходы  деловито  шагали  по  менее  опасной  при  артобстреле
стороне.
     Развороченная  крыша Гостиного двора и его закопченные стены напоминали
о  бушевавшем здесь  пожаре. Витрины  знаменитого Елисеевского магазина были
заколочены досками, из - под которых сыпались опилки.
     Без клодтовских  коней сиротливым казался Аничков  мост через Фонтанку.
Скульптуры сняли еще в первую  военную  осень и зарыли  поблизости,  в  Саду
отдыха.
     Неожиданно  начался  артиллерийский  обстрел. Снаряд,  пролетевший  над