работникам указания сидеть вместе с Примаковым и тогда, когда он еще не давал 
показаний. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать, понудить его дать 
показания
о своем участии в троцкистской организации. В это время ему разрешали в день 
спать только 2—3 часа в кабинете, где его должны
были допрашивать, и туда же ему приносили пищу. Таким образом
его не оставляли одного... В период расследования дел Примакова
и Путна было известно, что оба эти лица дали показания об участии в заговоре 
после избиения их в Лефортовской тюрьме?59.
(Леплевский, Ушаков, Фриновский и др. в 1938—1940 годах были расстреляны вместе 
с Ежовым — конвейер работал
без сбоев.)
Люди, воспитанные с 1917 года системой, культивировавшей
беззаконие, и эту систему успешно укреплявшие, стали ее же заложниками. 
Вырваться оказалось невозможно.
Сильнее всего был парализующий волю страх перед неотвратимым. При полной 
аберрации понятия ?справедливость
?, замененного большевиками на ?целесообразность
?, рассчитывать было не на что. Они ждали своей очереди и пытались избежать 
грозившей участи. Никто не хотел стать следующим. Такие категории, как дружба, 
порядочность,
уже не существовали: доминировал звериный инстинкт биологического 
самосохранения. Только биологического
— ибо личностное, нравственное начало было раздавлено. ?Лучше страшный конец, 
чем бесконечный страх?, — считал Шиллер. Но обвинителям, смертельно боявшимся 
стать по мановению руки Сталина обвиняемыми,
было не до поэта-гуманиста и его теорий.
?В армии сидели... люди, связанные между собой едиными контрреволюционными 
целями и задачами... Сила нашей партии, нашего великого народа, рабочего класса 
так велики, что эта сволочь
только между собой болтала, разговаривала... шушукалась и готовилась к чему-то, 
не смея по-настоящему двинуться. Она дви-
392
нулась один раз, в 1934 году, 1 декабря они убили... т. Кирова. ...Они бросили 
пробный шар, они думали на этом прощупать силу сопротивляемости партии и силу 
ненависти народа к себе?60, — Ворошилов, предваряя выступление Сталина не 
пожалел красок.
Обычно лаконичный вождь на Военном совете выступил
на редкость развернуто:
?Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение
германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками
и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти 
господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет,
чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты,
и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет,
чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это 
дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, 
чтобы армия перешла к вредительству
с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это 
дело готовили. Это агентура, руководящее ядро
военно-политического заговора в СССР, состоящее из 10 патентованных
шпиков и 3 патентованных подстрекателей шпионов. Это агентура германского 
рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет,
стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия,
не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику 
германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и 
завербовали шпиков, орудовавших
в этом деле. Вот обстановка?61.
Слово вождя — императив, руководство к действию. И кто будет обращать внимание 
на мелочи, например, на то, что Сталин упрямо называет гитлеровские вооруженные
силы — вермахт — рейхсвером. Между тем, оговорка симптоматична: ?заговорщики? 
контактировали именно с рейхсвером, при президенте Гинденбурге, до прихода 
Гитлера к власти — выполняя стратегически военные задачи
Советского Союза. Они же настаивали на сворачивании
контактов с Германией после 1933 года Сталин сознательно
подменял понятия.
Копии протоколов допросов арестованных, отпечатанные
на машинке, приносили лично Сталину, внимательно следившему за ходом процесса. 
С Тухачевским у следствия
393
то и дело возникали проблемы. Он ?всполохами? пытался говорить правду, а не 
выбитый на допросах текст. Иногда обвинители
оказывались неготовыми к его импровизациям. Но чаще — ?возвращали? подсудимого 
к сценарию. И тогда на страницах допросов возникал кафкианский смысловой абсурд.

?Подсудимый Тухачевский. Со времени гражданской войны
я считал своим долгом работать на пользу советского государства,
был верным членом партии, но у меня были определенные, я бы не сказал 
политические колебания, а колебания личного, персонального
порядка, связанные с моим служебным положением... Я всегда, во всех случаях